В паутине жизни. Валентина Панина

Муха подлетела к открытой двери и сразу залетела в дом, привлекаемая запахами с кухни и в предвкушении вкусного завтрака. Залетев на кухню, муха закружила под потолком, поводя лупоглазыми шарами, высматривая еду. Муха гордилась своими прозрачными ажурными крылышками и блестящими глазами, видящими вкруговую. Ей доставляло удовольствие, когда за ней начинали гоняться, а она ловко уворачивалась и вовремя улетала, громко жужжа от радости. Таким образом она находила себе развлечения, чтобы не сидеть целыми днями с другими мухами в хлеву или в конюшне.

Щенок Арчи, на морду которого Муха тихо опускалась и, заглядывая в глаза, начинала нежно жужжать, сжимался в комок, затем тихонько вытягивал лапу для удара. Не попав по Мухе, Арчи начинал от обиды и боли выть, а однажды, когда Муха вывела его окончательно из терпения, он так сильно ударил себя, что, забившись под крыльцо, долго плакал от боли, а потом ходил с опухшим носом. Сегодня Муха почувствовала тревогу, но, унюхав аппетитные запахи, от волнения забылась и понеслась на кухню, а тут её ждала липкая ленточка.

Настасья стояла на кухне своего нового дома, построенного Иваном и уже давно обжитом, в лёгком домашнем платье, обтягивающем её девичью фигуру, которая так нравилась Ивану, и развешивала липкие ленты для мух. Теперь она уже не размахивает полотенцем и мухобойкой, а развешивает по кухне липкие ленточки. На одной ленте зависла прилипшая муха и громко жужжала с небольшими перерывами, а Настасья ей отвечала, у них получался как бы диалог.

— Хозяйка-а-а-а! Ну, отлепи меня! — жужжала громко Муха.

— Ага! Щаззз! Не дождёшься! — говорила Настасья.

— Ну, будь человеком, отлепи! Клянусь, я больше не прилечу!

— Сама не прилетишь, так многочисленных родственников пришлёшь, а я и для них сладкую ленточку приготовлю, — ехидненько улыбнулась Настасья.

— Хозяйка, ты чего такая злая! — в отчаянии вскричала Муха, жужжа из последних сил.

— С тем и живу! Думаешь, нам легко? Мы также бьёмся из последних сил, как муха, попавшая в паутину, поднимая деревню свою из разрухи, ведь нашим чиновникам не до нас, мы им только работать мешаем!

— Ну, чесслово не прилечу, мамой клянусь!

— Виси и не жужжи! Мамой она клянётся, назойливое племя! Достали вы меня уже!

— Ну, прости меня! Я улечу и никогда больше не вернусь! — заплакала Муха.

— Вот в этом я теперь не сомневаюсь!

— У меня же крылья скоро отвалятся, ты бессердечная женщина!!

— Вот тогда ты точно больше не прилетишь! Думаешь, нас кто-то жалеет? Сами крутимся!

Настасья закончила развешивать ленточки для мух, вымыла руки и продолжила готовить обед. Катюшка играла в песочнице под присмотром деда Василия, Никита сидел в беседке с книгой, Иван поехал искать коваля Василия, который удивительным образом ещё до открытия магазина где-то находил водку и был пьян с раннего утра. Он был опытным ковалем, но, когда совхозная конюшня приказала долго жить и пришла в деревню разруха, Василий остался не у дел. Его дом тоже постепенно приходил в негодность, работы у него не было и он запил. Сейчас бросить пить его могла заставить только работа. Иван решил Василия пристроить к своим лошадям, пока человек совсем не деградировал.

Василий нашёлся, как всегда, пьяный, в кузнице. Так именовалось маленькое помещение, в котором хранились старые куски железа, различные колёса и ещё много чего. Тут и обреталась Васина хмурая с утра пьяная личность неопределённого возраста. Услышав шум машины, Василий встал с топчана, стоявшего в углу кузницы, накрытого стареньким байковым одеялом, теперь уже невозможно определить какого цвета оно было изначально, и вышел посмотреть, кто к нему пожаловал. Иван вышел из машины и встал, облокотившись на открытую дверь.

Василий встал в дверном проёме, уперев руки в бока. Это был среднего роста, коренастый, крепкой рабоче-крестьянской закваски мужик. Волосы жидкие, седые, выглядел лет на пятьдесят, черты лица крупные, сермяжные, кожа грубая, дублённая на ветрах и холодах, а загар прилипал к ней быстро и намертво, как будто он работал в поле на палящем солнце, а не в кузнице. Василий смотрел на Ивана, молча, потом заложив руки в карманы брюк, бывших когда-то серого цвета, вытянувшихся на коленях пузырями, не выдержав, грубо спросил:

— Чё надо?

— А я смотрю ты, Василий, с самого утра уже пьяный в хлам!

— А тебе какое дело? Иди своим жеребцам читать нотации!

— Да смотреть на тебя стрёмно! Мастер на все руки, а опустился до обыкновенного бомжа!

— А кому теперь нужны мои руки? Раньше все шли ко мне со своими бедами, потому что ни у кого не было денег купить нужную вещь, а теперь кому я нужен, у всех есть работа, а значит и деньги. Едут в город и покупают, ко мне уже никто не идёт.

— Василий! Я не жилетка для твоих слёз! Я пришёл предложить тебе работу, мне коваль опытный нужен. Если бросишь пить, возьму тебя, если нет, поеду в город, оттуда привезу мастера.

Василий, унылым взглядом окинув пространство перед собой, высвободив свою конечность из кармана брюк, провёл рукой по волосам, приглаживая их, поскрёб затылок, посмотрел на Ивана, прояснившимся взглядом.

— Вань, я же не запойный! Просто мне так легче переносить, когда Нюрка начинает меня пилить, что денег в дом не приношу. А где я их возьму?

— А ты, Василий, не пробовал к председателю подойти, спросить, или ко мне пришёл бы. Мне коваль нужен, я сижу, ломаю голову, где взять хорошего мастера, у меня ведь не просто лошади, у меня элитные жеребцы, скаковые, а ты сидишь тут в своей кузне с утра пьяный. Ты же мужик! Чего раскис?

— Ваня, я брошу пить, только возьми меня на работу! Клянусь, брошу!

— Учти, Василий, хоть раз замечу тебя пьяным или с глубокого похмелья, выгоню к чёртовой матери без предупреждения! У меня не детский сад и я не воспитатель, поэтому предупреждаю сразу, увижу тебя с похмелья — уволю! Если ты согласен, иди домой проспись и завтра выходи на работу.

— Спасибо, Ваня! Я приду! Кстати, ты вот Иван — лошадник, а ты хоть знаешь, когда и кто впервые стал применять подковы?

— А должен?

— Конечно, должен! Иначе из тебя лошадник, как пуля из г…на! Так вот: считается, что впервые защищать копыта лошадей начали в Азии, где их оборачивали сыромятной кожей с целью лечения и защиты от износа. Подковы для защиты копыт лошадей стали применять позже. Я где-то читал, что первые металлические подковы начали использовать приблизительно в III–IV вв.

— Вот видишь, ты не только отличный коваль, но и сам подкован в смысле исторических познаний в своей профессии.

— Было дело, интересовался!

— Ничего, Василий, мы сами кузнецы своего счастья! Иди домой и приводи себя в порядок, завтра у тебя рабочий день. А про подковы ты мне потом как-нибудь расскажешь!

Иван сел в машину и поехал по своим многочисленным делам, а Василий стоял, смотрел вслед удаляющейся машине и думал:

— Ну, Иван! Мужик! Уважаю!

Спохватившись, Василий быстро развернулся, закрыл перекосившуюся дверь кузницы на замок и быстро зашагал домой, ему вдруг захотелось порадовать свою скандальную жену, что теперь у него есть работа. « Хотя, если честно, — думал Василий, — Нюрка ведь не всегда была скандальной, когда-то она была весёлой и озорной.

Он шёл и, улыбаясь, вспоминал, как они любили друг друга. Тогда казалось, что умри один и второму жить незачем. А то, что она стала скандальной, так в этом он сам виноват. Теперь всё у них изменится к лучшему, решил Василий, и, расправив плечи, твёрдой походкой подошёл к своей калитке, и весело крикнул:

— Нюрок! Встречай мужа!

Нюра вышла на крыльцо, вытирая руки фартуком, посмотрела на Василия и, усомнившись, что он трезв, сказала:

— Я тя щас встречу! Погоди, только скалку возьму и сразу встречу!

— Нюрок, ты чего? — Василий удивлённо смотрел на жену. — Какая муха тебя укусила?

— Так ты ж опять с утра нажрался! Дома денег нет ни копья, откуда берёшь, не пойму я! Ты когда пить перестанешь, гад ползучий!

— Нюрок! Ты чего? Почему ползучий-то?

— Так ты ж, когда напьёшься, только ползать и умеешь, а пьёшь ты кажин день!

— Всё, Нюрок, пить бросаю, завтра выхожу на работу! Иван приезжал, пригласил меня на работу, но сказал, если приду хоть раз с похмелья, сразу выгонит без предупреждения!

— Васечка! Так ты, наверное, голодный? Садись, покушай да ложись отдыхать, чтобы завтра свеженьким на работу пойти!

Нюра засуетилась, быстро накрыла на стол, налила мужу наваристых щей, поставила хлеб и села напротив, подперев голову. У неё на душе вдруг сделалось легко и радостно, она уже размечталась о том, как они теперь хорошо заживут с Васечкой. А Василий ел с большим аппетитом щи и думал о том, что этот вкусный обед он ест заслуженно, потому что теперь он будет работать и у Нюры не будет повода упрекнуть его, что ест на халяву.

***

Девяностые годы — время великого перелома политической и экономической жизни в России. Криминал не упустил возможности воспользоваться большими переменами. Используя слабость новой власти, постарался извлечь максимум выгоды для себя из наступившей в стране неразберихи.

Откуда в стране вдруг возникла организованная преступность? В стране, где молодёжь была в комсомольских отрядах. Комсомольцы собирались в строительные отряды и ехали с песнями на большие стройки страны. В стране, где за любое хулиганство грозило исключение из комсомольской организации, что для каждого комсомольца было бедой, крахом всей жизни, потому что о любой карьере можно было забыть, а кроме того за хулиганство грозила статья. И вдруг в начале девяностых появилась мощная альтернатива — организованная преступность, это называется «здравствуй, племя молодое, незнакомое!»

Это спортсмены и вояки. Когда спорт зачах, спортсмены остались без поддержки государства, они пошли в рэкет, так же как афганцы и сотрудники спецслужб, потерявшие работу. Братва быстро сообразила, как заработать деньги, причём немалые. Они решили обкладывать данью собственных сограждан и с энтузиазмом убивать друг друга и несогласных платить дань. Впрочем, в первую очередь государство виновно в том, что не удосужилось найти им применение, как результат — криминальные группировки по всей стране. У спортсменов и у военных цель одна — деньги. А денег, как известно, много не бывает. И поскольку эти люди не связаны между собой ничем, кроме желания заработать, в какой-то момент начинают мочить друг друга, чтобы расширить подконтрольные территории.

Но и в самом криминальном мире в ту пору происходили изменения. К традиционным представителям воровских династий, почитавших кодекс уголовных понятий, появилась молодая поросль любителей лёгкой наживы. Молодые волчата не желали подчиняться старым блатным привычкам и, главное, платить дань от своих разбойничьих доходов в «общак». Молодёжные банды объявили войну всем, кто пытался подчинить их своей воле и требовал львиную долю добычи. Слово «беспредел», прежде обозначающее в уголовном жаргоне нарушение воровских традиций, стало общеупотребительным. Улицы наполнились грохотом перестрелок. Вооружённые группировки держали в постоянном страхе начинающих предпринимателей. Боевики этих группировок совершали жестокие и часто бессмысленные убийства. Мрачная слава беспощадных отморозков наводила на всех ужас. Более сильные группировки поглощали более слабых. Иногда это происходило добровольно, иногда в перестрелках гибло много молодых парней, часто под руку попадались абсолютно посторонние люди, прохожие.

Пока строилась, расширялась, развивалась конюшня, поднималась с колен деревня, городская бандитская группировка следила за всем этим и ждала своего часа. Теперь главарь группировки Ураган решил, что настало их время и пора заняться этой конюшней, так как хозяева стали платёжеспособными, они должны делиться своими доходами. Непонятно только было, с какой стати Ураган дал такое послабление хозяину конюшни Ивану и не требовал дань, пока конюшня не начала приносить доходы, но сие остаётся загадкой.

***

Утро было солнечным, на небе ни облачка. Ураган проснулся от того, что в незакрытое шторами окно лучи солнца светили прямо в глаза. Он лежал, положив ладошку под щёку, и смотрел по сторонам. Это был редкий случай, когда он спал один. У него не было жены, и он часто приводил к себе девушек. Но вчера у него было плохое настроение, ему всё надоело: и эти бесконечные Тани, Марины, Оксаны — и он ушёл из кафе раньше обычного один.

Парни остались там, Ураган объявил сотрудникам кафе, что у них сегодня субботник и парни будут гулять, сколько захотят, а они должны их обслуживать. Никто не посмел ему возразить. Парни позвонили, и им привезли девушек.

В разгар вечера, когда все уже хорошо подпили и из разных углов раздавался визг и смех, парни бегали за девушками с расстёгнутыми и приспущенными штанами, Ураган вдруг психанул, глядя на веселье своих подельников, встал, вышел, сел в машину и уехал домой один, даже без охраны. Только на выходе одного из своих предупредил, что завтра в два часа все должны быть здесь же в полном составе и никаких отговорок он не примет.

Когда он так серьёзно говорил, все строились, даже если были не в состоянии поднять головы. Приползали, кто как мог, чтобы не схлопотать пулю за самоуправство и непослушание.

Ураган полежал ещё немного, встал, сходил в душ, сварил себе кофе, взял сигарету и с чашкой кофе подошёл к окну. Сегодня настроение у него наладилось, и он задумался о своей жизни. Ему уже за тридцать, а что хорошего он сделал? Семьи нет, детей нет, родителей похоронили добрые люди. Когда он впервые попал в тюрьму, не пережили они, узнав, что их сын — бандит и убивает людей, ушли друг за другом с небольшим промежутком в два месяца. Отец к нему не приезжал во время его отсидки, он не хотел видеть сына. После суда подошёл к нему молча, посмотрел сыну в глаза и сказал:

— Стервец, фашист, чтобы тебя близко около меня не было. Нет у меня сына!

Урагану по сердцу резанули эти слова, но он, склонив голову, принял их как должное, потому что сам дал втянуть себя в преступный мир, и теперь жалеть было поздно, придётся отвечать. А дальше уже покатилось по многими накатанной дорожке.

Он выпил кофе, пошёл, включил компьютер, решив, пока есть время до встречи с пацанами, поработать. Его беспокоила летучая группировка, она небольшая и мобильная. Ураган никак не мог их поймать, а они с каждым днём становились всё нахальнее, чувствуя свою безнаказанность. Урагана это тревожило, и он постоянно ломал себе голову над тем, где эти «летучие» могут прятаться. Ведь за всё время ни один не попался его парням, а своих подельников он потерял уже немало. В половине второго Ураган выключил компьютер и поехал в кафе.

На площадке перед дверью его встретил телохранитель Бык, двадцатипятилетний молодой парень под два метра ростом, плечистый, руки-крюки, трёхдневная щетина скрывает пол-лица, чёрные глаза смотрят из-под таких же чёрных, угольных бровей. Они пошли к машине, где их ждал второй телохранитель Сныт, тридцатидвухлетний брюнет, здоровый, словно шкаф, волосы собраны в низкий хвост, взгляд бледно-голубых глаз пронзительный, даже его подельники старались не встречаться с ним взглядом, он был по совместительству водителем.

Они подъехали к кафе, Ураган быстрым шагом направился к двери, Бык его обогнал, открыл дверь, вошёл первым, огляделся, посторонился и пропустил Урагана. Ураган вошёл в кафе. Парни сидели за столами и ждали его. Лица у всех опухшие, глаза пустые, взгляд бессмысленный. Ураган встал в середине зала, заложив руки в карманы брюк, оглядел своих подельников молча, покачал головой и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Вы сегодня в зеркале себя видели? Макаки, блин! С такой пьянью о каких делах можно говорить? Вот поэтому мы и не можем эту летучую группировку поймать, у них дисциплина, а у нас что ни вечер — пьянка да девки. С сегодняшнего дня все пьянки прекращаем, пока не поймаем этих налётчиков, увижу — убью лично, собственными руками! Надо было вас вчера снять на видео, посмотрели бы на себя, в кого вы превратились. Уроды, мать вашу! — вдруг заорал он, зло засверкав очами. — А теперь к делу! — Ураган прошёл к столу, сел, парни каждый со своим стулом придвинулись к нему.

— Так, пацаны! — сказал Ураган, окидывая хмурым взглядом своих подельников. — Пришло время наведаться в конюшню. Табун огромный, элитные скакуны стоят огромных денег, да и туристы, желающие покататься верхом, валом валят, а стало быть, и доходы там уже немалые.

— Мы готовы, — сообщил Ворон, тридцатилетний широкоплечий русоволосый мужчина с глубоко посаженными карими глазами и трёхдневной чёрной щетиной.

— Сначала поедем, посмотрим, что там и как, поговорим с руководством, может, удастся решить мирным путём отчисление нашей доли, а если нет, будем думать, что с ними делать. Завтра с утра выдвигаемся.

***

Руководство страны, поднимая престиж государства, всегда имело свои планы на молодёжь, постоянно поощряло нацеленных на конечный результат любой ценой: рекордсмены, чемпионы по разным видам борьбы и биатлонисты, достигшие высоких результатов в знаниях и умении, агрессивные и дерзкие, — все были героями.

Но когда Советский Союз распался, обрушилась экономика, многие государственные умники быстро сориентировались и сколотили себе крупные капиталы. Легион героев-спортсменов, которые в своё время поражали всех своей физической подготовкой и не умели ничего другого делать, остались не у дел. Они стали разоряться и опускаться на дно, вот тогда эти умельцы, обладающие хорошей физической подготовкой, и стали собираться в группировки, и начались бои местного значения за место под солнцем.

Для получения больших бабок приходилось регулярно творить зло — много-много всевозможного зла… Слова «патриотизм» и «Родина» для них стали пустым звуком.

Ураган с ранних лет слышал громкие слова о патриотизме и Родине, и они тогда трогали его юную душу, но по мере взросления он стал понимать, что это лицемерие руководителей всех ступеней, которые озадачены лишь набиванием своих карманов банкнотами. Теперь же Ураган не обращал внимания на лицемерные призывы, и поэтому «конкретные пацаны» грабили и убивали исключительно ради самих себя…

В девяностые, когда будущему авторитету Ураганову Андрею было всего 18 лет, вместо армии он попал в организованную группу, которая совершила грабёж в государственном учреждении. Грабителям досталась большая сумма денег. При ограблении бандиты держали персонал предприятия под стволами, но кто-то незаметно смог вызвать милицию, и один из налётчиков, отстреливаясь от приехавшего наряда милиции, случайно ранил Ураганова Андрея в плечо.

Им не повезло, их повязали, и Ураганов Андрей получил пять лет колонии строгого режима. В двадцатилетнем возрасте он попал в барак с авторитетными заключёнными. Первое время был на побегушках, но постоянное общение в этой среде закалило парня, и со временем он сам уже был среди блатных. Поэтому, вернувшись домой, он уже был в авторитете у уголовников и получил кличку Ураган. У него быстро получилось набрать небольшую группу отморозков, и они стали отвоёвывать себе место под солнцем. Вскоре группа стала расти, Ураган стал подминать под себя все маленькие группировки, действуя жёстко, вскоре стал лидером большой городской криминальной группировки. Вокруг него теперь была охрана из парней, которым он доверял, были боевики, которые держали городской бизнес. Ураган постоянно расширял сферу влияния.

Вскоре пришлось группу поделить на бригады, назначить бригадиров. Они занимались рэкетом, весь бизнес заставили им платить, а координировал всю деятельность преступной группировки её лидер Ураган. С несговорчивыми бизнесменами действовали жёстко. Кого-то избивали, кому-то поджигали машины и дачи, были случаи, когда людей закапывали живыми. Поэтому им почти никто и не отказывал.

Ураган закончил говорить, окинул взглядом своих подельников, у него создалось впечатление, что они вообще ничего не поняли из сказанного. Он мгновение смотрел на их тупые, опухшие от пьянки лица, затем его лицо исказилось гневом, и он взорвался злобным криком:

— Вы! Олигохрены! Вы хоть что-нибудь поняли, о чём я говорил?

— А чёрт его знает! Нам бы опохмелиться, тогда мозги встанут на место и заработают, — раздалось откуда-то сбоку от Урагана.

— Я понял! Сейчас с вами что-то обсуждать — напрасный труд. Нажрались, мать вашу, меры не знаете! — орал Ураган.

Бритоголовый, сидевший недалеко от Урагана, открыл было рот, чтобы как-то оправдаться, но рука Урагана сжалась в кулак, взметнулась, тыдыщ — и бритоголовый уткнулся головой в пол, стул рухнул рядом с ним. Остальные решили, что в данный момент лучше им промолчать. Ураган обвёл подельников злобным взглядом и спросил:

— Если у кого-то ещё мозги не встали на место без опохмелки, отстрелю башку на раз!

***

Настасья, повоевав с мухами, крутится у печки, готовит обед. Вдруг слышит: Марья кричит во дворе.

— Настька-а-а-а! Настасья-я-я-я! Выйдь скорее, чё скажу!

Настасья выскочила за дверь. Марья стоит у крыльца, глаза испуганные, на голове бигуди, руками мнёт свой передник.

— Марья! Ну что ты блажишь на всю деревню с самого утра?

— Ага! Сейчас и ты заблажишь! На конюшне какие-то чужие мужики разгуливают, на крутых машинах приехали, морды у всех бандитские!

— Что им там надо?

— А я знаю? — воскликнула Марья. — Пойдём, посмотрим!

— Сейчас, подожди минутку, предупрежу своих!

Настасья зашла к деду Василию в комнату. Он, посидев около песочницы с Катюшкой, притомился и решил немного отдохнуть. Дед Василий лежал и «смотрел» телевизор, закрыв глаза. Настасья подошла, тронула его за плечо, дед Василий вскинулся и посмотрел сонными глазами на Настасью.

— Папа, присмотрите за Катюшей, я сбегаю с Марьей на конюшню, — сказала Настасья.

— Дык, беги, я чичас выйду к ей во двор, —спохватившись, дед поинтересовался, — чавой-то случилося, Настя? Зачем вы с Марькой на конюшню бегите?

— Пока не знаю, какие-то чужие мужики понаехали, разгуливают по конюшне. Сбегаю, узнаю, что им надо, а то Ваня с Димой в городе.

— Ты тама, Настька, мотри осторожно, вдруг енто бандюки каки-то! Не нарывайтеся с Марькой!

Настасья, скинув с себя фартук, выбежала из дома и они с Марьей понеслись бегом на конюшню. Прибежали запыхавшиеся, открыли ворота, зашли и увидели Сашку, Марьиного сына, он стоял и разговаривал с приезжими мужиками. Настасья с Марьей подошли, мужчины повернулись к ним, осмотрели их с головы до ног. Бык ухмыльнулся, поцокал языком и сказал:

— Надо же, какие кобылки у вас в конюшне водятся, я не против быть их конюхом, объезжал бы их день и ночь.

— Чем? — взгляд Настасьи стал оценивающим и насмешливым. — Хочешь бесплатный совет? — спросила она, глядя в глаза нахалу. — Попробуй полить водой, может, он вырастет? А чтобы нас объезжать, такое счастье надо заслужить, — сказала Настасья. — Тебе уж точно не светит.

— А я кого-то буду спрашивать?

— Ты, Бык, помолчи, будешь говорить, когда тебе позволят! — сказал мужчина, который стоял в окружении своей охраны и сильно отличался от них.

Мужчина повернулся к Настасье с Марьей, окинул их насмешливым взглядом и спросил:

— Кто здесь главный? Поговорить надо!

Настасья посмотрела на мужчину. Среди всех он выделялся тем, что был в дорогом прикиде, среднего роста, стройный, чисто выбрит, правильные черты лица, карие глаза, крупный властный рот с узкими губами, массивная челюсть, волосы с проседью аккуратно пострижены и уложены.

— У вас какое-то дело? — спросила Настасья.

— Дело, — кивнул мужчина. Мы за вашей конюшней давно наблюдаем, видим, что она уже вам немалый доход стала приносить, пора платить.

— Кому и за что? Налоги мы платим исправно.

Парни громко заржали, а мужчина только хмыкнул и сказал:

— За крышу платить будете, а если кто-то к вам начнёт предъявлять претензии, звоните, мы разрулим.

— До сих пор никто никаких претензий нам не предъявлял. У нас и без вас расходов хватает. Мы деревню поднимаем из руин, а вы вместо того, чтобы нам помочь, пришли нас грабить! — вызверилась Настасья на мужчину. — Если вы следили за нашей конюшней, значит, вы видели, в каком состоянии была деревня. Мы отсыпали дороги, провели по улицам свет, провели Интернет, оборудовали фельдшерский пункт. А вы теперь приехали, и плати вам!

— Вы разве не русские люди? У вас душа не болит за всё это? — подключилась Марья, повела рукой вокруг себя. — Или у вас ни флага, ни Родины нет? Одна нажива в голове?

— Уймись! — повысил голос мужчина. — Не будете платить, сгорит ваша конюшня в два счёта. Вызывайте ваше начальство, я с вами не собираюсь ничего обсуждать!

— А мы такие вопросы и не решаем, а хозяева уехали в город по делам. Оставьте свою визитку или телефон, вам перезвонят, — сказала уже более спокойно Настасья.

— С этого и надо было начинать. На, визитку, и передай хозяевам: «Жду три дня и начну принимать воспитательные меры».

— Ураган, да три дня много, сутки дай и пусть думают.

— Тебе, Бык, слово не давали и совета у тебя не спрашивали, поэтому заткнись!

Мужчина, которого назвали Ураганом, развернулся и пошёл к машине. Его охрана потянулась за ним.

Настасья с Марьей и Сашка стояли и смотрели им вслед. Марья очнулась первая, покачав головой, сказала с горечью в голосе:

— Ну, и как теперь прикажете жить?

— Ты, Марья, заранее-то не начинай горевать! Мы же тоже не лыком шиты! Ты думаешь, наши мужики позволят грабить деревню каким-то уркам? — успокоила её Настасья.

— Оно, конечно, но что-то страшно мне, Настька!

— Когда это ты чего боялась, Марья? — хмыкнула Настасья. — Вспомни, как ты Диму прикрыла в больнице от пули!

— Ну, вспомнила! Тогда всё было неожиданно и думать времени не было, вот и кинулась. Но, к сожалению, время идёт, а ничего не меняется. У этих уродов видела, как карманы оттопыриваются? Они все с оружием!

— Мужики приедут, будем совет держать, а пока не переживай. Пойдём домой.

Настасья с Марьей отправились домой, а Сашка занялся своей работой по конюшне. Работы у него всегда было много. Иван заводчиком пока себя не считал, но заказчики были другого мнения, табун стал огромным, заказчиков много. У Ивана было много хлопот с конюшней, но и деревню с её проблемами он не бросал и постоянно с кем-то встречался, что-то добывал. Дмитрий занимался проблемами жизнедеятельности конюшни. Они оба от зари до зари трудились, домой приходили поздно, иногда за полночь. Настасья с Марьей относились с пониманием, потому что у них у самих был ненормированный рабочий день.

— Как твоя внучка, Марья?

— Олеська-то? Сидят с Алёнкой дома. Эта маленькая ведьмочка говорит мне: «Бабушка, ты уже старенькая, устала, наверное, посиди со мной, порисуем вместе». Ты представляешь? А я хотела родить себе ляльку, да и Дима хочет ребёнка, у него же вообще нет детей, его жена не хотела фигуру портить.

— Но для неё-то ты бабушка! Она же не знает о том, что в сорок пять баба ягодка опять. А ты с родами поторопись, а то ещё год, максимум два и будет поздно. Это мужику никогда не поздно, а нам надо поспешать.

— Мы стараемся! — загрустила Марья.

Подошла к своей калитке, открыла её и остановилась.

— Плохо стараетесь, лентяи, результата не видно!

— Ага! Стараемся, можно сказать, ночей не спим!

— Ладно-ладно, я пошутила. Ну, пошутиииила я! Не обижайся, Марья!

— Да о чём ты говоришь? Какие обиды! Может, зайдёшь? — спросила Марья.

— Нет, пойду я, у меня там обед готовится, скоро Ваня придёт с работы.

Настасья махнула рукой и отправилась домой. Спешить было некуда. Она медленно шла по улице и наслаждалась тишиной и покоем. Воздух был по-особому, по-летнему тёплым и напоённым ароматами трав. Она вспоминала свои поездки в город и улыбнулась тому, что мужчины до сих пор бросают на неё восхищённые взгляды. Иван даже гордится этим и называет её своим сокровищем. Она вспомнила его жаркие, обжигающие прикосновения и ласки. Сердце её начало сбоить, как всегда, когда она думала об Иване. «Стоп, хватит! — сказала она себе. — Господи, я от своей любви с ума сошла, наверное!» Внутри было приятное тепло, которое волнами разливалось по телу. Она подошла к своему двору, увидела свой большой дом, деда, подумала о Катюшке, Никите, Иване и, подняв глаза к небу, мысленно воскликнула:

— Пути Господни неисповедимы! Разве я когда-нибудь могла мечтать обо всём этом? Спасибо тебе, Господи, что не обошёл меня своим вниманием, я обещаю Тебе, что приду в церковь и поставлю Тебе самую большую свечку в благодарность за всё, что ты для меня сделал и продолжаешь помогать во всех наших делах!

Она зашла во двор, дед Василий сидел на лавочке с самокруткой, увидев Настасью, спросил:

— Ну, чё тама, у конюшне деется? Хто енто приезжал? Чё имя надоть?

— Бандиты приезжали, хотят, чтобы мы им платили крышевые.

— Крышавыя? Енто чё тако, Настасья? Крышу чёли покрыть предлагають? Дык у нас усё покрыто!

— Это, папа, халявные деньги за просто так.

— Етить твою у корень! Скоко халявщиков развелося!

— Ничего, разберёмся. А где Катюшка?

— Да тама, за домом с суседским Колькой играють.

Настасья пошла за дом посмотреть, что там делают дети. Первым в поле зрения попал соседский Колька, парнишка шести лет. Увидев его, у Настасьи пронеслась непередаваемая гамма чувств, она пожалела, что у неё нет с собой телефона, чтобы снять на видео. Удивление, испуг и желание сорвать большой пучок крапивы и отходить им детей, чтобы было неповадно. Она уставилась сначала на Колькину шевелюру, которая из пепельной превратилась в зелёную. Нервно поправив лямку сарафана, Настасья перевела взгляд на щенка Арчи, который тоже поменял окрас и теперь был тоже зелёным, а он, увидев Настасью, пискляво гавкнул и уставился немигающими преданными глазками на неё, стоял и улыбался во всю пасть. Настасья осмотрела щенка от мордочки до хвоста, потом обратно и уставилась на собачью морду зелёного цвета. Катюшка, посмотрев на мать, сказала:

— Мама, отомри уже и сделай лицо попроще!

— Тётя Настасья, мы тут играем в «парикмахерскую», — сказал парнишка и, улыбнувшись, взял Катю за руку.

— А парикмахер, насколько я поняла, у вас Катюшка?

— Да, — сказал Колька и посмотрел озорным взглядом на Катю.

— А ты себя в зеркале видел? Тебя же родная мать теперь не узнает! Красавец! Она вашу парикмахерскую разгромит в два счёта и мне заодно перепадёт из-за вас. Быстро встали и за мной! В душ! Мыться! Ой, мама моя, что теперь будет? Катя! Где ты взяла зелёнку?

— У нас в аптечке три флакончика было, я один оставила, а два взяла!

Настасья направилась в дом, Коля и Катюшка бежали следом за ней, зелёный щенок, пискляво гавкая, семенил следом за ними. Дед Василий обернулся на шум и, увидев зелёных детей и щенка фантастического окраса, всплеснул руками:

— Етить твою у кочерыжку! Энто када жа оне успели! Вот токо здеся бегали в догонялки!

— Они уже в «парикмахерскую» успели поиграть, а вы говорите «токо здеся бегали».

— А чё, Настька, пущай так и ходють! Весёленька расцветка! — захохотал дед, широко открыв беззубый рот.

— Папа! Что вы такое говорите! Весёленька расцветка! Вот Колькина мать увидит, мало нам всем не покажется!

— Да… енто точно, нам усем перепадёть! А паликмахер, стал быть, Катюха была? Сама-то не окрашена!