Корзина
0 ₽
пуста
Вместо пролога: раздумья о герое,
о котором поначалу мало что было известно
Все, кто смеялся над килтом, давно умерли
Ах, как хочется живописать рождение сына у Джона Керра! Так и просятся сюда какие-то яркие краски, пряные запахи, истошные вопли чаек, восход мартовского солнца, слюдяные блики на снежных вершинах далёких Грампианских гор и радостный крик старой повитухи:
– Сын! У тебя сын родился!
И он войдёт в дом, который построил ещё дед, глянет на розовое сморщенное личико своего первенца, наденет праздничный килт и спустится по знакомой тропинке, уже расцвеченной по бокам ранними крокусами. Он распахнёт дверь в таверну, пахнущую солью и смолою, и закажет праздничный шотландский обед из семи блюд: одну бутылку виски и шесть пинт доброго эля. И все знакомые моряки и гранитных дел мастера будут пить за здоровье наследника:
– Джон Керр, с Джоном Керром тебя!
Здесь его уважали. Здесь ещё помнили его отца, тоже Джона Керра. Здесь никто не сомневался, что на свет появился ещё один Джон Керр.
Половина друзей в честь такого события будут одеты в тартановые рубахи и парусиновые штаны, колом стоящие от рыбьего жира. А те, кому сегодня не в море и не в гранильню, явились налегке, в клетчатых килтах. У тех и других в бородах засверкает серебряными монетками рыбья чешуя. Значит, день пошёл правильным курсом, злости и печали нет сегодня в прокуренном зале. Не все шотландцы пьют виски, но выпьют сегодня все.
И пусть для контраста войдут в таверну несколько смурных англичан в сюртуках и кепках – места всем хватит, никто давно не воюет. И пусть самый молодой из них засмеется, глядя на весёлого бородача в праздничном килте. Не надо пальцем тыкать, мальчик. В ответ камнетёс Джон Керр нехотя поднимется со скамьи во весь свой шестифутовый рост и, показав парню огромный кулак, скажет на весь зал:
– Все, кто смеялся над килтом, давно умерли!
Никто не достанет кортики, ведь никто не заказывал драку. Шотландцы закажут ещё виски, каждому по полной, и сдвинут кружки:
– За Англию!
И станут долго пить и ещё дольше смеяться. Потом снова выпьют за владычицу морей, подмигивая друг другу.
Под звуки волынки захмелевший Джон будет смешно танцевать посреди зала, вбивая сапоги в пол с оттягом и припечаткой. А когда начнёт темнеть, он пойдёт домой. Сядет у постели бледной жены и будет смотреть, как она кормит ребёнка. Потом младенец, завёрнутый в тонкие батистовые пелёнки и одеяло из козьей шерсти, уснёт, а они ещё поговорят, посматривая на детское личико, такое светлое в отблесках огня.
– Я так рада, что он тоже будет Джон!
– Когда повивальная бабка кричит «сын!», все рады, – скажет он в ответ. – Но потом пусть родится девочка, я не против. Много детей в доме – к добру.
– Хочу, чтобы у нашего Джона было несколько имён. В честь тебя и твоего отца уже есть. А можно ещё в честь моей мамы?
– Кларой? Ты с ума сошла!
– Ну хотя бы Кларком.
– Будь по-твоему. Кларк – это тоже коротко и ясно, как и Джон.
– А Арчибальдом – в честь борцов за независимость Шотландии, можно?
– Спи давай!
А сам ещё долго будет сидеть у затухающего камина, который своими руками сложил перед свадьбой. И полочку каминную сам выточил из местного абердинского гранита с блёстками слюды. Было тепло в доме, который построил старый Джон.
Из всех прижимистых соседей в округе дед слыл самым скупым. И вот скопидом скопил на дом, а отец купил коз и первую овцу. Спасибо деду и отцу за дом, за коз и за овцу! Потом Джон, который построил дом, умер. Отец погиб на фабрике при взрыве паровой машины. А для его сына сегодня началась новая жизнь. У него родился свой сын.
Он обожал свою молодую жену. Кэт Луиза – так её звали – принесла в дом немалое приданое, оказалась покладистой и домовитой, жизнь быстро стала налаживаться. Она тоже любила мужа, хотя иногда подшучивала над ним. Над его рыжей бородой, которой, как она утверждала, хорошо чистить не только сковородки, но и пьяные морды. Сама мужа не била, как другие её товарки. Знала, случись такое – это будет первый и последний раз. Да и он не представлял себя одиноким. Он мечтал о большой семье и хорошо отметил сегодня рождение сына…
…Примерно так хотелось живописать появление на свет первенца в семье Керра, жителя старого шотландского города Абердин. Но на самом деле всё было не так. Может, так?
…Будущий дипломат Арчибальд Кларк Джон Керр родился не в Шотландии, а в Австралии. Случилось это 17 марта 1882 года.
Итак, отец пока ещё не родившегося Джона Керра – тоже Джон, сын Джона и внук старого скопидома Джона, который скопил на дом, – был женат на молодухе с хорошим приданым. Все они родом из Абердина, бывшей столицы шотландских королей. Предки их ещё успели поучаствовать в непрекращающихся войнах с англичанами за независимость своей части острова. Но это было полтора века назад.
Когда началась промышленная революция, абердинским камнетёсам пришлось несладко. Новые машины гранильной фабрики вытеснили их на улицу. Хорошо, если успеешь ещё наняться матросом на парусник Ост-Индской компании в родной гавани или в Глазго.
Отец будущего дипломата уже мастерски владел топором и попал на торговое судно. Он немало обогатил местных купцов индийскими пряностями, сходив в Бенгалию. За долгие месяцы успел вдоволь наслушаться трюмных рассказов о безумных гонках чайных клиперов и невыносимо, по-детски тосковал по родному дому и по ещё безбородым друзьям на скамье в таверне.
Наконец, судно пришвартовалось в Лондоне. В порту набирали команду на собственный клипер Ост-Индской компании, построенный точно по чертежам американского, но Джон решил возвращаться в Абердин. И правильно сделал. Клипер затонул, не дойдя до Шанхая. Да тут ещё вспыхнули с новой силой опиумные войны в Китае, началась война с сипаями в Индии. Короче, когда заработанные деньги кончились, снова отправился в абердинский порт. Но не тут-то было. Парусники шли на слом, уступая место пароходам. Плотники были не нужны, нужны были механики.
Джон Керр-старший уже успел в гранильне познакомиться с паровыми машинами, этими грохочущими чудовищами, стреляющими струями обжигающего пара и брызгами раскалённого масла. И он сказал сыну:
– Ты повидал китов в Северном море, пережил шторма в океане, тебе ли бояться паровых котлов? Иди учись грамоте!
И Джон Керр-младший пошёл в только что открывшуюся бесплатную школу. Было ему двадцать лет, при росте почти шесть футов весил он девять стоунов. Когда кто-то из одноклассников решил посмеяться над его килтом, он одной рукой поднял шкодыря к потолку и сказал остальным:
– Все, кто смеялся над килтом, умерли! Килт для шотландца – это гордость, его надо заслужить!
За два года учёбы обогнал всех, научился читать и быстро считать, познал основы навигации и техники безопасности при работе с паровыми машинами. Отец не успел этого узнать и погиб при аварии на фабрике. Следом Джон Керр-младший похоронил деда и мать. Через сорок дней привёл в дом молодую жену, её звали Кэт Луиза Робертсон.
Теперь, вроде бы, всё так, как и было в действительности. Только вот жизнь в его семье не налаживалась. Сначала было невыносимо тяжело, а потом всё тяжелее и тяжелее. Какое там Кельтское возрождение? Даже спустя много-много лет уже вполне сформировавшийся дипломат Арчибальд Кларк Джон Керр будет уходить от разговоров о том периоде, молчаливо утверждая: ни к богатым кельтам, ни к знатным валлийцам его родня не имеет никакого отношения, отец был простым рабочим и, чтобы не умереть с голода, продал дом и отправился в Австралию в поисках лучшей доли.
Людей просто выдавливали из Абердина. По ночам вспыхивали деревянные дома – целыми улицами. Кто-то поджигал их, чтобы освободить территорию для новых фабричных цехов. Англичане занимали лучшие места в мэрии и в порту. Тысячами шотландцы уезжали в Глазго, Лондон – куда придётся.
Работы у них не было. Детей у них не было тоже. Вечерами Джон Керр и Кэт сидели у камина. Он читал жене вслух книгу о жестоких пиратах, рассказывал о штормах и далёких землях, об удивительных индийских животных высотой с дом и носом длинным, как шланг. Она не верила, что бывают на свете такие большие животные, называла мужа морским волком и сказочником, но глаза её горели, и лицо светилось ожиданием женского счастья.
– Как бы я мечтала всё это увидеть – если ты, конечно, не обманываешь меня! – шептала она, обнимая мужа.
Уехали из старого города почти все соседи и друзья. И в один прекрасный день Джон подобрал в порту старую эдинбургскую газету. Глянул на крупный заголовок – и помчался домой.
– Смотри, что делается! Англичане купили акции Суэцкого канала! Теперь до Австралии можно добраться всего за месяц! Едем?
Дом и коз продали за полцены, денег хватило на дорогу до Лондона, на два билета на пароход в одну сторону, и ещё немного осталось.
– Пусть по правому борту, зато отдельная каюта на двоих, это же немыслимая роскошь! – смеялся морской волк Джон. – Ты не представляешь, Кэт, в какой тесноте мы тогда целый год жили на корабле!
Вещей было столько, что ему пришлось несколько раз возвращаться на причал. Наконец, затащил последний сундук, сбросил с плеч тяжелый баул.
– Что с тобой? Почему ты такая невесёлая?
Жена сидела у открытого иллюминатора с таким потерянным видом, словно в Шотландии они забыли что-то важное.
– Смотри, Джон!
Лучше бы он не смотрел.
В двух футах ниже плавали окурки, размокшие газеты и старые тряпки, и вся эта гадость грозила перелиться в каюту, когда корабль слегка наклонялся на борт. Вдобавок прямо перед глазами качались обросшие ракушками причальные сваи. Ни неба, ни солнца не было в помине.
– Закрой, – тихо попросила Кэт.
Он задраил иллюминатор, сдвинул шторки, зажёг керосиновую лампу.
– Ничего, дорогая. Всего лишь месяц. Ложись отдыхать…
Койка была одна. Жена категорически отказалась спать в гамаке. Она постелила себе постель и мгновенно уснула. Он тоже не услышал, как пароход вышел из гавани и взял курс на Сидней.
Проснулся он оттого, что закричала жена. Её выбросило из кровати, а следующая волна швырнула на стол животом. Штормило так, что и он, ухватившись за крюк, едва сумел выбраться из гамака. Лампа потухла. Они так и просидели несколько часов на полу, обнявшись и отбиваясь в темноте от летающих по каюте корзинок и сундуков.
Когда шторм стих, Джон пошёл в прачечную, благо она оказалась рядом. Жена сидела на кровати, уставившись в одну точку. Она не могла ни есть, ни разговаривать – так и сидела или лежала пластом целыми днями, пока корабль не прошёл Гибралтарские ворота.
А потом наступила жара. Дикая жара, хуже преисподней. Каюта раскалилась, как консервная банка, брошенная в костёр. Джон обтирал жену мокрыми простынями, которые мгновенно сохли. Так прошла ещё неделя. На Кэт было страшно смотреть, она иссохла и задыхалась. Когда корабль подходил к Порт-Саиду, он вынес её – невесомую, как дитя – на палубу.
Над каналом вставало солнце. Жене стало получше на свежем воздухе.
– Как странно! – прошептала она. – Одни только пески, и вдруг вода. И ни одного человека…
Потом, уже в Индийском океане, их снова ждали шторма. Но конечная цель была всё ближе и ближе.
Сидней показался шебутным и бедным посёлком, огромной стройплощадкой, где хижины-времянки стояли вразброд с военными палатками и шатрами кочевников. В их Абердине давно работал университет, величественные замки блистали в окруженье садов, по воскресеньям на центральной площади бил фонтан, они ходили смотреть на него после проповеди. А здесь? Как можно здесь жить?
Она молча ждала на пирсе, когда Джон подгонит нанятый фургон и погрузит вещи. Сама залезла под брезент. Куда теперь – они оба не знали. Остановились в какой-то хибаре, где за золотой соверен им выделили комнату на месяц. Цены здесь были просто смешные.
Пока Кэт приходила в себя, Джон не бездельничал. Он купил целых двести акров земли и заложил фундамент под собственный дом. До дождей успели подвести его под крышу. Свой каменный дом с камином – чего ещё надо молодой семье? А-а, детей надо. Вот с этим ничего не получалось. Доктор сказал: «Смиритесь. Это тот шторм в Атлантике виноват».
Шли годы. Руки Джона, его умение одинаково хорошо справляться с камнем или деревом, с лошадьми или машинами приносили немалый доход. А природная шотландская бережливость очень быстро вывела их из нищеты. Настолько, что они взяли в дом молодую служанку из местных аборигенов. Та с утра до поздней ночи занималась огородом и скотиной, освободив жену от самой тяжелой работы.
Кэт не стала затевать скандала, когда уличила мужа в тазобедренной близости с прислугой. Наоборот, начала учить её грамоте, дала ей имя – Марта. Понятно, что матерью родившегося 17 марта 1882 года ребёнка считалась Кэт Луиза. Она задала мужу только один вопрос:
– Ничего, что в день святого Патрика?
– Это ерунда! Ирландцам тоже в жизни досталось. Они с нами, – ответил Джон, явно намекая, что всё человечество давно уже делится на англичан и всех остальных, и кельтский праздник можно отмечать и в Дублине, и в Глазго, и в Сиднее. Где угодно, кроме Лондона. Кому угодно, кроме англичан.
Крестили маленького Керра в маленькой местной церкви. Кэт надела белое платье. Отец был в килте и рубахе-шотландке. Сыну, как и мечтали родители, дали тройное имя – Арчибальд Кларк Джон. Считалось, что чем больше у человека имён, тем больше жизней ждёт его на земле. Собственно, так и получилось. Первая жизнь будущего дипломата началась.
К тому времени Сидней стал одним из крупнейших городов Британской империи и даже мира! Здесь тоже открылся университет, били фонтаны на площадях, строились высотные дома и дворцы в викторианском стиле – всё это напоминало Керрам родной Абердин. А когда они увидели в зоопарке огромного слона, верблюдов, кенгуру, обезьян и пёстрых попугаев, Кэт сказала мужу, что из тёплой Австралии она теперь никогда не уедет. Мечта её сбылась.
Мальчик родился светленьким, крупным, похожим на отца, только нос с горбинкой и приплюснутый, как у боксёра. И то – драться ему приходилось часто. Сам носы разбивал, когда над его килтом смеялись. И от отца немало получал. Старший Джон считал по старинке, что от крепких родительских подзатыльников вырастают здоровые парни. Кэт старалась хоть как-то оградить ребёнка от палочной дисциплины, но муж был непоколебим. А Марта вообще не допускалась до малыша.
Читать и писать Арчибальд научился рано, чем обеспечил для себя не только родительскую гордость, но и физическую неприкосновенность. Однако в колледже кулаки пригодились. Первый, кто спросил, почему он не рыжий, как все шотландцы, схлопотал в нос. Следующий поинтересовался, что у новенького под килтом, и тоже пожалел о своей любознательности. Все, кто нарочно коверкал слово «скаут» так, чтобы звучало «шотлашка», исправно получали своё, без сдачи.
В классе было немало бриттов, кельтов, валлийцев и даже индийцев. Шотландцы сразу признали Арчи лидером. И когда один из новых друзей сообщил ему шёпотом, что у старшеклассников Керр носит прозвище «австралопитек», тот даже обрадовался: «Значит, они считают меня местным старожилом!»
…Мать Арчибальда умерла, когда ему не было восемнадцати. Он почему-то не очень переживал по этому поводу. Но когда Марта перебралась с вещами в комнату отца, возмутился донельзя.
– Жить с прислугой?! Ты с ума сошёл, отец?
– Эй, хорошо слышно в доме только дурных детей, – отвечал отец, как-то странно глядя на него. – Пока ты в моём доме, не смей кричать и указывать, что мне делать и как поступать! Жаль, что мало сломал палок, пока ты был маленьким!
Первый раз в жизни они поругались. Арчибальд орал на отца:
– Чем раньше я уйду отсюда, тем лучше! Не хочу жить, как ты! Не хочу быть похожим на тебя – ни внешне, ни внутренне!
Джон-старший едва сдерживал гнев:
– Что ж, сынок, у тебя свой путь. Следуй ему. Но не забывай старую истину: идя по костям своих близких, ты дойдёшь до собственных костей…
После уроков ему уже не хотелось возвращаться домой. В городе недавно пустили трамваи, и он до позднего вечера катался по городу. Видел много удивительного.
Он доезжал до огромного здания чайного склада на набережной реки, пешком шёл по мосту в южную часть города, долго сидел на парапете, ожидая, когда по соседнему мосту проползёт пассажирский поезд. Маленький паровоз с длинной трубой тащил обычно шесть-семь вагонов. Окна первых двух светились огнями, то был первый класс. В окнах следующих вагонов мелькали отблески керосиновых ламп. А в конце ехали арестанты – в решётчатых окнах этих вагонов было темно, а на площадках стояли вооружённые солдаты.
Арчи снова садился на трамвай и ехал до самого поворотного круга, огибая город с другой стороны. Позади оставались бесконечные пристани и склады, корабли и доки. Там, куда привозил его трамвай, была совсем другая жизнь. Здесь не было высоких домов и чётких улиц. Здесь стояли палатки новоприбывших в поисках счастья, а через дорогу, в гигантском овраге, сотни каторжан мыли золото.
Они стояли сплошной стеной, плечо к плечу, по обе стенки этого оврага, на дне которого протекала небольшая речушка. Они нагребали в лотки глинистую землю и по цепочке передавали вниз, к тем, кто стоял по колено в воде и промывал эти лотки, а потом передавал их на другую сторону, выше. Там их принимали такие же невольники, и уже они ссыпали в мешки то, что осталось в лотках, и грузили мешки на фургоны. Рядом ожидали своей тягловой участи лошади, верблюды, волы…
Это было жуткое зрелище – сотни людей в дикой тесноте и полной тишине копошились, как муравьи, в илистой земле. А сверху на них смотрели и весело скалились вооружённые британские солдаты в красных мундирах.
– Эй, парень, что тебе здесь так интересно? – крикнул один. – Тоже мечтаешь о мундире и винтовке? Так записывайся, нам волонтёры нужны!
Солдат стал насвистывать что-то похожее на «Лунную сонату». Арчи молча отошёл. Сел на трамвай и поехал домой. «Сколько у нас диковин, каждый солдат – Бетховен», – думал он, втайне завидуя красным мундирам.
Обратный путь занял больше двух часов. Дома его не потеряли, даже не спросили, где был. Впрочем, у Марты никогда и не было права что-либо спрашивать.
В следующий раз он увидел тоже удивительное: целое стадо странных птиц промчалось мимо него с дикой скоростью. Это были не совсем страусы – тех он уже видел в зоопарке. Но и на лебедей они не походили – слишком уж короткая чёрная шея высовывалась из мощного тела в жёлто-соломенных перьях. И хрюкали эти жуткие монстры громче взрослых свиней. Пронеслись, не хуже поезда, оставив после себя облако пыли.
А назавтра рядом с Арчи случилась драка двух рыжих кенгуру. Штук десять их мирно паслись за крайними хижинами, как вдруг налетело ещё одно животное, через заборы перепрыгивая, с ходу нашло главного в мирном семействе – и давай колотить его сразу обеими передними лапами. А потом, опираясь на толстый хвост, подняло задние лапы и так махнуло ими, что чуть не распороло живот противника.
– Он же убьёт его! – вскрикнул Арчи и, схватив с земли толстую палку, кинулся было их разнимать.
– Стоять! – чья-то жёсткая рука схватила его за шиворот.
Арчи вывернулся, но палку не бросил. Перед ним стоял бородатый дядька в чалме, похожий на погонщика верблюдов.
– Эй, брось палку! – сказал погонщик. – Ты что, не знаешь, что человека они могут запросто искалечить?
– Так он же убьёт его!
– Ты, похоже, не местный?
– Местный! Меня даже в колледже австралопитеком зовут!
– Это меняет дело, – засмеялся погонщик. – Но всё равно расскажу тебе, что это больше игра, чем бой. Они оба понимают, что свобода размахивать кулаком у чужого носа кончается там, где начинается этот нос. Видишь, старый кенгуру не даёт сдачи? И молодой только делает вид, что дерётся. Он испытывает старого: не даст ли тот слабины, не уступит ли главное место в стаде. Раз вожак героически терпит наскоки новичка – испытание закончится победой старого…
– А если отступит, то проиграл?
Бородатый снова засмеялся.
– Кенгуру не умеют пятиться, этому наша армия должна у них поучиться. И давай-ка лучше делом займемся – хочешь мне помочь?
Часа три Арчи помогал бородатому нагружать мешки. Когда караван верблюдов тронулся, погонщик сказал:
– Завтра приходи сюда же – работы будет много.
Это был первый заработанный шиллинг в жизни Арчибальда Кларка Керра. Он больше не будет таскать мелочь у отца. Он вырос.
Потом ему приходилось подрабатывать и на кораблях в гавани, и у золотоискателей. Колледж всё равно окончил в числе лучших. Отец попытался поговорить с ним о дальнейшей учёбе, но разговора опять не получилось. Арчи просто молча уехал на другой берег и вернулся домой затемно. В тот вечер он впервые попробовал виски с портовыми грузчиками.
Так проходили дни, недели, месяцы. Ему хотелось перемен – и они не заставили себя ждать…
…Конечно, и так можно начать роман об интереснейшем человеке, Арчибальде Керре, английском дипломате. Но всё, что выше было сказано, это придумано. На самом деле его жизнь и приключения не нуждаются в домыслах. Всё, что ниже будет сказано, – это правда. Если и нет, то придётся извиняться. Всё описываемое ниже основано на реальных событиях, а несовпадения в именах, датах, фактах и явлениях, скорее всего, случайны.
------х—Х—х-----
ЧАСТЬ I
Глава 1.
Кого благодарить за счастливое детство?
Будущий английский дипломат Арчибальд Керр родился в день святого Патрика, 17 марта 1882 года, в пригороде Сиднея (Южный Уэльс, Австралия). Он был предпоследним ребёнком из одиннадцати детей, рожденных Джоном Керром Кларком (1838–1910) и Кейт Луизой Робертсон (1846–1926). Кларки жили в родовом шотландском имении Инверчепел, и все они из века в век были успешными фермерами. Фамилия нашего героя не раз менялась: прежде чем стать лордом Инверчепел, он попробовал несколько вариантов, пока в 1911 году не остановился на самом простом. Так он и будет ниже называться – Арчибальд Керр.
Дедушка Арчи по отцовской линии Джеймс Кларк, не доучившись в Эдинбургском университете, устроился в торговую фирму, где очень быстро женился на дочери хозяина Маргарет Керр. Этот короткий брак закончился рождением их единственного сына, Маргарет умерла родами. Убитый горем дед вернулся в Инверчепел, а ребёнка назвали Джоном Керром Кларком – он и станет отцом будущего дипломата.
Окончив местную школу, молодой Джон Керр Кларк немало попутешествовал по Европе. Достаток отца позволял это, хотя от второго брака у того было ещё три сына и несколько дочерей. Из дальних поездок Джон возвращался в семью, которая с каждым годом становилась всё более чужой. Ему было чуть за двадцать, когда он решил искать счастья за границей.
Уехал в Австралию. В двухстах милях от Сиднея они с родным дядей купили недвижимость, потом приобрели и соседние участки, так что через несколько лет имели уже более двухсот тысяч акров земли и сорок тысяч овец. А спустя ещё несколько лет разбогатевший Джон Керр Кларк женился на Кейт Луизе, дочери соседского помещика Джона Робертсона, бывшего премьер-министра Нового Южного Уэльса.
Сказать, что его шотландский тесть был главой правительства австралийского штата, – это ничего не сказать про такую уникальную личность, как Джон Робертсон. За тридцать лет этот австралийский дедушка будущего дипломата пять раз становился премьер-министром. На лицо ужасный, он держал в страхе всю юго-восточную часть австралийского континента. Внутри у него кипели две нехилые страсти: к спиртосодержащим напиткам и к сверхнормативной лексике. К концу жизни титулованный сэром, он не изменил этим страстям, а если кого и любил сильнее, так это собственных многочисленных детей, особенно девочек.
Старшую дочь Кейт Луизу австралийский дедушка выдал замуж за разбогатевшего соседа Джона Керра Кларка, а младшую – за Роберта Кларка. Дважды породнились, так сказать, две семьи. Но у младшей дочери брак оказался скоротечным: в двадцать один год Маргарет-Эмма Робертсон-Кларк стала вдовой и вернулась в отцовский дом.
Дом был просто гигантский. Широкая деревянная лестница вела на огромную веранду, где за длинным столом в праздники собиралась многочисленная родня. В будни здесь кормили ребятишек, которых с каждым годом становилось всё больше. Детей в семействе Робертсонов-Кларков называли в честь бабушек-дедушек, так что на Маргарет, Джеймса или Джона, например, откликались сразу несколько человек. Арчибальду в этом смысле повезло.
Австралийского дедушку Джона он запомнил на всю жизнь. А шотландский дедушка Джеймс умер до его рождения. Так что из детских воспоминаний самыми яркими оказались у Арчи: грозный дедушка, огромный дом с многочисленными спальнями на втором этаже, лужайка перед главным входом и весёлые игры с братьями и сёстрами в индейцев.
Однажды дедушка привёз с собой худощавого бородатого гостя. Был он похож на египтянина или даже на индийца, но никак ни на шотландца или австралийца.
– Вот мои пенаты, дорогой Николай! – забасил дедушка Джон, стараясь избегать крепких словечек. – Ну-ка, женщины, мигом нам стол! Не оплошайте перед русским учёным, а то я вас…
Ничего себе! Гость – русский! Вот это да! Из той далёкой и огромной страны, где совсем нет дорог, а медведи запросто подходят к дверям, словно почтальоны. Малышня сразу облепила стол, раскрыв рот, разглядывая диковинного гостя. Но дед отогнал их:
– Шагом марш все на улицу!
Остались втроём: сам хозяин, русский учёный из медвежьего угла и тётя Маргарет-Эмма. С этого всё и началось. Уже через пять минут гостю не о чём стало говорить с главным министром штата. Они с тётей Маргарет смотрели друг на друга и всё спрашивали-переспрашивали, всё рассказывали. Она – о том, что прочитала в последнее время, о желании учиться вокалу в Италии, о своей последней поездке в Лондон. Он – о начатом строительстве биологической станции совсем не далеко отсюда, о путешествиях далеко отсюда, о том, что видел в дальних странах и куда собирается поехать ещё.
Потом они смеялись, что фамилии у них двойные: у неё – Робертсон-Кларк, у него – Миклухо-Маклай. Потом ахнули, что в Лондоне у них есть общая знакомая – старшая дочь известного русского революционера. Они не знали ещё о трагической судьбе этой тонкой натуры: Наталия Герцен поставит точку в запутанных любовных треугольниках своего отца и его верного друга, признавшись в любви к Огарёву, и вскоре она сойдёт с ума.
Они многого ещё не знали, молодые Маргарет и Николай. Лишь через полгода, уезжая по делам в Санкт-Петербург, он оставит ей письмо с предложением руки и сердца. А её ответ будет ждать Николая в русской столице раньше, чем его корабль пришвартуется в Финском заливе. Ответ был коротким: «Я согласна. Буду ждать тебя из всех твоих путешествий».
Он вернётся в Австралию, и они поженятся. Потом он снова уедет на остров Новая Гвинея, где живут одни папуасы, и Николай будет описывать их быт в дневниках и в подробных письмах жене. Та вечерами зачитывала их вслух, сидя за длинным столом на веранде. Сэра Джона Робинсона допоздна не бывало дома, и потому вся ребятня устраивалась рядом с тётей Маргарет и жадно ловила каждое слово из такой далёкой и дикой страны.
«Туземцы берега, на который мы высадились, до моего приезда никогда не соприкасались с белою расой, – медленно читала тётя Маргарет. – Эти папуасы живут в каменном веке. Они не умеют добывать огонь и всегда держат у себя горящее бревно, зажжённое когда-то от дерева, в которое ударила молния. Странствуя, они носят с собой это горящее бревно…»
Спускалась ночная тьма. Детей разводили по спальням, но ни Арчи, ни его братья и сёстры долго не могли уснуть. А наутро в кустах возле старого фигового дерева начиналось действо. Старшие строгали копья, младшие делали себе из лопухов новую одежду и мазали лица сажей и глиной. Через час ватага перепачканных дикарей с улюлюканьем носилась вокруг дома. Брат Арчибальда Робин, как самый старший, стучал кулаком себя в грудь:
– Я – Маклай!
Никто с ним не спорил. И каждый должен был назвать своё индейское имя. Арчи стал Майкл-Ухо… А вечером все, уже отмытые, снова, замерев дыхание, слушали письма дяди Николаса. Они так боялись, что дикари съедят его, как сто лет назад поступили с путешественником Куком. Больше всего боялась этого тётя Маргарет. Но Николас успокаивал её в письмах:
«Меня тут любят, называют человеком с Луны. Кушать меня никто не собирается, не волнуйся. Меня кусали огромные рыбы, пчёлы и осы, орангутанг и мартышки, жалили ядовитые растения и насекомые. Но всё благополучно кончилось, я здоров и очень соскучился по тебе и детям».
У них с тётей Маргарет родилось уже двое сыновей. Но они были ещё маленькие и не могли играть со всеми. А все делали тайники и секреты, прятали в них спички, стекляшки, бусинки, иголки, ножи – всё, что могло пригодиться в будущих битвах.
– Никаких войн! – строго заявили сёстры Маргарет-Эмма и Кейт Луиза.
И стали рассказывать, как однажды папуасы собрались с копьями, топорами и луками воевать с соседним племенем. Всего лишь потому, что так у них бывало каждый год – никаких других причин. Узнав об этом, дядя Николас молча набрал в миску воды, чуть-чуть добавил керосина и поджёг. Сказал: «Я море подожгу, если начнете войну». Все испугались, побросали копья и стали зарывать топоры в песок. Так что – никогда никаких войн, дети…
И дети послушно отложили копья, расселись вокруг стола на веранде.
– Дальше, тётя Маргарет, дальше читайте!
«Оглянувшись, я увидел как будто выросшего из земли человека, который поглядел секунду в мою сторону и кинулся в кусты, – продолжала читать тётя Маргарет. – Почти бегом пустился я за ним по тропинке, размахивая красной тряпкой, которая нашлась у меня в кармане. Увидев, что я один, без всякого оружия, он остановился. Я медленно приблизился к дикарю, молча подал ему красную тряпку, он принял её с удовольствием и повязал себе на голову…»
Утром всё молодое племя бегало с красными лентами на головах…
Кого благодарить за счастливое детство? Почему детство кончается быстро, но в памяти человека остаётся до последнего дня? Почему в старости не можешь вспомнить имени соседа, а детские прозвища помнятся вечно? Странно всё в этой жизни. Странно, что так рано умер Николас Миклухо-Маклай, а тётя Маргарет снова осталась вдовой. Странно, что в школе оказалось совсем не интересно, не так, как в доме у деда. Именно там Арчи нашёл ответ на вопрос «Кем быть?» Он хочет побывать в разных странах.
Мечта стать путешественником не нашла поддержки у матери Арчи. Она считала себя матроной, достойной высокого положения в лондонском свете. Не век же им жить в Австралии рядом с пьяными скотоводами! Это ж со стыда можно сойти – крестить ребёнка на улице, под старым фиговым деревом!
Сэр Джон Робертсон был уже не так свиреп и страшен, он состарился. Незадолго до его смерти мать и отец Арчибальда объявили о своём решении вернуться в Англию. Ни ругаться, ни перечить дед уже не мог.
В Британии родители купили дом. Арчи, следом за братом Робином, поступил в местный колледж.
Шли годы. Перед окончанием учёбы мать спросила, не хотел бы он стать дипломатом, они ведь тоже много ездят по миру. Он с готовностью и с полной серьёзностью ответил:
– Там очень сложные экзамены, но, думаю, что я смог бы подготовиться. Потребуется ни один год, но вам с папой не будет стыдно за меня. Обещаю работать изо всех сил, чтобы моя статуя появилась на Трафальгарской площади!
