Знамя в Берлине. Виктор Королев

Война после победы кажется чётко организованной и логичной, а на самом деле — это страшная неразбериха, хаос и дикий ужас. Выжить в этом хаосе сложно, а победить — ещё сложнее. Солдаты надеются, что их командиры всё знают. Командиры же хотят верить, что всё знают генералы. А генералы подчиняются приказам Ставки. Получается такая вот пирамида, на вершине которой стоит один человек, и от решения его приходят в движение фронты и армии, тысячи железнодорожных составов и миллионы людей. Это называется приказ, и он не обсуждается, его надо выполнить любой ценой. А цена для всех одна, она известна — это твоя молодая жизнь, солдат. 

«Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!» Так пели до войны. Было счастливо и понятно, о будущем думалось легко и заманчиво. Потом пришла война, и всё, о чём весело мечталось, в одночасье рухнуло, оказалось зыбким и страшным. Всем стало невыносимо тяжело. И с каждым годом всё тяжелее и тяжелее. Выжили за эти 1418 страшных дней далеко не все. И героями, по правде сказать, проявили себя не все выжившие. 

Говорят, что нигде так не врут, как на войне. В правду людям часто не верится, она порой кажется вымыслом: «Нет-нет, даже не рассказывайте, так не бывает». Но на войне очень многое бывает так, как не должно быть ни с кем и никогда. И лучше в это поверить, чем самому испытать. Не дай бог никому испытать! Потому что страшнее войны нет ничего на свете. В этом и есть её жестокая правда.

* * *
150-я стрелковая дивизия наступала уже двенадцатые сутки. А из штабов — из корпуса, армии, фронта и даже выше бери — всё время торопили: вперёд и только вперёд. Ещё неделю назад Берлин виден был в бинокль, как на ладони, — тёмный, молчаливый, неприступный. 

Таким он и оставался некоторое время после ночной прожекторной атаки — слепым и глухим. А с началом артподготовки город мгновенно вспыхнул, взорвался огненным шаром, который тут же разметало на сотни пожаров, дымящихся и огрызающихся смертельным огнём. 

Горело, взрывалось и стреляло всё — каменные набережные, дома, мосты. Чадили танки. Плавилось в горящих лужах мазута что-то узнаваемое и страшное. С диким грохотом рвались у разбитых орудий снарядные ящики. Неба не было видно из-за густых облаков чёрного дыма и жёлтой пыли. 

Оранжево-красная вода в реке Шпрее шипела и кипела, её мутило от осколков. Причем одна сторона, та, где берег пониже и где сидели немцы, была багровой в отсветах пожаров, а наша, с высоким гранитным парапетом, казалась аспидно-чёрной и бездонной. 

К вечеру батальон капитана Неустроева почти без потерь прорвался к Шпрее, а это — самый центр фашистской столицы. Капитан и его начальник штаба залегли, прижавшись к стене какого-то здания. Разведчики уже очистили все его этажи от фашистов. Теперь никто не мог обстрелять сверху — это радовало. 

— Связь с командиром полка! — приказал капитан связисту. 

Полковник Зинченко не понял, какой дом занял батальон, да и слышно было неважно, хотя Неустроев знал, что штаб полка где-то в двухстах метров, может, чуть больше. 

— Ещё раз проверить местонахождение, уточнить и доложить! 

Пока комбат перепроверил по карте, пока поднялся на второй этаж — командир полка уже и сам появился на наблюдательном пункте. 

Комната, в которой Неустроев наметил свой НП, — огромный кабинет какого-то фашистского бонзы. Картины на стенах, книжные шкафы во всю длину, кожаные кресла, мягкие диваны. Начальник штаба со связными обосновался в соседней комнате. Полковник Зинченко туда только заглянул. 

— Нормально устроился, капитан, только вот разлёживаться на диванах нам некогда. — Комполка прошел к окну, давя сапогами битое стекло на паркетном полу. — Ух ты, площадь как на ладони! 

— Да нет, здание вон то серое мешает… 

Неустроев ростом не отличался, и ординарец заранее подставил к окну ящик из-под гранат. Зинченко, не задумываясь, встал на этот ящик, поднял бинокль. Долго смотрел на серое здание, по которому время от времени стреляла наша артиллерия. Сверялся с картой. Смотрел то в окно, то опять на карту. Наконец опустил бинокль, подозвал Неустроева. 

— Слушай приказ, товарищ комбат. Только что передан из штаба корпуса. Ставка требует овладеть зданием рейхстага и водрузить на нём Знамя Победы. Дивизия и наш полк усилены танками и артиллерией. Мы ближе всех. Серое трёхэтажное здание, что прямо перед тобой, это и есть рейхстаг. Смотри по карте: вот мы с тобой, вот написано «Кёнигсплац», то бишь Королевская площадь, стало быть, это здание с куполом нам с тобой и предстоит брать. И знамя на его крыше нам водружать. Так что, комбат, готовь батальон к штурму рейхстага — есть возможность отличиться. 

— Есть, товарищ полковник! — Неустроев повторил, радостно улыбаясь. 

— Погоди! Проблема у нас, Степан Андреевич… 

Комполка обернулся: не слышит ли кто его. Но за разбитыми окнами гремело так, что радист в углу комнаты даже в наушниках не слышал своих позывных. 

Зинченко придвинулся к Неустроеву и зашептал:

— Рейхстаг возьмём — это понятно. Да вот знамя полка застряло. Когда по мосту прорывались, немцы два танка наших пропустили, а потом мост взорвали — самоходка со знамённой группой вместе с пролётом в реку ушла. Танкисты с того берега докладывают: «сушка» лежит на боку почти в воде. Никак им не выбраться. Я командиру дивизии доложил, он поорал, но выделил амфибию, что от союзников нам досталась, и приказал немедленно доставить знамя. Нужно помочь, Степан! Дело, сам понимаешь, непростое… 

— Да не волнуйтесь, Фёдор Матвеевич! В чистом виде всё сделаем! 

Неустроев оглянулся, крикнул:

— Петя! 

Из соседней комнаты выскочил связной комбата младший сержант Пятницкий. 

— В общем так, Петя… — начал комбат, но от окна раздалось грозное: 

— Отставить, капитан! Боец — свободен! 

Полковник пальцем поманил к себе Неустроева. 

— Ты что, Степан, не понимаешь ситуации? Ординарец? Да знамёнщики его на сто метров не подпустят, в пять автоматов решето из амфибии сделают, и правы будут — это же святыня полка! Тут офицер нужен сообразительный! Да чтоб его в лицо и по голосу знали и в темноте не порешили. И чтоб через час-два наше знамя вот на этом самом месте стояло под усиленной охраной. А к утру чтобы на крыше рейхстага развевалось! Понял? 

Неустроев кивнул. Снова крикнул в проём двери: 

— Лейтенанта Береста ко мне! Срочно! 

И уже полковнику: 

— Алексей Берест со знаменосцем полка Петренко земляки, оба с Украины, оба на тракторах работали. 

Кандидатуру замполита Береста полковник одобрил, он этого широкоплечего здоровяка уважал. Замполита первого батальона в полку знали многие — заметная фигура, ещё в финскую воевал, всю Отечественную прошёл, месяц назад награждён орденом Красного Знамени. 

Когда лейтенант появился на батальонном НП, Зинченко уже ушёл докладывать обстановку командиру дивизии. Неустроев разъяснил приказ Бересту, сообщил пароль для командира амфибии. 

— Возьми с собой пару бойцов проверенных! И мой ППШ прихвати, пригодится! 

Лейтенант слушал внимательно, поигрывая большим чёрным ножом в ножнах. То был знаменитый клинок из златоустовской воронёной стали, достался он в подарок Алексею от раненого друга из Уральского добровольческого танкового корпуса. Предмет давней зависти всех полковых разведчиков. И Береста не раз этот нож выручал. 

— Нет, командир, «папашу» не возьму, он тяжёлый, с ним не побегаешь. А дело, как вижу, промедления не терпит. Всё понял. Через час ждите. Разрешите выполнять? 

И исчез. Не услышал комбат, как протопали три пары сапог вниз по лестнице, потому что сильно грохотало вокруг.