Мир тебе... Амалек! Лев Альтмарк

Часть 1. Рахель

1. Исчезновение
Наше время

Старость начинается не тогда, когда твои биологические часы высветят перед тобой какую-нибудь впечатляющую цифру — 70, 80 или что-то большее. И даже не тогда, когда ты почувствуешь, как устал, как ноют в непогоду изношенные суставы коленей и как трудно иногда вставать по утрам с неутихающей головной болью. Старость наступает тогда, когда ты вдруг понимаешь, что больше никому, по сути дела, не нужен. Ни сегодня, ни завтра — и вообще, твоё время заканчивается. Что бы ты ни делал и как бы ни стучал себе в грудь и в чужие двери, твои поступки, достижения и мысли вряд ли кому-то интересны. Даже сверстникам. Гадкое состояние, к которому никогда не привыкнешь…
Я об этом давно раздумывал, а природа подбрасывает всё больше доказательств моим безрадостным мыслям.
Как избежать старости? Как остаться до конца кому-то нужным?.. Ведь голова-то соображает всё хуже и хуже, при этом забываются иногда совершенно очевидные вещи, плюс те же коленки, как ни крути, предательски и с завидным постоянством поскрипывают…

Мой старый добрый, годами проверенный металлический конь — красный седан «Мицубиси» — неожиданно перестал меня слушаться. Как я ни пытался завести своего верного друга, ничего не получалось. Может, сел аккумулятор или ещё какая-то поломка? Но я всё больше и больше убеждался, что ему, как и его хозяину, пора на покой. Иногда он печально поскрипывал во время поездки, двигатель покашливал совсем как простуженный старец. Короче говоря, скоро конягу, наверное, придётся отправлять на автомобильную живодёрню за городом, где ушлые умельцы-арабы в два счёта снимут с него всё, что удастся продать или использовать, а мне только и останется вспоминать наши полузабытые лихие поездки — кавалерийские марши по израильским городам и весям — и подыскивать себе транспорт помоложе…
Но сегодня мне некогда печалиться о безрадостной судьбе своего автомобиля. Время меня поджимало, потому что я спешил на встречу с ещё одним моим старым другом, который чувствует себя, слава богу, прекрасно, и, не будь его у меня, дела мои были бы совсем швах. Ни единого светлого пятна на моём небосводе не осталось бы…
С автомобильной стоянки у дома я почти бегом выскочил на проезжую часть улицы, где сразу же рядом со мной притормозило такси. — Куда едем, приятель? — высовываясь из окна, поинтересовался по-русски водитель, молодой веснушчатый парень.
— Как ты узнал, что со мной можно разговаривать по-русски? — почти не удивляясь его проницательности, спросил я.
— Да разве у тебя на лице не написано, откуда ты? — расхохотался в ответ доморощенный психолог. — Только наши люди могут быть такими озабоченными! Всем остальным любые проблемы по барабану. Успели или не успели — всё едино… Ну, садишься?
— В полицейское управление, — пробормотал я и сразу замолк, потому что мне очень не хотелось сейчас заводить с кем-либо пустую болтовню.
Парня можно понять — клиентов в это предобеденное время у него наверняка немного, а человек он, сразу видно, общительный, и рот у него не закрывается.
— Срочно надо? — переспросил он и, не дождавшись ответа, резво газанул. — Тогда погнали, земляк, с ветерком! Пару копеек прибавишь за скорость, договорились?

С майором Дрором, начальником нашей городской полиции, мы знакомы давно, ещё по армии. Он когда-то был командиром десантного подразделения, в котором я проходил срочную службу. Ох, сколько раз мы участвовали в боевых операциях — не упомнишь, хотя и ни одной из них не забудешь. Впрочем, много воды за это время утекло… С тех пор он успел поменять армейские погоны на полицейские, так как посчитал, что в полиции жизнь для него окажется легче. Но это его военно-полицейская планида, а я, как и все мои однополчане, сегодня на гражданке. Правда, в отличие от Дрора, не всем из нас повезло с мирными специальностями. В армии всё было как-то более упорядоченно и однозначно. Знаешь, кто твой враг и как на него реагировать, и, кроме того, чётко просчитываешь, кто из своих прикроет твою спину, если возникнет нужда, а кто струсит. Были, увы, среди нас и подобные экземпляры… А в гражданской жизни нет по-настоящему ни врагов, ни друзей. Всё крайне неопределённо, потому и намного сложнее преуспеть. Одни заводят бизнес, который приносит неплохой доход. А у других, таких, как я, во всём облом и невезуха. Ну, не идёт карта, как ни тасуй колоду… Вот и мой армейский друг Толик, которого мы звали Толяном, а официально на иврите Натаном, сразу после демобилизации пошёл трудиться в строительную контору, и за эти годы сумел хорошо приподняться, набить руку на заказах, завести полезные знакомства, и теперь вкалывает исключительно на себя. Сперва был прорабом, а потом стал подрядчиком. И, надо сказать, руководитель из него получился классный. Его эта тема, словно он только для неё и родился. Так что остаётся ему лишь позавидовать. Особенно таким неумёхам и неудачникам, как я. А ведь я в своё время даже ходил к нему на поклон и просил пристроить на какую-нибудь работу, но неожиданно получил категорический отказ. Мол, ты же, брат, не полезешь на леса вместе с подсобными арабами и гастрабайтерами, а на квалифицированного электрика или сантехника не выучился. Так что прости, ничем помочь не могу. Ищи для себя что-нибудь другое. Стройка — это не твоё.
Поэтому он в настоящее время рассекает на дорогом джипе, который обновляет каждые пару лет, а я… а мне, как я говорил, придётся совсем скоро, хочу я того или нет, но сдавать на свалку своего добросовестного двадцатилетнего конягу без всякой перспективы подобрать ему достойную замену.
Впрочем, не об этом сейчас надо размышлять, не об этом…
— Давай, солдат, выкладывай, что там у тебя, — слегка усмехаясь, протрубил Дрор, едва я вошёл в его кабинет в самом конце длинного коридора в полицейском управлении. — Только, попрошу, очень быстро, потому что у меня через пятнадцать минут совещание и здесь будет не протолкнуться.
Солдатом он зовёт меня, как и всех наших ребят из бывшего подразделения, и это признак высшего его расположения к человеку. Командиром он был отличным, не прятался за наши спины ни в бою, ни в разборках с начальством, если таковые случались. Ни перед кем не выслуживался, бросая подчинённых на амбразуры. А это, между прочим, не маршировка на тыловом плацу, а неутихающая Газа и тот же проклятый Ливан…
— Беда у меня, майор. — Я без спроса рухнул на стул у его начальственного стола и горестно потёр лоб рукой. — Помните Натана, нашего снайпера?
— О чём ты говоришь! Товарищ же был твой закадычный, а сегодня, насколько знаю, строительный подрядчик. Есть у него некоторые нелады с законом, но мужик он всё равно правильный…
— Так вот, он с женой отправился в отпуск за границу, а дочь решил с собой не брать. Попросил меня, как лучшего друга, за ней присмотреть.
— А что, ему оставить девочку не с кем? Он же человек небедный, мог бы…
— Да он пообещал денег за хлопоты заплатить. А у меня, сами знаете, труба с финансами. Вот Натан и решил: чем кормить какого-то чужого дядю, почему бы товарищу не помочь? Всё равно я пока не у дел.
— Ну и молодец он, если не забывает старых коллег-однополчан! А в чём беда-то?
— Друзья-то мы с ним друзья, но на свою недавно отстроенную виллу он меня, от греха подальше, не пустил, а попросил, чтобы дочурка у нас эти две недели пожила. Да я и не против. Не люблю с утра до ночи находиться на чужой территории, а дома и жена поможет. То есть, по всем раскладам, всё должно было быть в порядке, никаких недоразумений. И Натан это полностью одобрил.
— Как к этому ребёнок отнёсся?
— Нормально. Она — хорошая девчонка, не избалованная, только замкнутая немного. Кроме компьютера и наушников ей ничего не надо. Сейчас школьные каникулы, и уроков никаких не задают. Пару раз мы с ней прокатились в парк аттракционов, а больше она сама никуда не захотела. Заявила жене, что везде уже была и всё видела. Близких подруг у неё нет, но она к этому спокойно относится. К тому же сразу было видно, что ей у нас понравилось, потому что никто голову не морочил и над душой не стоял.
— Ну, так в чём же, не понимаю, беда?
— Дело в том, что она позавчера пропала. Мы с женой сначала подумали, что она отправилась погулять, хотя самостоятельно все эти две недели, что прожила у нас, никуда без сопровождения не выходила. Когда же в тот день она к вечеру не вернулась, мы начали беспокоиться, а потом запаниковали. Я уже и к их вилле бегал проверить — вдруг по собственному дому соскучилась. Но там всё закрыто, да и не попасть ей внутрь — ключей ни у неё, ни у нас нет. Короче, даже не знаем, что делать. Вот, пришёл сюда за помощью…
— Сколько, ты говоришь, времени с её исчезновения прошло?
— Сегодня третьи сутки пошли. — Возраст девочки?
— Девять лет.
— Взрослая дама! — Дрор усмехнулся, но в его глазах тревоги пока не было. — Может, кавалера себе завела? А что — сейчас всё что угодно творится на свете. Эти юные создания такие вещи учиняют в своём младенческом возрасте, что за голову хватаешься…
— Куда там! Маленькая, щуплая, голосок тихий. Не то что у её горластого папаши.
Дрор покосился на часы и встал из-за стола:
— Что же ты от меня хочешь? Чтобы я её разыскал?
— Ну да…
— Шутишь, солдат? Ещё трёх суток не прошло. Давай подождём. А потом напишешь заявление, и мы начнём поиски. Всё по форме. Потерпи до завтрашнего утра! Не всё от меня зависит.
Его слова меня не на шутку обидели:
— Господин майор, поймите же, наконец, это совсем маленькая девочка! Потеряем ещё день — а она, может быть, в беде, и ей срочно нужна помощь! Не для себя же прошу…
Дрор молча походил по кабинету из угла в угол и, остановившись за моей спиной, виновато пробормотал: — Неужели не понимаешь, что не могу я нарушить закон? Знаешь, сколько вокруг меня негодяев, которые каждый мой поступок рассматривают под микроскопом, а потом непременно начнут трепаться, мол, явился к начальнику полиции однополчанин, а он и рад стараться для него. Все другие дела побоку — только для своих… Повсюду завистники! — О чём ты, господин майор?! — Меня настолько покоробили его последние слова, что я, неожиданно для самого себя, перешёл на ты, чего раньше никогда не делал. — Не узнаю своего командира, который не боялся ни ракетных обстрелов, ни толп озлобленных арабов, а каких-то канцелярских крыс, которые пороха не нюхали…
— Хватит! — грубо оборвал меня Дрор, и лицо его перекосилось от обиды. — Мало ли что ты хочешь, но всё нужно сделать официально, а значит, приходи завтра и пиши заявление по форме. — Он отвернулся и стал пристально что-то разглядывать в окне. — А если хочешь прямо сейчас, то… иди к следователям и найди там лейтенанта Даниэля Штеглера. Скажи, что я тебя к нему послал, но ничего не приказывал, а только просил помочь. По мере возможности. Потом чётко и внятно разъясни, что произошло. Он парень нормальный и быстро въедет в ситуацию. Разыскивать пропавших людей — его конёк. Кстати, он тоже из ваших, из «русских», и не сильно заморачивается со всякими официальными оформлениями и бумагами… Это тебе подходит?
— Ну. Хоть что-то…
— Кругом, шагом марш!

Лейтенанта Штеглера я разыскал сразу. Вернее, его даже искать не пришлось — он стоял у открытого окна перед дверями в кабинеты следователей и курил, хотя курить, как я знаю, в полицейском управлении строго-настрого запрещено. Местная ивритоязычная публика не отваживается нарушать такие запреты, а нашим, из репатриантов, — море по колено.
— Говорите, майор Дрор посоветовал ко мне обратиться? — переспросил он. — Однополчане вы с ним, значит? Что ж, пойдёмте ко мне в кабинет.
Долго разъяснять не пришлось, лейтенант сразу въехал в мою плачевную ситуацию, тем более через два дня должен был вернуться из поездки Натан, отец пропавшей девочки, и, судя по всему, назревал грандиозный скандал. Но дело, конечно же, было не в её отце и не в грозящем мне скандале, а в том, что действительно плохо, когда ребёнок исчезает и потом неизвестно, где его искать.
— Поедем для начала к вам домой, — сказал Штеглер, вставая с кресла и пряча в карман пачку с сигаретами, — посмотрим, какие следы остались после исчезновения девочки. Как, кстати, её зовут?
— Рахель.
— Хорошее имя, — кивнул Штеглер, — библейское. А вас?
— Савва.
Мы отправились на его машине, и почти всю дорогу лейтенант молчал, но за несколько кварталов до моего дома всё же спросил:
— Какие-то её вещи остались? Где она у вас жила?
— У нас есть свободная комната, там мы её и поселили. А вещей у неё практически никаких с собой не было. Сумка с одеждой, ноутбук и несколько книжек.
— Всё осталось на месте? Она с собой ничего не взяла?
— Не знаю. Мы с женой даже не додумались проверить, настолько были в шоке. Сейчас посмотрим. — Сотовый телефон у неё был?
— Конечно. Но она ни с кем, насколько я знаю, не общалась. Правда, ей пару раз звонили родители из-за границы, но это было в нашем присутствии. Стандартные вопросы, ничего необычного. Мы ей все эти два дня пробуем звонить — не отвечает. Телефон выключен.
Лейтенант замолчал. Мельком я поглядывал на него, но лицо Штеглера оставалось по-прежнему невозмутимым.
И уже когда мы вышли из машины и направились к подъезду, он вздохнул:
— Как я понимаю, у нас в запасе всего один день на поиски.
— Почему?
— С завтрашнего дня можно будет подавать официальную бумагу в полицию, и тогда розыск пойдёт не частным порядком, как сейчас, а по полной программе. Хотя, чувствую, вам… — давай уж на ты, что ли?.. — не хочется терять время на бесполезное ожидание, пока наши бюрократы всё раскрутят по протоколу.
— Ты прав, — тоже вздохнул я и опустил голову, — я объяснял это майору. Да разве же он сам этого не понимает?.. Как в глаза родителям девочки, спрашивается, посмотрю?
— Если мы не найдём её в течение дня-двух после исчезновения, то потом это станет в сто раз сложнее. Статистика такая неприятная, к сожалению.
— Уже два дня прошло, — повторил я печально. — Сегодня третий… — Вот и я про то.

2. Картинка на стене

Наше время

На мой непрофессиональный взгляд, ничего такого, что могло бы дать хоть малейший намёк на исчезновение Рахели, в глаза не бросалось. Комната как комната. Стандартный набор мебели — кровать, письменный стол с лампой, шкаф с зимней одеждой, спрятанной нами на всё лето, кресло и стул у стола. Всё это мы с женой приобрели несколько лет назад, и с тех пор здесь ни одной вещи не прибавилось и не убавилось.
Штеглер лениво походил из угла в угол, выдвинул ящик письменного стола, заглянул в пустую мусорную корзину для бумаг и развёл руками:
— И в самом деле, ничего интересного… Может, она о чём-то рассказывала перед исчезновением? — О чём ей с нами говорить? Стандартные «да» или «нет», больше ничего. — Современная молодёжь, если с кем-то и общается, то только в интернете. Может, у неё там появились какие-то новые знакомые?.. Ноутбук, пока официальные дознаватели до него не добрались, возьму с собой и покопаюсь самостоятельно в её почте и эсэмэсках. Завтра, когда ты пойдёшь в управление писать официальную заяву на розыск, его всё равно заберут в лабораторию и исследуют по полной программе. — Ни о каких новых друзьях она нам не рассказывала, — пожал я плечами, — всё, как обычно. Да у неё и старых-то почти нет… Вечером в тот день мы вместе поужинали, потом я и жена остались смотреть телевизор, а она пошла в свою комнату. Больше оттуда не выходила. Когда я отправился в спальню, то обратил внимание, что свет у неё ещё горел. Она вообще ложилась спать поздно. Каникулы же…
— Тайком девочка не могла выйти из квартиры, когда вы с женой уже видели десятый сон? Может, вы просто не услышали?
— Нет. Утром входная дверь была заперта на ключ изнутри — я сам закрывал вечером. То есть выйти тайком и просто захлопнуть за собой дверь невозможно.
— Да уж… — Штеглер присел в кресло и стал осматривать стены и потолок. — А это что?
Его палец указывал на стену, где у нас с давних пор висела картинка в рамке… Стоп! Рамка была на месте, а вот картинка… её почему-то не оказалось. И сразу бросалось в глаза, что её вы́резали, притом не очень аккуратно. Уж, картинка-то для чего понадобилась Рахели? Кто, кроме неё, мог это сделать? — Пустая рамка… — сразу насторожился Штеглер. — В ней что-то интересное было раньше?
— В том-то и дело, что нет, — развёл я руками, — ничего серьёзного — старая фотография. Даже не сама фотография, а её копия. Но куда она сейчас делась, ума не приложу.
— Точно не знаешь? Ты не сам её вы́резал отсюда? — Штеглер осторожно снял рамку двумя пальцами и стал внимательно изучать. — Уверен? Может быть, жена?
Я промолчал, лишь подошёл поближе и тоже принялся рассматривать рамку, будто увидел впервые.
— Значит, картинку вырезала Рахель. Ну и зачем, спрашивается, ей эта репродукция? — Лейтенант удивлённо и подозрительно посмотрел на меня, будто я что-то утаивал. — Что было на фотографии? — Пустяк какой-то! Старый пейзажный снимок захудалого еврейского местечка. — Я попытался вспомнить, что там изображалось, и никак не мог, потому что уже и сам забыл. Висит себе — и пускай висит. Мы с женой настолько уже привыкли к картинке, что даже не замечали её на стене.
Но для чего этот хвалёный сыщик спрашивал о такой чепухе, едва ли заслуживающей внимания? Кого надо искать в первую очередь — пропавшую девочку или какую-то картинку?
— Пару лет назад я купил её на книжном развале в Тель-Авиве, — вспомнил я. — Так, от нечего делать. Приглянулась она мне чем-то, да и стоила копейки. Самое дорогое в ней — рамка.
Штеглер некоторое время покрутил её в руках и аккуратно вернул на стену.
— Странная ситуация складывается. — Он отряхнул руки от пыли и полез в карман за сигаретами. — Выходит, пропала не только девочка, но и картинка со стены. Она её с собой, что ли, прихватила? Ох, эти юные клептоманы! Тоже себе — похищение «Джоконды» из Лувра…
Я поднял жалюзи, и в комнату хлынул свет вперемешку с уличным шумом. Мы неспешно закурили и подошли к окну. — Постарайся максимально подробно описать, что было на фотографии, — попросил меня полицейский, — вдруг это что-то прояснит. Не уверен, что получим какую-то серьёзную зацепку, но чем чёрт не шутит. Сейчас любые детали важны. — Ничего там особенного не было. Просто чёрно-белый снимок сельской базарной площади, на которой стоят телеги с лошадями, евреи-продавцы в чёрных лапсердаках, а по бокам одноэтажные кособокие домишки. Один из продавцов глядит прямо в объектив кинокамеры, насколько помню. Ну и кривая грязная улица, в ухабах и немощёная, уходящая вдаль среди таких же домишек. А других деталей уже не припомню. Подобных фотографий старых еврейских местечек десятки.
— Зачем же ты её тогда купил?
Я немного замялся и проговорил:
— Понимаешь, что-то меня привлекло в этой бытовой сценке. И сам не знаю что. Словно я когда-то давным-давно уже был на подобной улице и видел этих людей живьём. Генетическая память, чёрт бы её побрал!.. Хотя какая это память — снимку, наверное, лет сто пятьдесят, не меньше. Да и не был я никогда в подобных местечках. — Но всё-таки купил! Может быть, это перешло от кого-то из твоих предков? Кто знает, какая чертовщина нам иногда померещится? Тут не только чужая душа — потёмки, но и своя…
— Да ну! Я родился в городе, а это явно какое-то захудалое сельское местечко. Если мне и доводилось бывать в подобном захолустье, то лишь в студенческие годы, когда по осени ездили на картошку.
— Аналогичная ситуация… Есть какие-то предположения, почему эту фотографию Рахель могла вырезать из рамки и вместе с ней исчезнуть?
— Абсолютно никаких. Сам посуди, она почти две недели прожила в этой комнате, и если бы картинка её хоть как-то заинтересовала раньше, то наверняка спросила бы меня или жену что-нибудь о ней. Но она даже словом не обмолвилась.
— Ладно, — вздохнул лейтенант Штеглер и глянул на часы, — предположим, что это так. А что тут ещё сказать…
Для порядка он осмотрел кухню и салон, а потом ушёл, прихватив с собой ноутбук Рахели.
Чувствовалось, что сыщик крайне недоволен отсутствием каких-либо зацепок, потому что их и в самом деле тут не было, и даже завтра, когда я пойду подавать в полицию официальное заявление о пропаже ребёнка, это мало что прояснит. Конечно, кто-то из его коллег придёт осматривать комнату, но что это даст нового? А самое гнусное состояло в том, что мне предстоит встреча и разбор полётов с Натаном, её отцом. Ох, и неприятный же разговор состоится, аж мурашки уже сейчас по коже побежали!

Утром мне позвонил майор Дрор и поинтересовался:
— Ну, встречался с нашим местным гением сыска? Что он для тебя нарыл?
— Ничего. Нашёл у нас дома на стене исчезнувшую картинку и забрал для изучения ноутбук пропавшей девочки.
— Понял. Может, что-то и придумает. Он, конечно, не Шерлок Холмс, но мужик с головой. — Дрор, как всегда, был краток и пока что пребывал в хорошем настроении. Ближе к обеду всегда случается что-нибудь неординарное, и тогда он разговаривает совсем по-другому. Это я знал ещё по армейской службе. — Давай, солдат, приходи в управление и пиши заявление. Жду тебя, и сразу начнём работать. А то, чувствую, скоро появится Натан, и тогда тебе достанется по полной программе. Никакой бронежилет не поможет. Даже я не сумею прикрыть тебя от гнева нашего снайпера…
В полицию я поехал бы и без всяких его напоминаний. Просто мне деваться было больше некуда. Но перед тем, как заполнять официальный бланк, я всё-таки решил разыскать лейтенанта Штеглера и поинтересоваться, что он сумел нарыть в компьютере Рахели.
— Знаешь, бросаются в глаза две странности, — вместо приветствия сказал Даниэль, едва я заглянул в его кабинет. — Во-первых, у девочки в компьютере целая галерея старых фотографий с видами подобных местечек, в основном, Украины и Польши. Чуть позже покажу их тебе, и вдруг ты найдёшь что-то похожее на ту картинку, что висела у тебя на стене. Не знаю, как это нам пригодится, но проверить не помешает. — Целая галерея старых фотографий у девятилетнего ребёнка? — Я удивлённо поднял брови. — Неужели девочке такая скукотища интересна? Ни за что не поверю! Может, это ноутбук её папаши и он дал ей попользоваться на время своей поездки, как думаешь? Хотя и ему эти картинки ни к чему, насколько его знаю.
— Ты это у меня спрашиваешь? — усмехнулся Штеглер. Сегодня он выглядел куда уверенней и веселее, чем вчера. — Всё-таки это её ноутбук, потому что ни почты, ни каких-либо программ, которыми пользуются взрослые, в нём нет. Незамысловатые девчачьи компьютерные игры с одеванием кукол, и больше ничего.
— Ну а вторая вещь, про которую ты говорил? — напомнил я.
— А вот тут намного интересней. Как показывает практика, ребёнок, родившийся уже здесь, в Израиле, русского языка может и не знать. Максимум, разговаривать и понимать родителей, которые общаются между собой и с ним на языке страны исхода, то есть на русском. Если только они не водят её на дополнительные уроки к русскоязычным учителям. Но чтобы ребёнок читал достаточно сложные тексты…
— Про какие тексты ты говоришь? И откуда ты об этом узнал, если в компьютере только детские игры и картинки? — Я посмотрел, какие сайты в интернете она посещала за последние несколько дней. — Ну, и…
— Представь себе, у этой девятилетней девицы интересы на уровне историка, делающего докторат в университете. Богдан Хмельницкий, средневековые погромы, история еврейских местечек Украины. Это раз. Далее — Мегилат Эстер из ТАНАХа, история древнего Вавилона и Персии. Это два. А что самое удивительное — события российской революции начала двадцатого века и уничтожение большевиками своих политических противников. Это три. Ни больше ни меньше… Таких сайтов в интернете видимо-невидимо. И на многих она отметилась. Притом не только на русских, но и на украинских и польских. Как тебе такое нравится?
— Ты хочешь сказать, что девятилетняя Рахель целенаправленно заходила на такую кучу сайтов? И при этом спокойно перелопачивала горы специфической информации не только на русском, но и на украинском и польском языках? Лично я такое не потянул бы… Ты ничего не путаешь? Штеглер молча встал из-за стола и положил передо мной ноутбук Рахели:
— Сам полюбуйся.
Глянув краем глаза на компьютерный экран, я отвернулся:
— Наверное, во всём этом какому-нибудь детскому психологу и в самом деле было бы любопытно разбираться, но мне нужно, прежде всего, найти эту девчонку-вундеркинда. А какая связь между её исчезновением и интересом к историческим сайтам в интернете? Вот разыщем её, тогда и спросим, для чего ей понадобилось копаться в академических материалах, необходимых разве что скучным взрослым дядям из университета для собственных научных изысканий. Насколько знаю, никакими особыми способностями она прежде не блистала. Её папаша непременно этим похвастался бы… Сам-то что думаешь по этому поводу?
— Если честно, то и я ничего не понимаю! — признался лейтенант. — Но пока у нас нет других зацепок…
В его кармане неожиданно затрещал телефон. Он торопливо вытащил его и поднёс к уху. Чувствовалось, что ему совсем не хотелось вести беспредметный разговор, ведь ясно же было, что я жду конкретного результата, а ничем новым порадовать меня он пока не мог. Даже несмотря на хвалебные рекомендации начальства.
— Звонил майор Дрор, — сказал он, оторвав трубку от уха, — интересовался, как дела. Если встречу тебя, велел напомнить, чтобы ты поскорее подавал официальный запрос на розыск и не затягивал. Только тогда он сможет отправить ребятишек на прочёсывание окрестностей, опрос соседей и прочие культурно-массовые протокольные мероприятия… Слетай быстренько, сделай всё, что нужно, а потом возвращайся.
— Тебя, наверное, тоже подключат к розыску?
— Не знаю. Может, и подключат… Только что это изменит? Я и так уже в деле!

Мне всегда казалось, что пропажа человека, тем более ребёнка, — это событие исключительное и неординарное, и оно просто обязывает каждого встречного-поперечного в то же мгновенье встать на уши и приступить к решительным действиям. Все силы должны быть брошены на поиски, и никаких промедлений быть не может.
Но, как назло, процедура подачи заявления проходила буднично и даже лениво. Дежурная девица на входе в управление протянула мне чистый листок, на котором я изложил от руки своим корявым ивритом факт исчезновения ребёнка, потом неторопливо куда-то позвонила и отправила меня к дежурному следователю, у кабинета которого я просидел почти полчаса, пока тот беседовал с посетителем, пришедшим ранее. За это время к нему явилось двое полицейских, после чего вся компания вместе с предыдущим визитёром куда-то, посмеиваясь, удалилась, даже не глянув в мою сторону и никак не отреагировав на моё робкое замечание о том, что я жду аудиенции по очень серьёзному и не терпящему отлагательств вопросу. Следователь молча и без интереса выслушал меня, отмахнулся, как от назойливой мухи, и помчался догонять товарищей.
Пришлось возвращаться к дежурной и требовать какого-то другого, более усердного исполнителя. Новый полицейский — тощий и жёлтый, как выжатый лимон, мужчина — извинился за невежливый поступок своего коллеги и сразу же ускакал вдаль по коридору за чашечкой кофе, без которой, оказывается, невозможно вести расследование. Уж не знаю, бегал ли он за своим напитком на ближайшую кофейную плантацию в Бразилию, но вернулся мужичок через полчаса с отпитым наполовину разовым стаканчиком и лишь после этого широким жестом пригласил пройти в кабинет, чтобы выслушать мою просьбу. Весь процесс подачи заявления занял не более двадцати минут, из них больше половины времени этот кофейный любитель напряжённо пытался ввести код в стандартную полицейскую программу в компьютере, и каждый раз у него что-то не срабатывало. Наконец, он махнул рукой и принялся записывать мои слова. Вопросов он задавал совсем мало, потому что данные Рахели были указаны на листе бумаги, заполненном ещё с помощью девицы на входе.
Наконец, мужичок облегчённо вздохнул и пообещал, что при поступлении какой-либо конкретной информации мне будет сразу же сообщено. Больше с ним разговаривать было не о чем, и я, преисполненный тихой ненависти к работникам правопорядка, вышел за дверь. Потом, ещё больше накрутив себя, отправился к Даниэлю Штеглеру, кабинет которого находился в другом конце коридора. Следовало, наверное, идти к нему сразу, но не хотелось нарушать ритуала, сложившегося при стандартной подаче заявления. Да и жаловаться Дрору на нерадивых подчинённых пока не имело смысла. Главное, поскорее запустить машину розыска, а уж потом накатывать на кого-то бочки.
— Давно тебя жду, — деловито сообщил лейтенант, делая вид, что не заметил моего состояния. — Я тут, пока суд да дело, покопался по сайтам, которые почитывало наше юное дарование, но там такое море информации, что хоть стой, хоть падай. Что она конкретно искала, разобраться так и не удалось… У меня появилось другое предложение: давай-ка лучше вместе полистаем галерею фотографий. Может, среди них разыщем ту, что висела у тебя на стене.
— И что это даст?
— Не знаю, но нам сейчас всё сгодится. Любой, даже самый незначительный штрих.
Он развернул ноутбук Рахели ко мне и щёлкнул мышкой.
Все картинки оказались довольно низкого качества и к тому же чёрно-белые. Делали их ещё задолго до войны, пока гитлеровцы не сожгли еврейские местечки вместе с их обитателями. А может, их истребили ещё раньше всевозможные банды в период революции и Гражданской войны. Трудно определить точное время съёмок — я же не историк и не краевед. Помню лишь, что мамины родственники были родом из Стародуба бывшей Черниговской губернии, а папины — откуда-то из-под белорусской Орши. Но и там железным катком прокатились сначала советская, потом гитлеровская машины смерти, а подчистили уже всё сталинские опричники. На фотографиях были запечатлены в основном покосившиеся небогатые домишки местечковых жителей. Изредка в кадр попадали люди, с интересом поглядывающие в объектив диковинного в ту пору фотографического аппарата. И повсюду — грязь на дорогах, чахлые деревья, нищета, скука и уныние…
И вдруг меня словно тряхнуло током — на одном из снимков было… нет, я даже не понял, что конкретно там было, но в глазах у меня отчего-то потемнело, и я стал неуклюже заваливаться на стуле, теряя сознание…