Корзина
0 ₽
пуста
Заброшенный посёлок Лесной разместился на просторной поляне у реки Кенцухе, окружённой со всех сторон крутыми отрогами хребта Сихотэ-Алинь. На тёмно-синем небе мерцали звёзды, полная луна освещала опавшие на землю золотые листья берёз и рыжую хвою.
В окна кордона – дома, рубленного из лиственничных брёвен, – падал лунный свет. В сочных сумерках виднелась нехитрая утварь комнаты: кровать, где посапывали лесник и его жена, кухонный стол у печи и обеденный у окна в углу. Над ним поблескивали окладами из почерневшей меди образа староверческих икон.
Неожиданно тишину вспугнул донёсшийся с поляны храп испуганного коня.
Николай Тихонович, крепкий суховатый мужчина за шестьдесят, спросонья натруженной пятернёй потянулся за коробком спичек на стуле, чиркнул, поджег фитиль керосиновой лампы, надел стеклянный колпак. Осторожно, стараясь не разбудить свою подругу жизни, в майке и трусах поднялся с тёплой постели, сунул ноги в поношенные туфли и подошёл с лампой к окну; отодвинув шторку, стал вглядываться в освещённую луной поляну и кромку тайги из редких деревьев. С вечера лесник оставил коня пастись за сараем с домашней скотиной.
– Что там? – спросила мягким, сонным голосом жена, заворочалась и стала подниматься, в предчувствии беды.
– Спи, Ульянушка. Не твоего ума дело. Даст бог, обойдётся. Карька забеспокоился.
– Были бы собаки, так и голос подали, – крепкая, в меру полноватая женщина надела поверх ночной сорочки сарафан, прибрала волосы и повязала ситцевый платочек.
– Если тигра, то и собака не в помощь. Забьётся под крыльцо и дрожит от страха, – хозяин надел брюки для работы по хозяйству, связанный женой свитер, фуфайку, застегнул на все пуговицы.
– Так, и ты не вздумай во двор идти! – больше попросила, чем приказала жена, зная, что Николай всё равно сделает по-своёму.
– Так я, того, с ружжом, – миролюбиво успокоил Николай жену. – Только гляну.
Хозяин снял со стены двустволку ИЖ шестнадцатого калибра, переломил, посмотрел в ствол – заряжена или нет, достал из патронташа тёмные латунные гильзы с пулями, загнал в стволы, в карман положил ещё четыре патрона.
– Тигру выслеживать – всё одно, что идти смерть искать. Это днём-то. А ночью и подавно. Куда ж я пойду? Пальну только для острастки.
– И не думай даже. Не ровен час ранишь.
– Так коня ж погрызёт! – Николай Тихонович не спешил, поглядывая в окно и стараясь успокоить жену.
– И ладно, и пускай! – Ульяна встала рядом, глядя в оконце. – Казённый он. Ты же обо мне подумай! Если тигра тебя погрызёт, что ж я без тебя делать-то на белом свете буду? – слёзно запричитала женщина.
– Без коня как без рук: ни вспахать, ни дров привезти, ни шишек. И на пожар тож поспешать сподручнее, если что. – Мужчина всем своим видом внушал полное спокойствие. Уверенные, неспешные движения рук говорили, что он привык иметь дело с ружьём.
– Уезжать надо. Жизни тут никакой не стало. На двор-то и днём выйти страшно, как собаки не стало. Гадай, за каким углом тебя зверюга поджидает. Глушь кругом. Лесоучасток закрывают. Соседи-то все отсюдова съезжают…
– Скажешь тоже, глушь!.. Дорогу вон рядом японцы проложили до самого моря. Рудник открылся, серебро нашли. Грузовики ходят, автобусы. За грибами, шишкой да ягодой народу столько кажный день по тайге шастает, что за всю жизнь мы с тобой столько не видывали. Была глухомань, да не стало.
– Христом богом прошу, – голос хозяйки набрал и уверенности в своей правоте, и твёрдости. – Съезжать нам надо отсюдова к детям. Соседи-то свои дома по брёвнышку раскатывают да в Кавалерово свозят. А тут, считай, весь день-деньской я одна. Ты в лесничество на работу или в тайгу, а мне и словом перекинуться не с кем. Сама с собою да со скотиной, да ещё помянёшь кого, кто на кладбище лежит за нашим забором. Жуть меня другой раз одолевает. Сил уже нет жить так. Страшно. Собак тигры поели, теперь, того и смотри, до коровы доберутся. А без коровы как? Пропадём! Пенсии нет, картошку да огородину в посёлке растить ещё и лучше, а здесь и зимой, и летом от кабанов покоя нет, а за ними тигра ходит. Вот нам и достаётся. Картошку-то нынче опять свиньи выпахали. Ты, вроде, и в засаде сидел. А они ж тебя за километр чуют. Почём зря ночами не спал!
– За что ж корить-то меня? Это зверь, ему на то и нюх дан. Не всякий раз охота удачной бывает… – Николай Тихонович слегка обиделся, но виду не подал, снял крючок с двери и вышел на крыльцо.
«Да, – согласился он с женой. – Был посёлок Лесной – магазинчик да горстка домиков лесорубов, а только название от него и останется. Удобное место, речка рядом, земля в пойме плодородная, для пчёл раздолье с весны до поздней осени. Всегда с мёдом, и на продажу остаётся», – он с тёплым чувством посмотрел в сторону рядов ульев большой пасеки, омшаника и сарая, где хранил инвентарь.
Николаю Тихоновичу не в тягость своими руками сделать хоть сани, хоть телегу, улей с рамками, стол или стул, бочата под грибы да помидоры, капусту да бруснику. Прирос он тут душой, хозяйство справное, на всём своём живёт, переехать на новое место – всё равно, что сгореть, заново начинать придётся. В Кавалерово дом-то свой есть, переехать можно, да простора таёжного нет, тишины, спокойствия.
Испокон веков, – никто не знает точно, с какого времени, – рядом проходила старая тропа то ли китайцев, то ли удэгейцев, то ли тазов, то ли другого какого древнего народа. Русские расселялись по северу края из небольшого уездного города Ольги на берегу залива святой княгини. Тропу накатали колёсами конных телег, и появились дороги, но до того узкие, что не разъехаться. А шли и пешими, и телегами со скарбом, и скотину гнали мимо бухты святого князя Владимира, хутора Туманово. Болотистой низиной вдоль речек вёл путь через Суворово на Богополье.
За перевалами да речными бродами от реки Тадуши развилка: на запад – в селение Кавалерово, на Сихотэ-Алинский перевал и дальше на реку Уссури и в Китай; на восток – в Богополье, Тадушу и к морю. Из Богополья ещё один путь ведёт через скалы и Монастырку в бухту Тетюхе. Третья дорога ведёт через сопку в поселок Лесной, от него в Тройку и по хребту в ту же бухту, затем на запад в Мономахово и Тетюхинский рудник, а на север – в бухты Пластун, Терней и Амгу, где и селились староверы.
От Суворовской развилки на Лесной в гору подъём на восемь километров, потом спуск – ещё восемь. Путь этот преодолеть и коням, и людям доставалось большими трудами. Вверх – надо помочь телегу подталкивать сзади, на спуске притормаживать тонким брёвнышком, чтоб коню телега не переломала ноги. В Лесном путники на берегу реки останавливались – себе и коням отдых дать.
Николай посмотрел на восток. Крутая яйцеобразная сопка, а дорога по ней извивается так плавно, что хоть на подъём, хоть на спуск и конь телегу может тянуть, с трудом, конечно, если гружёную.
А с верхушки перевала такой вид, что залюбуешься: на восток всю Тадушинскую долину видать до моря. Здесь во время войны, на самой маковке, артиллерийская батарея стояла, японские самолёты поджидала. Окрестные сопки под военным лесничеством находились. Вот тогда дорогу под машины и расширили, скалистый грунт под ней, хорошая дорога получилась. А на запад сверху глянешь, то кенцухинскую долину видать, как на ладошке, и реку Ердагоу! По ней можно и в Китай уйти тропой. Сопки высокие, распадки рек и речушек – красота неписаная вокруг, дикая.
После войны пригнали в Лесной пленных японцев. Из Кавалерово через Кенцухинский перевал дорогу строить. Теперь от Кавалерово до Тетюхе всего-то километров шестьдесят. Устроили спуск над пропастью длиной три километра, а он сократил объездную старую дорогу на сто с гаком!
Николай Тихонович предавался размышлениям, оглядывая просторную поляну, заросшую медоносным разнотравьем, побитым ночными морозами.
Лесник прислушался: в небольшом сарайчике, куда он на ночь закрыл корову и телят, они вздыхали от волнения, переминаясь с ноги на ногу.
Держа наизготовку ружье со взведёнными курками, он осторожно прошёл за сарай, огляделся – коня не видно: «Тигр, значит, Карьку в тайгу погнал, больше некому, – утвердился в своей догадке лесник, продолжая размышлять: – А ведь и впрямь хорошее место Лесной! Название само за себя говорит. Рыба на нерест заходит, лови да соли на зиму, и кедрачи рядом – орехов тьма-тьмущая, и людям, и кабанам, и белке хватает! А брусники! А грибов! Видимо-невидимо всяких. И охота, понятно, кормит. В пойме реки – кабаны, по распадкам – изюбри, дикие козы стадами. Тигру приволье, человека не трогает, если только не раненый или старый, которому и козу не добыть. Или совсем молоденький несмышлёныш. Было дело, такой вот молодой в позапрошлом году как-то собачку с цепи не сразу сорвал, та в конуру забилась, да конура спасёт разве? Со страху собачка и не взвизгнула. Пропала собачка, хорошая была лайка. Потом у других соседей тигрёнок потаскал собак. А в прошедшем году осенью, до снега, другой, старый тигр тоже заходил на подворье. Да если б просто прошёл своей дорогой мимо. Так нет! На крыльце дома лучшую собачку задавил, друга верного. Отнёс от дома метров на триста да и съел. Считай на глазах. А как тигра преследовать? Этого он не простит. Не родился человек, чтоб перехитрил взрослого тигра в тайге. Пойдешь за ним – погибнешь».
Вспомнил Николай Тихонович, как год назад встретился он с тигром. На другое утро после гибели собаки отправился он вдоль реки и по следам определил, что трудно хозяину тайги стало добывать зверя: «Часто ложится, видать, приболел или ранил кто».
Шёл лесник тогда по тропе и тут заметил: «Пень какой-то интересный. Откуда? Не было здесь таких пней. А у этого пня… глаза… такие… как у тигра. Его глаза ни с каким другим зверем не спутаешь, гипноз от них».
Собственной кожей лесник этот взгляд на себе прочувствовал, озноб взял. Постоял, размышляя: «Может, назад идти? Опасно. Покажешь ему спину – погонится. Раз собаку съел, голоден. Бог его знает, что у него на уме».
Думал Николай Тихонович, а сам незаметно для себя медленно всё ближе и ближе к тигру подходил. Вот уже сорок… тридцать метров, а тот как сидел, так и сидит. Наблюдает. И Николай Тихонович вроде как опомнился, в себя приходить стал: «Тигр-то на расстоянии верного выстрела, морду видно выжидательную».
И тут, как это бывает в минуту смертельной опасности, страх у Николая Тихоновича вовсе пропал, и возникло чувство мести за дружка своего: «Съел собачку? Так ведь и меня задавишь?! Ан нет! Ещё поглядим, кто кого!»
Не чувствовал в себе лесник желания убивать тигра, пройти хотел мимо. Но вот подошёл – и что ж делать? «Мимо? Можно и мимо, – думал, – но опасно. Да и назад нельзя».
И вот тут что-то сработало против его воли, гипноз зверя, наверно. Николая Тихоновича как к дереву привязали. Стоит и смотрит. Он на тигра. Тигр на него. Минут пятнадцать стоял. Большой тигр, крупный, шерсть тёмно-рыжими и светлыми полосками на солнце переливается. Кончик хвоста подёргивается. И задал мысленно лесник тигру вопрос: «Ну, что? Кто будет первым нападать? Ну!.. Давай!.. Ну!!! Что медлишь?! Давай!!! Кидайся!!! Я-то успею стрельнуть!!!» А тигр сидит и смотрит в глаза ему, Николаю Тихоновичу: «Вот, мол, не боюсь я тебя, человек». Рыжие волосы шкуры тигра горят на солнце. «А на морде никаких эмоций, – наблюдает лесник, – сидит не двигаясь, будто силы его покинули». И подумалось тогда: «Зверь смерти своей ждёт, помочь ему просит». Присел тогда Николай, прицелился в самое сердце. Выстрелил.
Старый оказался тигр, раненный кем-то. Двух метров длиной, все три с хвостом. «А может, просто смерти искал сам, раз так близко подпустил и не реагировал? Он же всё понимает, царь зверей. И погиб, вишь ты, с поднятой головой, гордый, бесстрашный, а не издох от бессилия».
Позвал тогда Николай Тихонович племянника своего Фёдора на помощь. Сняли дорогую шкуру, а ещё забрали ценные в китайской медицине кости. Фёдор-то на грузовой машине в дальние рейсы ездит, через знакомых тайно сбыл добычу, хорошие деньги получились.
После этого случая целый год тигров в Лесном не было…
На сопки, припорошённые инеем, лунная ночь накинула звёздное одеяло, словно пыталась сохранить дневное тепло осеннего дня.
Стоял лесник с ружьём у стайки, слушая вздохи коровы. Лёгкий ветер принёс от реки неясные звуки. Николай Тихонович опасливо оглянулся по сторонам. Луна бросала тени от строений, деревьев и кустов, а дальше стояла непроглядная темень.
«А чего ещё ждать-то от тайги? – переживал лесник. – Сам не загнал в стайку Карьку. Конечно, и корова, и конь, и телята всегда спокойно паслись на лугу у дома. А тут, на тебе, конь испуганно ночью заржал. Неспроста это. Тигра почуял, не иначе, тут бродит».
…Тигр из хвойных лесов шёл на восток к берегу моря в дубняки, где удался урожай жёлудей, туда же двигались на зимовку и семьи диких свиней. Перебирая лапами по зверовой тропе, натоптанной по водоразделу, он учуял запах дыма человеческого жилья.
Крупный тигр, повадками дикой кошки, пригибаясь к земле, на полусогнутых лапах прошёлся по поляне, выследил коня, вспугнул. Конь заржал от испуга, моля человека о помощи. Зверь отрезал путь к дому и спасению. Сделав лёгкий прыжок в сторону добычи, он погнал испуганного Карьку вдоль берега по рыбацкой тропе в чащобу, где конь мог бы напороться на сухие сучья и сваленные бурей деревья.
Тигр остановил бег и дал коню успокоиться, затем обошёл его, прижимаясь к земле, и подкрался так близко, что одним броском сбил его с ног, вцепился когтями мощных лап в голову и, поймав пастью ноздри и нижнюю челюсть жертвы, задушил.
…Николай понял, что конь пропал. «Прохлопал ушами, – сетовал лесник. – Надо было с вечера в стайку загнать, да кто ж знал, что царь-то объявится. Утром гляну, что с конём, да в лесхоз съезжу доложить», – и побрёл в дом успокоить Ульяну.
