Корзина
0 ₽
пуста
Владимир Волкович
ПОЛИТРУК
Исторический роман
Моему старшему брату Илье, связавшему свою жизнь с армией и флотом,
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Новокузнецк
Издательство «Союз писателей»
2018
УДК 82-31
ББК 84 (2 Рос=Рус)
В67
Волкович В.
В67 Политрук: Исторический роман. — Новокузнецк: Издательство «Союз писателей», 2018. — 224 с.
ISBN 978-5-00073-981-5
Он должен был погибнуть.
По всем военным ситуациям, по опыту суровой и жестокой действительности у него не было шансов выжить. Десятки раз он шёл в атаку впереди своих солдат на пулемёты. Он принял командование ротой, когда в строю осталось шестнадцать бойцов, и вновь повёл их в атаку, чтобы выполнить боевую задачу. Смерть стояла у изголовья, когда сутки пролежал без сознания на нейтральной полосе: осколок пробил лёгкие, прошёл под сердцем и остановился в нескольких миллиметрах от сонной артерии. Обширная газовая гангрена не оставляла шансов. Но он выжил, один из немногих в дивизии, прошедший с нею от формирования до Берлина три с половиной года на передовой. За это время в ней трижды сменился состав. Пять ранений, из них три тяжёлых, и после каждого он вновь возвращался в свою часть.
Семнадцатилетним мальчишкой уйдя на фронт после десятого класса, в конце войны он был уже капитаном,помощником начальника политотдела 171-й стрелковой дивизии, поднимая бойцов в свою последнюю атаку на рейхстаг… Именно в этот момент осколок снаряда ударил ему в грудь, туда, где сердце.
УДК 82-31
ББК 84 (2 Рос=Рус)
© Волкович В., 2018
© Издательство «Союз писателей», 2018 ISBN 978-5-00073-981-5 © ИП Суховейко Д. А., 2018
От автора
Это рассказ о поколении, которого уже нет с нами, которое приняло на себя кровавый удар жестокой войны. Это правдивое повествование о политработнике на войне. Многие годы негативных явлений в политической жизни страны выработали скептическое, насмешливое и даже презрительное отношение к политработникам. Их
считали обузой для командиров частей и подразделений, нагрузкой, которую приходилось терпеть. Но это не соответствовало действительности. Большинство политруков героически погибли, личным примером увлекая бойцов в атаку.
За туманной дымкой десятилетий покрывается забвением их подвиг. В литературе почти нет упоминаний о политработниках, это считается сегодня чем-то устаревшим, не соответствующим времени. А о тех политруках, кто лично испытал, что значит брать высоту и умирать на её склонах, кто выжил на передовой, пройдя через тяжелейшие испытания, не написано почти ничего.
Для пехотинцев, танкистов, лётчиков, расчётов противотанковых орудий вероятность погибнуть была, примерно, три к одному. Дожили до Победы, в основном, либо те, кому «повезло» быстро получить тяжёлое ранение, либо призванные «под занавес». Отвоевавшие на передовой «от звонка до звонка» являются счастливым исключением.
Автор считает своим долгом рассказать правду, которая ему известна доподлинно. Всё описанное в книге — это реальные исторические события, имена участников которых зачастую оставались лишь в наградных и похоронных ли-
стах. Некоторые сведения, не отражённые в боевых сводках, удалось почерпнуть из записных книжек главного героя,
которые он вёл, несмотря на строгий запрет, из того, что рассказал лично и что написал сам.
Эти люди не были из железа, они так же, как и все, влюблялись и страдали, сомневались и отчаивались, боялись и преодолевали страх. Но им была свойственна высокая ответственность за порученное дело, осознавалась невозможность переложить её на других, спрятаться за чужой спиной.
Эта книга фактически написана её героем, автор лишь изложил то, что узнал из первых рук.
Часть первая.
ДОРОГАМИ ВОЙНЫ
Я говорил от имени России,
Её уполномочен правотой,
Чтоб излагать с достойной прямотой
Её приказов формулы простые; Я был политработником. Три года:
Сорок второй и два еще потом, Политработа — трудная работа.
Работали её таким путём:
Стою перед шеренгами неплотными, Рассеянными час назад
в бою, Перед голодными, перед холодными.
Голодный и холодный.
Так!
Стою.
Им хлеб не выдан, им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
Борис Слуцкий
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Арест и боевое крещение
Не отпускай ни крик, ни стих, Ни миг, что нам ещё остался,
Ни это утро на двоих, Ни звуки старого романса. Не отпускай. Вцепись зубами,
За всё, что не случилось с нами,
За всё, что будет суждено, Испить, как горькое вино…
Инна Костяковская
Утомлённое солнце Нежно с морем прощалось, В этот час ты призналась,
Что нет любви…
Чёрная пластинка с красным кружком посредине вращалась на заведённом патефоне, и в такт мелодии пара медленно кружилась по едва освещённой танцплощадке. Его звали Илья, её — Лиля. Родные и друзья называли его Лёлей, Лёликом, и их имена, такие близкие по звучанию, когда произносились вместе, сливались в единый журчащий звук.
Как и их сердца.
Им было по семнадцать. Они праздновали окончание школы. Тёплая летняя ночь притихшего города окутывала их таинственной дымкой, и только когда они вступали в круг света, видно было, что они ещё здесь, что продолжают своё нескончаемое круженье, не в силах оторваться друг
от друга.
— Мы с тобой никогда, никогда не расстанемся, правда?
— Правда.
— А когда мы поженимся?
— В этом году, когда мне и тебе исполнится 18.
— Так долго ждать я уже больше не могу.
— И я не могу, но потерпи, милый.
Он наклонился к ней, коснулся губами её уха под щекочущими волосами и дотянулся до губ. Они прекратили кружение, губы их слились, весёлая компания одноклассников целомудренно отвернулась, встала в кружок и слушала какого-то разговорчивого рассказчика. Конечно, все уже зна-
ли, что Лиля и Илья любят друг друга, и это было в порядке вещей.
Они целовались до исступления, всё более страстно прижимаясь друг к другу. Руки Ильи дрожали, кровь сту-
чала в висках. Его рука скользнула вдоль гибкого девичьего тела.
— Лилечка, Лилечка, хорошая моя, — шептал Илья пересохшими губами, — я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей.
— Я не могу сегодня, любимый.
— А… когда?.. — Илья едва сдерживался.
— Завтра.
Лиля отодвинулась, давая ему возможность успокоиться.
Потом они гуляли по притихшему Витебску до той поры, пока первый зелёный луч солнца не вырвался из-за горизонта, и небо не окрасилось кармином.
А завтра была война.
Она разделила их жизнь на «до» и «после». Заводы спешно эвакуировались, город бомбили, фронт стремительно приближался.
Илья помчался в военкомат, он уже видел себя идущим в атаку на врага. А после победоносного боя ему торжественно вручают медаль «За отвагу», на которой изображены в цветной эмали самолёт и танк. И Лилька восхищённо любуется им.
Парень, что ты здесь ищешь? — немолодой мужчина, приколачивавший доску к ящику с какими-то папками, обратил внимание на крутившегося во дворе мальчишку.
— Я… это… хочу записаться добровольцем на фронт.
Мужчина смерил пацана насмешливым взглядом:
— Считай, что ты уже на фронте, слышишь, канонада бухает, не ровён час немцы прорвутся. Давай бегом к мамке, скажи, что надо быстрее эвакуироваться.
Илья со злостью посмотрел на говорившего:
— Я пришёл на фронт записаться, я уже не маленький, — и добавил тихо, — а мамки нет у меня, померла.
— Да ты не обижайся, парень, — мужик обернулся в сторону въезжающей во двор машины, — видишь, нет уже никого, я сейчас последнее догружу и уезжаем.
Только сейчас Илья обратил внимание на то, что все двери распахнуты, а в здании военкомата пусто.
— Лилька, Лилька! — кричал Илья, тарабаня кулаками в запертую дверь её квартиры, — Лилька, открывай, это я!
Но ответом ему было молчание. Лиля уже уехала, не попрощавшись, да и где ей было найти своего Лёлика в такой
суматохе! Мать торопила:
— Скорей, скорей, не успеем уехать, погибнем.
Дверь заперли на все запоры, собираясь вскоре вернуться, но пожить в этой квартире Лиле уже не доведётся никогда.
Вдоль унылой стены длинного коридора, выкрашенной грязно-синей краской, выстроилась очередь молодых людей, желающих встать на учёт. Райком комсомола большого промышленного волжского города работал в эти месяцы с перегрузкой, огромная масса эвакуированных атаковала его.
— Можно? — Илья приоткрыл заветную дверь с табличкой «Орготдел».
— Заходи, заходи, — усталый человек, по виду немногим старше Ильи, откинулся на спинку стула, — откуда эвакуировался?
— Из Белоруссии.
— Эх, никогда там не был, не довелось, ну какие наши годы, ещё поеду.
— Немец там сейчас, — хмуро ответил ему Илья.
— Сегодня немец, а завтра всё возвернём, не сомневайся.
— Я и не сомневаюсь, потому и пришёл. Там у вас внизу на доске объявление висит, что желающие могут подавать заявления в училище. Так я желаю.
— Сколько тебе лет, восемнадцать есть?
— Есть, — после некоторой заминки ответил Илья, и тихо добавил, — почти...
Заворготделом внимательно посмотрел на рослого, уверенного в себе паренька и заключил:
— Ну, тогда пиши заявление добровольцем, мы включим тебя в разнарядку.
— Рота, подъём, выходи строиться! — зычный голос старшины подбросил курсанта военно-политического училища Илью Рябова, уютно устроившегося на дощатых нарах. Так не хотелось выбегать на мороз из казармы, прогретой за ночь «буржуйкой». Но надо, — это слово будет преследовать Илью всю войну, да и всю его последующую жизнь.
— Вставай, — тряс он за плечо соседа по нарам Павку Фоменкова, — так и всю войну проспишь, засоня!
— Что, где война? — вскакивал Пашка, тряся взлохмаченной шевелюрой и осоловело оглядываясь вокруг.
— Сейчас старшина тебе войну устроит, у него это хорошо получается, — подтрунивал Илья, зная неукротимый характер ротного старшины.
С Павлухой Фоменковым Илья сдружился сразу, уж больно подходили они друг другу. До войны Пашка успел окончить педучилище и поработать в школе, он очень любил детей.
— Вот закончится война, мы с моей Настюхой столько детей настрогаем. Знаешь, как здорово, когда в доме много детей. Я вот один у матери, отца и не помню, с басмачами он воевал и погиб где-то в степях туркменских. А мать ему верность уже двадцать лет хранит, так откуда ж дети возьмутся? — наклонившись к уху Ильи, Павел доверял ему тайну, — у меня с Настей ничего не было ещё, не хотел её до свадьбы обижать, может, и не отказала бы, да самому неловко, люблю её очень. И она меня. А у тебя с Лилькой? — в свою очередь спрашивал он Илью.
— И у меня ничего ещё не было, не успел, война, проклятая, помешала. И где она теперь, не знаю, и когда придётся свидеться? Через несколько дней на фронт, — менял Илья такую волнующую и печальную тему, — дивизия сформирована. Теперь каждый день можно ожидать погрузки.
Через две недели дивизия погрузилась в несколько эшелонов и двинулась на Северо-Западный фронт.
Вновь и вновь оглядывая землянку с грубо сколоченным из тёса топчаном и щелястой дверью, Илья мучительно размышлял о том, как всё это случилось, что вместо героических картинок, с детства заложенных в его пионерскую голову, сидит сейчас на гауптвахте, ожидая трибунала.
Уже в сумерках к его ногам упал сложенный треугольником листок бумаги. Торопливо развернув его, Илья узнал почерк Павлухи Фоменкова. Совсем недавно их назначили заместителями командиров рот по политчасти. Попали они в разные батальоны.
Павел сразу ушёл на передовую, а у Ильи обстоятельства сложились иначе, — кончались уже вторые сутки, как он находится под арестом.
Он поднёс записку к щели в двери, сквозь которую пробивался слабый свет, и прочитал: «Не дрейфь, Илюха, и не переживай так, в жизни всякое случается. Я знаю, что ты не виноват, но сейчас вокруг такая неразбериха. Советую тебе написать рапорт командиру полка, чтобы предоставил тебе возможность кровью искупить свою вину. Это всё же лучше, чем трибунал».
Илья оторвал от Пашкиного письма чистый кусочек и огрызком карандаша написал рапорт, в котором просил
о том, что предложил Павел. Странно, но после этого ему стало легче, исчезла гнетущая тяжесть на душе. Он лёг на жёсткий топчан и в который раз представил себе всю картину происшедшего.
Илью направили заместителем политрука во вновь созданную полковую снайперскую команду. Он отлично стрелял и даже имел знак «Ворошиловский стрелок». Но побыть среди снайперов ему не пришлось. Дивизия готовилась к наступлению, и в штаб полка привезли несколько ящиков
с картами. Вечером состоялось совещание командиров подразделений с разбором предстоящих действий. Все начали
смотреть и разбирать карты, и вскоре они были перепутаны.
Командир полка капитан Коцюбинский в последние дни был зол и нетерпим.
— Немедленно прекратить это безобразие, где картограф? — обратился он к начальнику штаба.
— У нас нет его, товарищ капитан, убыл по ранению.
— Так назначьте временно кого-нибудь, чёрт побери! Подберите, в конце концов, грамотного и толкового человека из вновь прибывших!
— Предлагаю младшего политрука Рябова, — тут же откликнулся замполит полка, — я сегодня просматривал анкеты новеньких и обратил на него внимание. Отличник по всем показателям. Он назначен в снайперскую команду, но, пока не пришлют штатного картографа, сможет исполнять его обязанности. Кстати, в его анкете отмечено, что
он хорошо владеет немецким, а у нас переводчика ранило, «языков» допрашивать некому.
— О, это кстати, — заметил помощник начальника штаба по разведке старший лейтенант Галич.
Немудрёные обязанности картографа Илья освоил быстро. Нужно было подбирать карты района боевых действий подразделений и передавать их командирам. На ночь Илья опечатывал ящики и сдавал их под охрану часовому. Однажды начальник штаба приказал срочно доставить карты в один из батальонов. Когда Илья возвратился, штаба на месте не оказалось. Его передислоцировали поближе к передовой. Илья с трудом нашёл тщательно замаскированные землянки штаба, но о картах никто ничего не знал. Чувствуя недоброе, Илья бросился разыскивать начальника штаба, который дал ему задание доставить карты, но того вызвали в штаб дивизии.
Уже за полночь Илья набрёл на взвод охраны, расположившийся на ночёвку в траншее, прилёг рядом с уже спавшими солдатами и попытался заснуть, но сна не было. Одолевали тяжёлые мысли, мёрзла спина, шинель не грела.
— Не спишь? — раздался простуженный голос соседа.
— Да, не спится, случай такой неожиданный со мной приключился.
Илья рассказал о пропаже карт.
— Знаешь, — сказал сосед, выслушав рассказ, — сегодня артналётом накрыло наши повозки, дружка моего на кусочки разнесло. От ящиков ничего не осталось. Может, и твои карты там были, иначе куда бы они могли запропаститься.
— Да? — Илья оживился, — тогда мне нечего опасаться.
Сосед покачал головой:
— Ты смотри, парень, как бы крайним в этом деле не оказаться.
— Да я-то здесь причём?
— Ты ни причём, только начальству сейчас разбираться с этим делом некогда, вот-вот бои начнутся.
Сосед повернулся на другой бок и вскоре тяжело с присвистом задышал.
Утром Илью вызвали к командиру полка. Капитан Коцюбинский сидел на ящике из-под снарядов и пил чай из алюминиевой кружки. Рассказывали, что он отчаянно смел в бою, во время финской получил звезду Героя. В батальонах появлялся всегда на резвом сером скакуне с неизменной нагайкой в руке. Горячий, нетерпеливый, строгий, он требовал быстрого и неукоснительного выполнения приказов. За малейшую оплошность мог «рубануть с плеча» — наказать на полную катушку.
Илья доложил о прибытии, капитан Коцюбинский смотрел на него пронзительными немигающими глазами.
— Где карты? — спросил он тихим доверительным голосом, но от этого его фраза прозвучала ещё более зловеще. Илья начал было объяснять, но капитан прервал его:
— Ты понимаешь, что это такое, на носу наступление, а полк остался без карт? Да это же диверсия!
— Я не виноват, — пытался защититься Илья, но Коцюбинский не дал ему договорить.
— Он ещё оправдывается! Что за людей прислали, чёрт знает, с кем приходится воевать! — командир полка выдержал паузу и закончил, — за преступную халатность пойдёшь под трибунал! Всё! Эй, кто там из охраны! Увести! — приказал появившемуся в дверях солдату.
Утро третьего дня действительно оказалось мудренее вечера, — часов в десять Илью выпустили. Командир полка приказал ему немедленно прибыть в третий батальон, который накануне вёл тяжёлый бой. В батальоне были большие потери личного состава, и почти не осталось офицеров. Илья получил назначение — заместителем политрука роты.
Уже значительно позже Илья узнал, что его арест совпал с началом ликвидации группировки противника в районе Демянска. Это была первая операция дивизии после переформирования. В тяжёлых боях лета сорок первого года дивизия была разбита и потеряла знамя. После этого она была расформирована и вновь формировалась на Урале.
Весной сорок второго года в этом районе сложилась необычная конфигурация фронта. Противник на небольшом по ширине участке глубоко вклинился в нашу оборону. В результате этого южнее озера Ильмень образовался мешок с горловиной у города Старая Русса. Немцы отчаянно сопротивлялись, не желая расставаться с удобным плацдармом для выхода к железнодорожной станции Боровое. Полк задачу не выполнил и с потерями отошёл на прежние позиции.
Девятая рота, куда направили Илью из штаба батальона, готовилась к очередной атаке. Старшина и красноармеец, с которыми Илья добирался до траншей, несли термосы с кашей и водку, но их появление, похоже, никого не обрадовало. Бойцы группами сидели в траншее, молчаливые и задумчивые, смолили махорку, изредка перебрасываясь короткими фразами.
— Где ротный? — обратился старшина к немолодому красноармейцу, стоящему у станкового пулемёта.
Тот повернул усталое озабоченное лицо, кивнул куда-то в сторону:
— Там, — и снова стал рассматривать виднеющуюся вдали высоту.
— Побудь пока здесь, — предложил Илье старшина, — вернётся старший лейтенант Редколес, он тебя устроит.
Илья подошёл к пулемётчику, поздоровался.
— Пуляевский, — назвал тот себя, — Григорий Терентьевич.
— А я Илья. Илья Рябов. А откуда вы, Григорий Терентьевич?
— Я из сибирской глухомани, из маленькой деревеньки в Иркутской области. А ты откуда?
— Я из Белоруссии, из города Витебска. Слыхали?
— Слыхать-то слыхал, да побывать там не довелось.
— Немцы там сейчас.
— Это временно, дружище. Вот соберёмся с силами и погоним эту орду фашистскую. Наш человек долго запрягает, но ездит быстро…
С первых минут знакомства проникся Илья уважением к этому человеку. Был он из тех людей, кто невольно вызывает симпатию своей откровенностью, мудрой душевной теплотой. Григорий Терентьевич казался пожилым на фоне большинства молодых ребят, ему исполнилось тридцать пять. Неторопливый, но всегда точный и аккуратный, отслуживший в армии ещё до войны, он передавал молодым свой немалый опыт, учил воевать…
Не думал Илья рассказывать о злополучных картах, но Пуляевский так расположил к себе, что, почувствовав в нём близкого человека, и сам не заметил, как разоткровенничался, поведал о своих горестях и обидах.
— Не расстраивайся, Илюша, — успокоительно проговорил Григорий Терентьевич, — всё встанет на свои места. Война — вещь суровая и судьбу каждого может закрутить в такой узел, что и не раскрутишь. Только правда,
она всегда правдой и остаётся. И это главное. Вот и пускай тебя правда поддерживает. А твоё доброе имя в собственных руках. Вся война ещё впереди, долгая будет, кровопролитная…
Внезапно затишье оборвалось взрывами артиллерийских и миномётных снарядов, высокие фонтаны песка, глины, камней, поднятых невероятной силой, с грохотом падали на землю. Вокруг свистели осколки, впиваясь в бруствер траншеи рядом с Ильёй. Над окопами повисло густоё чёрное облако удушливой гари.
Воздух. Воз-дух! — звонко и протяжно скомандовал чей-то сильный голос. — Приготовиться к стрельбе. По ведущему самолёту залпом пли! —
Из-за уступа траншеи показался старший лейтенант, он шёл твёрдой походкой, одной рукой придерживая каску, другой показывая направление, откуда приближались самолёты. Взгляд его остановился на Илье, который начал было докладывать о своём прибытии, поняв, что перед ним командир роты. Но старший лейтенант нетерпеливо прервал
его:
— Команда для всех. Залпом пли!
Затрещали выстрелы, строй самолётов нарушился, один отделился, начал резко снижаться, оставляя за собой чёрный шлейф дыма.
— Ну, давай знакомиться, политрук, — подошёл к Илье молоденький худощавый лейтенант, — Николай Ерёменко, командир первого взвода. А на двух других взводах сержанты,
офицеров не осталось. — Он потупился, как будто был виноват в том, что из всех командиров взводов остался один офицер. — Вместе теперь воевать будем. И, оглядев Илью, спросил:
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— О, я на целый год старше, — и звонко рассмеялся.
Мерно и часто вздрагивала земля, в тяжёлый гул пролетавших над траншеями снарядов врывался тонкий посвист мин — артиллерия обрабатывала передний край противника. Илья вжался в такую спасительную, такую тёплую землю. Вот-вот наступит миг, когда надо оторвать от неё вдруг ставшее непо-
слушным тело. Взлетела красная ракета — сигнал к атаке.
– За мной, ребята! Ура-а-а!
Ротный выскочил из траншеи, выхватил на ходу пистолет из кобуры. «Ну же, вперёд, Илюха, разве не об этом ты мечтал в своих мальчишеских снах, вот она — атака». Какая-то неведомая сила вытолкнула Илью наверх, справа и слева он слышал тяжёлое дыхание бегущих рядом бойцов. Вперёд, вперёд! Кто-то падает, через него перескакивают, пелена застилает глаза, колотится сердце, из горла рвётся хриплое «Ура!».
Столб огня рядом, и что-то тугое и сильное сбивает с ног. Илья падает, через некоторое время глаза начинают различать чёрные фонтаны взрывов среди лежащих людей, в уши врывается нарастающий свист пуль и монотонное тарахтение пулемёта. И тут же доносится крик:
— Убит командир роты!
«Рота прижата к земле, если ещё промедлить, все будут перебиты», — эта мысль пришла в голову Илье неожиданно.
Ну, вот он, тот самый миг, когда надо действовать.
— Рота, вперёд, за мной!
Илья выскочил из траншеи с винтовкой наперевес, краем глаза успел заметить справа и слева бегущих бойцов, сзади нарастал топот сапог, «поднялись ребята», совсем рядом мелькала лёгкая мальчишеская фигура с пистолетом в руке. «Лейтенант Ерёменко, командир первого взвода», — вспомнил он молодого офицера. Впереди открылась немецкая траншея. Николай прыгнул в неё первым, за ним — Илья, теперь в ход пошли штык и приклад. Не зря отрабатывали на учениях приёмы рукопашного боя. Вскоре траншея была очищена от гитлеровцев, и тут Илья вспомнил, что из винтовки можно вести огонь. Он передёрнул затвор, но стрелять уже не понадобилось.
— Молодец политрук! — взводный похлопал его по плечу, — вот и получил боевое крещение, я рад, что ты таким оказался.
Вдруг из-за поворота траншеи застрочил пулемёт, — это дзот, не замеченный бойцами в суете боя. Лейтенант Ерёменко бросился туда, и за ним несколько солдат. Едва они высунулись из траншеи, как прямо к ногам упала немецкая граната с длинной деревянной ручкой. Все застыли в оцепенении, и только взводный, резко нагнувшись, схватил гранату и швырнул её в открытую дверь дзота. Раздался сильный взрыв, но за секунду до этого пуля пронзила грудь отважного лейтенанта.
Погибших хоронили в скорбном молчании. Тяжело было на душе у Ильи. Николай Ерёменко стоял перед глазами, и слова его занозой застряли в мозгу: «Теперь воевать вме-
сте будем». Никого из солдат он не успел узнать близко, но с каждым был уже связан общей судьбой, общей бедой, нависшей над страной. Ненависть вползала в сердце, неведомое доселе чувство горячей волной захлёстывало душу.
А над могилой уже звучали слова:
— Клянёмся отомстить за смерть боевых друзей!
— Клянёмся!
— Клянёмся!
Случай пораженчества и предательства, с которым Илья столкнулся немного времени спустя, запомнился ему на всю жизнь. Он встревожил, заставил задуматься о том, из-за чего
становятся предателями: из страха ли, из желания ли любой ценой сохранить свою жизнь...
Однажды, после того, как он провёл беседу с бойцами, и они уже разошлись, к нему подошёл ничем не примечательный красноармеец.
— Товарищ замполитрука, у меня будет к вам вопрос.
— Задавайте, я слушаю. Представьтесь, пожалуйста.
— Кастрыкин Иван меня звать. Я из Калужской области, из села Роговатое. Вот вы говорили о необходимости разбить врага и даже, если понадобится, отдать жизнь за победу. Так ведь мы его должны были разбить уже давно и воевать на чужой территории. Но этого не произошло, и, я думаю, не произойдёт. Нет у нас мощи супротив немца.
Илья пристально разглядывал красноармейца. Обыкновенное круглое крестьянское лицо с белёсыми бровями, только глаза смотрят настороженно и недоверчиво.
— Я рассказал, что Германия напала на нас внезапно, несмотря на договор, и мы не успели подготовиться.
— Знаю я, как это внезапно, — презрительно возразил Кастрыкин. — У меня свояк перед войной демобилизовался, служил в Белорусском военном округе. Так он рассказывал, как немецкие самолёты свободно над нашей территорией летают, и никто их не сбивает. А немцы ходят недалеко от границы с какими-то приборами и всё наше расположение фиксируют. Кругом шпионы. Нашей армии никогда не победить Великую Германию.
— Да, было много ошибок, об этом говорил товарищ Сталин, но мы всё равно разобьём немца. А говорить то, что ты говоришь, это пораженчество, в армии оно недопустимо.
— А то, что моего отца и всю семью угнали в Сибирь, оставив малых умирать без хлеба и еды, допустимо? В нашей деревне всех, кто лучше работал, поставили к стенке, а имущество растащили. Немцы бы никогда так не сделали.
Уж лучше сдаться, сохранить жизнь, чем умирать, как собака.
Илья понял, что этот солдат невольно или нарочно втягивает его в какую-то нехорошую историю.
— Я не хочу говорить с вами на эту тему. Это преступно. Идите и подумайте, на что вы можете толкнуть своих товарищей.
Илья только недавно прибыл в роту, был воспитан на патриотизме, вере в свою Родину, в руководителей и в народ. И он никому не стал сообщать об этом разговоре, считая, что парень находится в обиде и несёт всякую ерунду.
Он верил в Сталина, авторитет его был абсолютным. Вера в полководца в тяжёлое время необходима для укрепления морального духа солдата, — в этом был убеждён. Да,
через много лет узнал о культе личности, о том, что он принёс стране и народу неисчислимые бедствия. Но во время войны для достижения победы нужен лидер, которому могли беспрекословно доверять, перед которым преклонялись бы. И тогда он будет способствовать победе. Такими были в русской истории Суворов и Нахимов, Кутузов и Ушаков, Котовский и Чапаев...
Кастрыкин больше не обращался к Илье, но, по-видимому, вёл подобные разговоры и с другими.
Через несколько дней поступило распоряжение — явиться в штаб полка представителям всех рот, по одному человеку от каждого отделения. И обязательно при-
сутствовать заместителям командиров рот по политчасти. Всех бойцов построили на поляне, и комендант штаба полка зачитал приговор Военного трибунала дивизии. За измену Родине, попытку перейти на сторону врага приговорить к расстрелу красноармейца Кастрыкина Ивана. Позже Илья узнал, что Кастрыкин вёл с бойцами разговоры о неизбежном поражении Красной армии. Ребята присматривались к нему. И однажды ранним утром, когда Кастрыкин попытался бежать к противнику, настигли и задержали.
Охрана вывела на поляну приговорённого. Прозвучала команда. Двое автоматчиков дали залп, и всё было кончено. Бесславный конец. Молча расходились по своим подразделениям бойцы. «Никакой жалости к предателям, — думал Илья, — только так можно победить в этих условиях».
Солнце застыло на безоблачном небе, наступало знойное лето сорок второго. Илья не терял надежды на то, что
сбудется его мечта — стать настоящим политическим руководителем в роте, несмотря на молодость. Полгода назад ему исполнилось девятнадцать, и большинство солдат были старше. Однажды в роту пришёл незнакомый офицер. Неторопливо снял плащ-палатку, огляделся. В петлице тускло блеснули две шпалы — батальонный комиссар. Всё обмундирование пришедшего было в глине, видимо, немало пришлось ему поползать по траншеям переднего края.
Ну, давай знакомиться, — протянул он руку Илье, — зам. начальника политотдела дивизии Кондратьев. Собирай актив, комсомольцев, поговорим.
С восхищением слушал политработника Илья, присматривался к его манере держаться, говорить, отвечать на вопросы, пытался понять, чем же притягивает к себе батальонный комиссар. Как придаёт своим словам убеждённость и силу, которые беспрекословно принимаются слушателями? Это было очень важным качеством человека, вся деятельность которого состояла в необходимости убедить других.
— А теперь две важные новости для тебя, — произнёс
Кондратьев, когда все разошлись, — обвинение за утерю карт с тебя снято, повозку с картами разбомбило, и они все
сгорели.
С облегчением вздохнул Илья, обещание командира полка отдать его под трибунал тяжёлой гирей висело на душе.
— И второе печальное, — продолжил комиссар — погиб Павел Фоменков.
Эх, Павка, друг и однокашник. Когда Кондратьев ушёл, Илья достал из кармана записку, которую вроде бы совсем недавно просунул в щель гауптвахты Павел, всмотрелся в неровные строчки. Не приголубит его теперь Настюха, не родит ему детей. Слёзы сами навернулись на глаза. Потом, после тяжёлых боёв, перед взором Ильи пройдёт множество смертей, уйдут в вечность люди, ставшие братьями, но плакать он больше не будет никогда.
Фронт стабилизировался, и стала регулярно приходить почта. Люди вспоминали о доме, тосковали о родных и близких, оставленных где-то далеко. Илья пытался поднять настроение солдатам, а у самого на сердце кошки скребли. Почему нет писем из дома, от родителей, от брата? Где теперь его Лилька, при воспоминании о которой у Ильи сладко ныло сердце? Прошёл всего год, как они расстались, не попрощавшись, а кажется, целая вечность… столько горя и слёз он повидал, как будто целая жизнь прожита.
И повзрослел сразу.
Через пару дней в расположении роты появилась группа бойцов из разведвзвода, они проводили рекогносцировку местности, готовились в рейд за «языком». Илья узнал начальника разведки полка, которому нужен был переводчик.
— А, штрафник, — вместо приветствия усмехнулся старший лейтенант с запоминающейся фамилией Галич, — ты вроде бы немецким владеешь, не забыл тут ещё?
— Никак нет, — ответил Илья.
— Нам поручено срочно взять «языка», а вчера командир полка использовал наш разведвзвод, чтобы атаковать расположение немцев вместе со стрелковыми ротами. Много опытных разведчиков полегло. Сейчас мне люди нужны, а ты ещё и немецкий знаешь. Может так случиться, что языка тащить не будет возможности и придётся его допросить на месте и уничтожить, — Галич помолчал. — Ну, так что, пойдёшь за «языком»? — с грубоватой прямотой заключил он. — Я готов, только командира надо предупредить.
— Вот и прекрасно, а твоего ротного я беру на себя.
Вечер и следующий день ушли на подготовку: изучали проходы в тыл гитлеровцев, готовили оружие, подгоняли снаряжение, отрабатывали совместные действия. Всех разведчиков разделили на две группы — группа захвата и группа прикрытия. С наступлением темноты вышли из траншеи и гуськом, пригнувшись, направились в сторону вражеских позиций. Идти по нейтральной полосе трудно, она вся усеяна кусками разорванных снарядами деревьев, разбитыми пушками и пулемётами. Требовалась кошачья ловкость, чтобы ненароком не задеть что-нибудь и не насторожить противника. Впереди показались две тени — часовые, значит, это вражеская траншея. Николай, старший группы, показал рукой — «ложись!». Залегли и стали наблюдать. В темноте можно было различить окопы, ходы сообщения, справа виднелся холм, видимо, блиндаж. Из траншеи доносились голоса немецких солдат.
Группа прикрытия рассредоточилась и приготовилась к ведению огня, а группа захвата ворвалась в траншею. Одного солдата прикончили ножом, другому сунули в рот кляп и связали руки. Всё произошло бесшумно в считанные
секунды. Николай с двумя разведчиками повели пленного, а Илья с сержантом остались. Сержант подбирал оружие, брошенное немцами, а Илья неожиданно наткнулся на жгут проводов, ведущих к блиндажу, и перерезал их. Надо уходить, но рядом блиндаж, из которого в любой момент могут полоснуть очередью в спину. Решение пришло мгновенно — Илья в два прыжка очутился возле входа в блиндаж, откинул полог палатки, закрывавший вход, и швырнул внутрь гранату. Раздался взрыв. Ушедших вперёд разведчиков догнали быстро и, хотя немцы открыли ураганный огонь, до своих позиций добрались без потерь.
В траншее разведчиков встретил старший лейтенант Галич. Илья допросил пленного, тот показал, что в расположения немецких войск для усиления обороны прибыла новая часть. Пленный — немолодой с усталыми задумчивыми глазами солдат — начал рассказывать, что до войны работал на заводе слесарем, дома остались жена и двое детей. А в армию взяли насильно под угрозой ареста. В подтверждение своих слов полез в карман френча и вытащил пачку фотографий. Одна из них выпала, и кто-то из разведчиков подобрал её. В следующее мгновение он метнул на немца яростный ненавидящий взгляд. На фотографии был изображён этот пленный на фоне пепелища и повешенных людей. Гордая осанка, надменный холодный взгляд. Взгляд убийцы.
Молодые солдаты, да и Илья тоже, медленно прозревали. Воспитанные в духе интернационализма, лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», они считали своим девизом дружбу, братство, солидарность всех народов и рас. Вражеские солдаты казались обыкновенными людьми, которых просто обманул Гитлер. Скоро-скоро они прозреют и сами прекратят войну. Как горек был этот самообман, сколько крови и смертей должны были повидать эти бойцы, чтобы появилась в сердце жгучая, неудержимая, до спазм в горле ненависть.
Галич отправил немца в штаб, подальше от пылающих ненавистью разведчиков, а Илье предложил:
— Переходи к нам, из тебя хороший разведчик получится. Я договорюсь с начальством.
Но перейти в разведку Илье не пришлось, это была их последняя встреча. Старшего лейтенанта Галича через несколько дней назначили командиром батальона, а ещё через день, ведя батальон в атаку, он был убит.
