Там, где забывают умереть. Владимир Волкович

Я прошлое не ворошу, я тихо плачу, я подаяний не прошу, прошу — удачу! Я не прошу простых дорог и легкой славы, моя душа, мой мозг, мой Бог — имеют право на то, что сердце жгла огнём тоска гремучая... мы для чего-то все живём по воле случая...
Инна Костяковская

Рано утром, когда солнце уже начало свой путь по небосводу на запад, жители древнего города, спешащие по своим делам, остановились вдруг, посмотрели со страхом вверх и воздели руки в молитве. Над высокими холмами, над красными черепичными крышами, над величественным Акрополем, венчаемым гордым Парфеноном, летели два крылатых бога. Они как две капли воды походили на те удивительные фигуры богов и людей, которые высекал из камня великий художник Дедал. Афиняне любили Дедала, восхищались его талантливыми творениями и считали, что нет в мире равного ему. Художник купался в лучах этой славы, искренне веря в свой гений, не представляя, что кто-то сможет создать нечто лучшее, чем его творения.
Однако воспитывающийся у Дедала его племянник Тал превзошёл учителя своим талантом.
Испугался Дедал, что затмит его племянник, и задумал недоброе. Однажды они стояли на высокой скале, и Дедал столкнул Тала в пропасть. Потом спустился вниз, чтобы сокрыть следы преступления, но афиняне обнаружили его и приговорили к смерти. Было у него время до казни, и задумал Дедал убежать, только не по морю уплыть, не по суше уйти, а по воздуху улететь. Сделал он себе крылья из перьев птиц, скрепил их нитками и воском и попробовал летать. Его сын Икар тоже попросил отца сделать ему крылья. И сказал отец сыну:
— Мой сын, сейчас мы с тобой улетим отсюда. Лети за мной. Будь осторожен, не приближайся ни к морю, чтобы не намочить крылья, ни к солнцу, чтобы не растаял воск. Полетели они, а жители смотрели на небо и падали ниц перед богами. Понравился Икару такой свободный полет, забыл он наставления отца, замахал сильнее крыльями, поднялся высоко-высоко. Жаркие солнечные лучи растопили воск, перья рассыпались, Икар полетел вниз и разбился. Посмотрел отец, что нет сына, увидел внизу крылья и понял всё. Но не стал спускаться, а полетел дальше. Тело Икара прибило к берегу острова.
С тех пор море, где упал Икар, стало называться Икарийским, а остров — Икарией.
/Легенда Древней Греции/

1

Если наклониться, держась за леера, над чёрной морской пучиной и посмотреть вперёд, то в желтовато-серебристом лунном свете можно увидеть, как разбегаются от носа теплохода белые барашки волн. Они тают в прозрачной темноте, исчезают в огромной массе воды, которая тоже когда-то была волнами. А на их месте появляются новые, живут недолго, пока их может увидеть глаз, и тоже пропадают. Так и жизнь человеческая — рождается непостижимым сочетанием клеток, проносится вспененным вихрем и исчезает в неведомом море, в неведомом мире, присоединяясь к тем, кто жил когда-то. И остаётся от неё лишь лёгкое волнение памяти, которое постепенно успокаивается и меркнет, уступая место для новой жизни.

— Много ли нам проку в том, что царя с правительством скинули? — говорил отец, перебирая чёрными от работы руками почерневшие, как и его руки, доски. — Как бы опять погрома не было. Кто такие «большаки», никто не знает, у нас отродясь о таких не слыхивали.
Но любознательный Гришка, ловивший каждое слово возвратившихся с фронта солдат, разъяснял:
— Гутарят, что всю землю крестьянам отдадут, а заводы — работным людям. — Да ну, — скептически кривил рот старший брат, — кто это тебе землю свою за просто так отдавать будет? А коли силой отбирать начнут, крови много прольётся. — И добавлял: — Бандиты это какие-то. Он неодобрительно посматривал на Гришку, у которого горели глаза от этих вестей.
— Грят, что по нескольку десятин на душу будут выделять, а у нас восемь душ. Представляешь, сколько земли получим!
— Охолонись, брат, тебе только шестнадцать, ты чего в своей жизни видел? А я знаю, что нам при любой власти плохо: то налоги увеличат, то в армию с малолетства силою потащат, а то, не приведи Господь, погромщики нагрянут. Хорошо, если зерно да скарб отберут, а то и жизни по злобе своей лишить могут. Хотя… какая жизнь, коли без хлеба останемся… чем ораву эту кормить будем?
И он кивал на сбившихся в кучу братьев и сестричек, глядящих на старших большими, тревожными глазами.

А по дороге пыльной через село поскакали конные. Сегодня белые, завтра красные, да и зелёные ещё наведывались. Кто их разберёт, за что воюют, а вот припасы у сельчан реквизировать мастаки. Вот и прятали зерно от всех, чтобы самим с голоду не помереть.
Как-то проходя мимо дома богатея местного, сбежавшего, как только революцию объявили, заприметил Гришка в обширном дворе паренька с красной лентой на папахе. Подошёл ближе:
— Привет, ты, что, воюешь?
— Да, видишь, эскадрон у нас, — кивнул тот на расположившихся в доме и во дворе людей.
— А почто воюешь?
— За правду воюем, чтобы людям жилось хорошо.
— Что, прямо-таки всем людям?
— Всем, всему трудовому народу.
— А с кем воюете? Может, есть кто, что жить хорошо не хочет?
— С буржуями воюем, они не хотят, чтобы всем жилось хорошо, а только им одним чтобы, с у-гне-та-телями, в общем, — произнёс он по складам трудное слово. — А ты кто таков будешь? — сменил паренёк тему.
— Я-то, я — это… Гришка я.
— А меня Федькой звать. Поехали с нами, Гришка.
— Я? Я — это… с удовольствием.
— А маманя твоя отпустит?
— Хо, и спрашивать не стану, чай не маленький уже!

Гришка хорошо знал отцовский характер и дальше порога не пошёл.
— Батя, маманя, я уезжаю на войну, — объявил он тихо, с опаской поглядывая на отца.
Отец что-то размешивал в тазу, стоя спиной к двери, да так и застыл. Немая сцена продолжалась недолго, первой опомнилась мать.
— Ой, Гришенька, сыночек, да как же это ты? Зачем?.. Совсем мальчишка ещё… — запричитала она.
Отец повернулся к Гришке, в руке его уже была ременная упряжь.
— Я те покажу войну, негодник, повоюешь у меня! — Он сделал шаг к сыну, взмахнул рукой с ремнями, и Гришка пулей вылетел за дверь.

— Ложись здесь, — определил ему место на соломе в сарае новый друг. — А что без вещей?
— Завтра схожу, — прервал разговор Гришка. — Что-то спать хочу, — пробормотал, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза.

Вихрем мчался конный эскадрон на врага. На сером в яблоках жеребце скакал Гришка, над ним развевалось красное знамя. Он размахивал саблей, что-то кричал, и буржуи, похожие все как один на толстого аптекаря Моню, хлестанувшего Гришку верёвкой в прошлом году за то, что залез в чужой сад, падали под его ударами. Но вот впереди вместо буржуев показался Витька, Гришкин друг с самого малолетства, как себя помнил. За плечами его топорщился ранец с книгами.
— Витька! — отчаянно закричал Григорий. — А что ты тут делаешь среди буржуев?!
— Я учиться иду, — тихо отвечал Витька.
Тут Гришка вспомнил, что Витька давно уже поступил учиться в земское училище и переехал в город вместе с родителями.
— Бросай эту учёбу, идём с нами буржуев бить!
— А зачем их бить, они тоже люди, — тихо отвечает Витька.
— Так они это… не хотят, чтобы все хорошо жили и земли имели много.
— Обманули тебя, Гришка, не нужна им земля твоя, они детей учат, книги пишут, картины рисуют, больных излечивают, а ты их — бить. Слезай с коня, пойдём со мной учиться.
— Нет, они — у-гне-та-тели, — вспомнил Григорий трудное слово.
Тут что-то ударило Гришку и затрясло. Красноармейцы обогнали его и понеслись прямо на Витьку, размахивая саблями. — Витька, спасайся, зарубят тебя сейчас! — кричал Григорий другу, но тот вдруг изогнулся, стал прозрачным и исчез куда-то.

Окончание ознакомительного фрагмента...