Pas de deux. Роберт Кармин

В сквере на Пушкинской сидела на лавочке дама неопределенного возраста. Вычислить его можно было только очень приблизительно. Она была в джинсах, кроссовках и жакете, что несколько сбивало с толку. Нынче ведь так одеваются все - и шестнадцатилетние, и шестидесятилетние. И все же дама была не первой молодости, а скорее… второй. Лицо ее по-прежнему было красиво, а фигура сохранила свои естественные формы, не расплывшись, как тесто. Но довольно коротко стриженые темные волосы густо покрывала седина, что не оставляло никаких иллюзий. Седину она почему-то не закрашивала, и мне видится в этом некий вызов - да, мол, мне много лет, и я этого не стыжусь. А может, ей просто было лень этим заниматься. Чуть ли не половину ее лица скрывали черные очки.

Сквер по случаю теплого солнечного дня был полон стариков и детей. В воздухе стоял приятный гомон из птичьих и детских голосов и шума легковушек, сворачивающих на Лиговку или с нее на Невский.

В центре сквера стоял сам Пушкин, на постаменте. И, если памятник ему на площади Искусств знают все, то об этом, на улице его имени, - немногие. Легенда гласит, что в доме №11 проживал зажиточный господин - не то во всем доме, не то этаж в нем занимал - большой поклонник великого поэта. А у богатых свои причуды. И захотелось господину лицезреть из своих окон Александра Сергеича. Так и появился этот малоизвестный даже коренным жителям монумент.

Но что-то я увлекся статуей и оставил без внимания живую даму. Да, совсем забыл вам представить героиню моей истории. У нее экзотичное имя - Дайна.

По-видимому, ждала она человека, которого прежде никогда не видела. На это указывало то напряжение, с каким она вглядывалась в каждого, кто появлялся в небольшом сквере.

Но вот она помахала рукой, чтобы привлечь к себе внимание высокого стройного мужчины средних лет, темноволосого и голубоглазого, как Ален Делон. По-моему, она узнала его сразу же, как только он показался. Может, я ошибаюсь, что они не знакомы?

Чтобы подслушать их разговор, мне пришлось обернуться котом и прилечь у ее ног. Если б я знал, что в этой шкуре придется провести два часа…

- Здравствуйте! Это вы…

- Я, Юрий Николаич.

Ах, все-таки не знакомы, я не ошибся! Но как же она так сразу его узнала?

Он присел рядом. Не снимая очков, она пристально вглядывалась в его лицо. По моему мнению, дольше молчать было неприлично. Дайна это тоже почувствовала и стала задавать вопросы, которые ее волновали. Он охотно отвечал.

Так вот кто он такой!

- Скажите, - обратился к ней Юрий, - почему вы выбрали для нашей встречи именно это место?

Она слегка и с грустью улыбнулась.

- С этого дома, - она кивнула назад, за спину, - и начался мой Питер - я прожила здесь полгода. А в этом сквере мы как-то встречались с вашим батюшкой. В день моего рождения.

- Вы… его любили? - неуверенно спросил собеседник.

Она ответила, не задумываясь:

- Нет. Я его боготворила.

Я чуть не мяукнул: "Это как?" Юрий тоже не мяукнул, но, подозреваю, как и я, был ошарашен.

И тут я заметил, что Пушкин понимающе улыбается. Видимо, он был единственным из всей компании, кто разгадал этот парадоксальный ответ.

Гостиный двор на Пушкинской

Расставшись с Юрием, дама вошла в просторную парадную старого, дореволюционного дома. Поднялась на лифте на четвертый этаж, остановилась у большого низкого окна на площадке, достала тонкую сигарету и закурила. Молодой хозяин той квартиры, в которой когда-то ее приютили, лет двадцать пять как уже жил в Израиле. А его отец покоился с миром в Святой земле.

Так случилось, что в их студенческой группе, в основном, были ребята с разных уголков огромной тогда страны Советов. И, как обычно бывает, сколотилась небольшая компания из близких по духу и интеллекту нескольких парней и девчонок, которые крепко сдружились за годы учебы в Ленинградском университете и не прерывали связь после его окончания.

Получив дипломы журналистов, они разъехались по домам, Дайна – в Вильнюс. А Боря был коренным ленинградцем, из семьи известного в городе скрипача и библиофила Владимира Мазеля, которого все называли Хананычем. Такой библиотеки, как в квартире на Пушкинской, Дайна больше нигде никогда не видела.

Все они были молоды, амбициозны, а времена начавшейся горбачевской перестройки сулили им интересную и кипучую профессиональную жизнь. Их ожидания сбылись, но несколько не тем образом, каким они себе это представляли.

…Дайна взволнованно говорила Боре по телефону о бурлящем Вильнюсе. Ничего толком не поняв из ее сбивчивого рассказа, он предложил ей приехать в Питер на выходные, чтобы все обсудить. Была осень 1988-го.

На кухне пятикомнатной квартиры гостья поведала открывшим рты Боре, его сестре и отцу о «Народном фронте», который называл события лета 1940-го советской оккупацией и требовал выхода из СССР. Она рассказывала о лозунгах на митингах: «Русские, убирайтесь вон!», «Иван - чемодан, вокзал, Россия!»

Выглядела Дайна напуганной.

Боря не хуже своей сокурсницы знал, что у нее русская фамилия, а отец – полковник в отставке, то есть самый что ни на есть "оккупант".

- Поговаривают, у нас останутся только СМИ на литовском. Значит, я потеряю работу в русскоязычной редакции радио. Литовский я знаю в пределах разговорного. То есть у меня вообще в Вильнюсе никакой работы не будет, - с тревогой сообщила Дайна.

- А может, пошумят, и на том дело кончится? – робко предположила сестра Бори Алиска.

Все промолчали. Но выражения лиц мужчин ясно говорили, что ее оптимизма они не разделяют и, более того, сильно сомневаются, что взрыв национального самосознания кончится ничем. К тому же Боре и Дайне было известно об армянских погромах в Азербайджане зимой этого же года – благодаря их подруге и однокурснице, бакинской армянке Вете.

Совет на Пушкинской ни к чему не пришел и отпустил Дайну восвояси, обязав держать в курсе разворачивающихся событий.

Последние не заставили себя долго ждать. В ноябре Эстония приняла Декларацию о суверенитете и дополнения к республиканской конституции, которые позволяли приостанавливать действие союзных законов. В том, что ее примеру последуют и две другие прибалтийские республики, сомнений не было. А русскоязычное вещание на Вильнюсском радио, чего и опасалась Дайна, было распущено по домам. И тогда семья Мазелей решила – Дайна должна переехать в Питер.

- Жить будешь у нас, места много, ну и вместе будем искать тебе работу. Короче, что-нибудь придумаем, - сказал Боря в телефонную трубку.

Сам Боря работал в газетенке "Моряк Балтики" со штатом в полтора сотрудника. Но таких газетенок в городе было немерено, на что он и рассчитывал. Однако поиски решено было начать с радио, где у Дайны уже имелся некоторый опыт работы. Оттуда она вернулась совсем расстроенной:

- Меня даже внештатником не возьмут – говорят, слышится легкий прибалтийский акцент. Остаются только газеты…

Боря ежедневно приносил новые телефоны всяких многотиражек, и Дайна их добросовестно обзванивала. На ее вопрос о вакансии следовал встречный: "А прописка у вас есть?" Недели через две глава семьи, похожий на длинную жердь, изрек:

- Думаю, тебе следует сходить в горисполком и выяснить, какие есть шансы тебе здесь закрепиться. Ну, что-то же, наверное, посоветуют.

Эту квартиру Дайна называла "Гостиный двор на Пушкинской". Дверь в ней никогда не закрывалась. По той простой причине, что каждый из друзей ее обитателей, оказавшись в районе площади Восстания, считал своим долгом туда заглянуть – кто на полчаса, а кто на сутки. Чтобы не доставлять себе лишних хлопот, хозяева запирали дверь на тяжелый железный засов и цепочку уже перед сном. Благодаря этой квартире парадная слыла музыкальной – весь день по ней разносилось пиликанье скрипки и стихало тоже только ночью. Это упражнялись сам Хананыч, его частные ученики и Алиска – студентка консерватории, где и преподавал отец.

Как-то утром Хананыч полюбопытствовал у стайки домашней молодежи, чья гостья почивает в спальнике на полу в третьей комнате. Молодежь добросовестно сходила на опознание, но безрезультатно – спящая никому знакома не была. Откуда взялась эта девчонка, как и когда испарилась, навсегда осталось одной из тайн этой необычной квартиры.

Совесть Дайну не мучила – она не ела даром чужой хлеб, а, опять же по протекции Бори, писала курсовые и контрольные за нерадивых студентов-филологов. Под гвалт вереницы визитеров и жалобные стоны струнных Дайна, обложенная книжками так, что ее саму было из-за них не видно, усердно трудилась. "Вот человек работает, это я понимаю!" - восхищался ею Хананыч. Благо в его библиотеке можно было найти все на любую тему, пользоваться Публичкой Дайне не приходилось, что экономило ее силы и время. Публи́чкой ленинградцы называли Государственную публичную библиотеку имени М. Е. Салтыкова-Щедрина на перекрестке Садовой и Невского. И была она, скажу не без гордости, одной из первых подобных библиотек в Восточной Европе. А в марте 1992 года по указу президента Ельцина ее преобразовали в Российскую национальную библиотеку. Но для горожан она и поныне остается Публичкой.

В ноябре Вета сообщила, что в Баку введены комендантский час и войска, потому что есть первые жертвы межнациональной розни. Сама Вета не собиралась покидать город – она верила, что войска – гарантия безопасности его жителей.

Спустя многие годы в доме Дайны появилась картина. На ней был изображен сквер с памятником Пушкину и тот самый дом №11 с аркой во двор, парадной и окнами на четвертом этаже квартиры Мазелей. Эту работу она как-то увидела в мастерской известного питерского художника Михаила Шапиро, своего друга, и попросила ей подарить.

Happy birthday to you!..

Я помню каждый твой букет

За эти ужас сколько лет,

Цветов пьянящий аромат,

Твою щетину на губах.

Я помню этот цепкий взгляд,

Стремительный и легкий шаг,

Непринужденность в разговоре,

Горячность и суровость в споре.

Я помню: голос твой звучал,

Как бархат или как металл…

Изящество в любом движеньи,

Глаза - как неба отраженье.

И каждой встречи уголок

Я помню… Но какой в том прок?

- Дана, к телефону! По-моему, это твой хахаль, - хихикнула Алиска.

- Дурочка! Ну какой он мне хахаль?

Нечаянным образом обретенный Дайной высокий покровитель звонил на Пушкинскую регулярно. И часто не мог туда пробиться – все жильцы огромной квартиры часами занимали телефон. Однажды он даже выразил Дайне свое неудовольствие по этому поводу.

- С днем рождения! Ты можешь спуститься в сквер?

Для большей привлекательности "новорожденная" накинула Алискино очень приличное пальто (перевезти весь свой гардероб из Вильнюса Дайне было неловко, и она взяла только самое необходимое) и поспешила вниз.

Он ждал ее с чудесным букетом и вдобавок вручил коробку конфет. Дайна была счастлива - такого внимания к себе она не ждала! На предложение подняться он ответил, что это "неудобно", и пожелал прекрасного вечера. И тут только Дайна сообразила:

- А откуда вы знаете, что у меня сегодня день рождения?

Он загадочно улыбнулся:

- Информация в нашей конторе поставлена хорошо.

И, невинно чмокнув ее в щеку, попрощался.

Торжеству Алиски не было предела:

- Ну я же говорю, хахаль! А то чего бы он с цветами приперся? Ой, и конфеты какие шикарные! Небось, из горисполкомовского буфета…

По части сурового дефицита продуктов (и конфет в том числе) Питер шел в ногу со всеми - "от Москвы до самых до окраин".

* * *

- Дана, к тебе! - соседка по большой коммуналке на 7-й Красноармейской приоткрыла дверь ее комнаты.

- Бегу-бегу, теть Ляль!

В просторной прихожей стоял он, с огромным букетом белых хризантем.

- Ты-ы?.. Вот это сюрприз!

- С днем рождения!

- Проходи, мама будет рада с тобой познакомиться.

- А, мама приехала?

- Да, на пару дней.

Они вошли в комнату, которую она снимала уже полгода.

- Знакомьтесь - Николай Александрович Калугин, собственной персоной! - торжественно объявила Дайна.

- Просто Коля, - и он слегка кивнул собравшимся.

- Не скромничай… Коля, - передразнила его хозяйка. - Моя мама, Гражина, отчество ты все равно не выговоришь. А это Боря и его сестра Алиса.

- О-о-очень приятно, - жеманно протянула Алиска, незаметно подмигнув Дайне.

- Ну вот, наконец… Весьма польщен, - нарочито церемонно ответил на рукопожатие Коли Борис.

Усадив высокого гостя за скромный, можно сказать, семейный ужин, Дайна предложила тост.

- Давайте выпьем за двух главных виновников того, что я застряла в Питере, - за Борю и Колю! Если б не они, видела бы меня ваша Северная Пальмира!

- Вам не кажется, что этот тост не тянет на благодарность? - обратился Боря к Коле.

- Да в душе она нас проклинает, уверяю, - отозвался Коля. Сарказм все оценили.

И уже после, когда все разъехались, а "новорожденная" с мамой убирали со стола и носили посуду на общую кухню, Дайна услышала вопрос:

- А ты ему называла свой новый адрес?

Вопрос поставил Дайну в тупик.

- Не-ет.

- А откуда же он его знает? - и мама с изумлением воззрилась на дочь.

* * *

Убедившись, что Дайна дома, он сказал, что завезет статью, которую она вчера оставила в его машине.

Накануне они случайно встретились в городе ("Ленинград, Андрей Палыч, город маленький!"), и он предложил ее подвезти до дому. Помимо сумки, в руках у Дайны была папка с машинописным текстом, и она небрежно бросила ее на заднее сиденье. И якобы там забыла выходя. Дайна по-женски решила непременно воспользоваться тем, что судьба столкнула их в городе, и заманить Калугина в гости.

Когда она открыла дверь однокомнатной квартиры на Руднева, которую снимала уже второй год, то обомлела. Он стоял в сером, с иголочки, костюме, при галстуке и торжественно держал большой букет бордовых роз.

- У тебя такой вид, будто ты пришел делать мне предложение, - съязвила она.

Дайна не сомневалась, что он как джентльмен непременно привезет ей забытый текст на дом, и подготовилась к встрече. "Поймала" утку, запекла ее в духовке, нарезала холодной закуски. Стол по тем временам получился отменный.

- О-о-о, - протянул он входя, - мы что-то празднуем?

- Конечно, - радостно откликнулась хозяйка, - твой визит. Это для меня всегда праздник. Поскольку так редко случается…

Дайне сложно было понять, с какими мыслями он ехал к ней. Хотел ли полноценного и длительного общения и рассчитывал на него или наоборот - дал себе установку, что оно будет кратким и поверхностным. Но провел он с ней не один час, и в постели тоже.

И уже перед самым его уходом она решилась спросить:

- Скажи, почему ты меня сторонишься? Что-то в твоем отношении ко мне есть противоестественное. Что?

Он запрокинул голову, опершись ею о стену прихожей, вперил взгляд в потолок и, немного помолчав, серьезно и почти выдавливая из себя слова, сказал:

- Понимаешь, за долгие годы, что я на высоком посту, я привык к тому, что всем от меня что-то нужно. Всем и каждому. Я не верю в бескорыстие - в дружбу, в уважение, а тем более в любовь.

- То есть ты и мне не веришь? Но ты уже устроил меня в Питере, что мне еще может быть нужно, кроме тебя самого?!

- Я ничего не могу с собой поделать, прости.

Дайна тогда ошиблась - "спасательный круг" понадобится ей еще не раз. И бросать его будет рука ее покровителя.

…Калугин же себя ненавидел - за свою слабость. Он автоматически переключал коробку передач, поворачивал руль и размышлял. Почему он опять не устоял перед ней? Он ведь твердо обещал себе, что у них ничего не будет. Кроме светской беседы. Но какая-то неодолимая сила, с которой он безуспешно боролся, влекла его к этой женщине так, что он практически терял голову. Во всяком случае, переставал собой владеть. Это он-то! Тот, кто в любых обстоятельствах руководствовался исключительно холодным рассудком. Что за власть она над ним обрела? Мало того, что у него не получалось о ней не думать, так он еще и не мог отказать себе в удовольствии обладать ею при каждом удобном случае.

Калугин спрашивал себя: насколько он искренен в неготовности иметь близкие отношения с Дайной? И честно отвечал, что не до конца. Его нежелание было вынужденным - так велел ему долг перед собой, перед ней и перед семьей. Но истинное его стремление было прямо противоположным - он хотел, чтоб эта женщина принадлежала ему и больше никому, всегда!

Ненависть Калугина к себе рикошетом ударяла по Дайне - ведь это она была виновна в его душевном раздрае, с которым он не мог справиться уже не первый год.

* * *

- С днем рождения, Дана!

- Спасибо! Спасибо, что помнишь…

- У меня для тебя сюрприз.

Его голос в трубке показался Дайне не очень радостным.

- Ну, мне к этому не привыкать, - ответила она.

Было шесть часов вечера, конец рабочего дня.

- Сейчас я выйду, запру кабинет… И больше сюда не вернусь.

- Что-о?

- Я не хочу и не могу работать с демократами – насмотрелся на них еще на выборах. Ты же сама накаркала, что я вскоре покину это здание. Вот, выполняю твое предсказание.

Как-то, в его кабинете, Дайна произнесла:

- Вы недолго здесь проработаете.

На что он возразил, что никуда не собирается:

- С чего ты взяла?

- Не знаю. Только знаю, что так случится.

Дайна настолько была огорошена, что не находила слов.

- Еще раз с днем рождения! Здоровья тебе и успехов, ты умница!

- Погоди… Что ты намерен делать, куда ты пойдешь?

- Пока не определился. Возможно, в бизнес. Теперь это модно.

- Это не твое, Ник! Ты не бизнесмен, ты руководитель первого звена…

- Меньше всего я хотел тебя сегодня расстроить. Не бери в голову - все будет нормально со мной. Пока!

И в трубке раздались короткие гудки.

Это решение далось Калугину непросто. Он до последнего не верил, что все его идеалы рухнут вот так, в одночасье. Что ни народ, ни сама партия, куда он вступил по молодости, не встанут на защиту того, во что искренне верили на протяжении 70-ти лет. Далеко не всё и не все в стране победившего социализма соответствовали шкале его нравственных координат. Но он ни минуты не допускал мысли, что можно вот так легко отказаться от прошлого и порушить все до основания. А зачем? Разве нельзя было «что-то подправить в консерватории»? Калугин не чувствовал, что он сумеет вписаться в наступавшую новую жизнь. Зато остро ощущал, что старой он больше не нужен.

…Стояла весна 91-го. До кончины Страны Советов оставалось полгода.