Мать моя женщина. Артём Бордовский

Купить Мать моя женщина. Артём Бордовский

Книга производится под заказ. Срок изготовления 5 рабочих дней
Цена
572
964
Количество
Сообщить о поступлении
Сообщить о поступлении товара
Ваша просьба принята!

Вы получите уведомление о поступлении товара в продажу на указанные Вами контакты
Ваш E-Mail
Актуальность
- обязательно к заполнению
Проверка...
Заказ по телефону
+7 (913) 429-25-03
  • КАЧЕСТВЕННО УПАКУЕМ ЗАКАЗ

    Заказ будет упакован в воздушно-пузырьковую пленку, что гарантирует сохранность товара
  • БЕСПЛАТНАЯ ДОСТАВКА

    Бесплатная доставка по России при заказе от 2000 руб.
  • УДОБНАЯ ОПЛАТА

    Оплатите покупку онлайн любым удобным способом
  • БЕЗОПАСНАЯ ПОКУПКА

    Не устроило качество товара – вернем деньги!

История о сложных взаимоотношениях между матерью и сыном, где сын в вечных поисках материнской любви, старается справиться с горьким одиночеством, атаками на рассудок и лихорадочным терзанием души. В борьбе за право занять место в материнском сердце он проходит путь от жесточайшей ненависти до несвоевременного прощения, от поиска любви до полного падения личности. Не может быть так, чтобы в материнском сердце не нашлось места для своего ребенка. Он должен найти его, иначе непонимание сведет с ума.

Он всеми силами пытается доказать, что мать никогда не любила его, не осознавая, что на самом деле ищет в себе любовь к ней. В оправданиях собственной жизни он твердо верит, что материнская черствость и есть причина его несостоятельности и всех остальных неудач. Отношения с матерью он расценивает как залог личного успеха и счастья. Он даже представить себе не может к чему идет и что ждет его в конце! Смогут ли мать и сын наладить отношения и обрести любовь?


Купить в Новокузнецке или онлайн с доставкой по России Психологическая повесть "Мать моя женщина. Артём Бордовский".

Мать моя женщина. Артём Бордовский - Характеристики

Кол-во страниц188
Год издания2021
ФорматА5, PDF
ИздательствоСоюз писателей
Возрастное ограничение16+
Вес335 г
Тип носителяПечать по требованию
Иллюстрациичерно-белые
Переплет7БЦ (твердый шитый)

Глава 1

Рейс SU212 «Нью-Йорк – Санкт-Петербург» завершён. На удивление, получение багажа и прохождение паспортного контроля не заняли много времени, впрочем, возможно, мне просто так показалось. Мысли крутились вихрем, словно подгоняя минутную стрелку. Правда, это стремительное движение происходило только в моей голове и снаружи оставалось незаметным. Я никуда не торопился. У меня была уйма времени. Может, от того, что жить дальше было некуда. Когда твоё бытие не определено никакой целью, то и будущее кажется безграничным. Так что времени было предостаточно, а в зоне встречи пассажиров меня никто не ждал. Для города я был чужой. Уже чужой. Стал им некогда. Так что рассчитывать на радушный приём не приходилось. К кому-то бежали с улыбкой, кого-то сжимали в объятиях, цветы дарили дамам внимательные подвыпившие мужики, другие обошлись одной табличкой с фамилией. Мой выход выглядел не так парадно, я бы сказал, остался совсем незамеченным. Лишь мальчик с приторно-слащавой бабочкой на воротничке уставился своими любопытными глазками и долго провожал взглядом. Мне даже показалось, что у него сейчас открутится башка. Но от перелома шейного позвонка ребёнка спас шарик мороженого, который выскользнул из его рук и плюхнулся на белую рубашку, после чего мамаша начала на весь аэропорт орать на малыша как ненормальная.
Ещё в самолете, глядя в окно, я принялся размышлять о том, как сойду с трапа и что в этот момент почувствую? Покажется ли мне знакомым этот воздух, эти здания, люди, эта атмосфера? Абсолютно другая страна… Такая далёкая и такая родная. Я отвык от неё уже, наверное, отвык… Когда лайнер снизился на предпосадочную высоту, и далеко внизу стали видны жилые кварталы, вот тогда я и провалился в свои думы и об этом городе, и о том прошлом, что связывало с ним, и о той жизни, какая могла бы быть, останься я здесь. Вот из облачной пелены появились петергофские узоры, где-то там Самсон до сих пор разрывает пасть льву – порадовал я себя знаниями… А в остальном – те же дома, те же земляные квадраты, та же топография, как при посадке в любом другом городе. Ну, почти в любом. А вот – трап, аэропорт и другой воздух…
Таксист привёз по назначению довольно быстро. Аккуратно обходился с моими вещами, не проронил ни слова за время поездки. Да, это не тот энергичный грузин на жёлтой «Волге», который когда-то увозил меня из этого города в аэропорт. Того я хорошо запомнил. Он рассказывал мне о своей семье и о стране, в которой мы все живем, а вернее, тогда жили, и о том, почему я обязательно вернусь. «Здесь твоя Родина. Здесь твой дом. Здесь твоя кров (именно кров)», – говорил он. Досадно увозить эмигранта, особенно если он уже не первый. В те годы подобные заказы для таксистов были явленьем чуть ли не каждодневным. Об этом водитель сожалел вдвойне. Я же к себе не чувствовал никакой жалости. Вернее, не чувствовал вообще ничего. Похоже, как и этот сегодняшний таксист. Для него – обычный заказ. Прилетел человек, его вещи нужно аккуратно сложить в багажник и доставить по назначению. Что он и сделал. Может, если бы он был грузином на жёлтой «Волге» и знал, что везёт человека, который спустя много лет вернулся, то вёл бы себя иначе… Да на что мне сдался этот таксист? Он не задержится в памяти, и к чёрту его!

– Ну, давай-давай, накатим по одной сразу. Картошки я уже нажарил. Можешь в душ пока сходить, полотенце для тебя на стиралке лежит, и потом засядем. – А Ленка?
– Спят они уже. Рано вставать. Она извинялась, конечно, но поздно уже, сам понимаешь. Ей с утра детей на тренировку везти и в школу. – А ты?
– А я на больничном. Ладно, давай уже… холодненькая.
Товарищ мой – Вовка. Хотя кто он – друг или товарищ? Пока я жил здесь в стране, наверное, был другом. А за столько времени стёрлась дружба. Товарищ скорее. Хотя язык не поворачивается назвать его товарищем. Да и другом называть никогда не хотелось. Говно он, а не человек. Но друг. Или как друг тоже всегда был говном? Хер его знает… Встретил радостно, но длилась она недолго. Двадцать лет не виделись, а радость его сменилась на маску безразличия ровно в тот момент, как я снял пальто. И он уже не спешил расспросить, как я да что я в своей Америке, а торопился опрокинуть со мной рюмку… Странно, раньше он особо не пил. Но балагурить любил. Пока я был в душе, приходил в себя от перелёта, он, наверное, рюмку-другую в одиночестве оприходовал. Точно выпил! Не сидел же он, не смотрел на бутылку и сковородку с жареной своей картошечкой в ожидании меня. Ага, сидит такой, прям, и поправляет приборы, убеждаясь в законченности гастрономического букета: полные рюмки, картошка, селёдка в масле, корнишоны (куда без них), мяса какого-то нарезал. Красота!!! Подпёр кулаком подбородок и сидит, терпеливо ждёт, пока я обмоюсь тут? Полотенце… Где оно, это полотенце? Никакого полотенца на стиралке нет. Выбрал я какое-то, может и детское, поди разбери тут, и вытерся. Пусть сами потом выясняют. Наверняка Ленка сказала, что положит полотенце для меня на стиральную машинку, да и забыла. А ему – что в одно ухо влетело, что из другого вылетело. Гость есть, рюмки на столе, вода в кране. Что ещё нужно? Вон уже стучит, не терпится, шепчет.
– Ну, чё ты там, не уснул?
– Иду.
Прям проводил меня до стола, вернее, до рюмок. Прям чуть ли не ко рту мне поднёс мою. Ему не я нужен был, ему весь этот колорит требовался. А я, как гость заморский, всего лишь повод. Жена, трое сопляков, небольшая квартирка в две комнаты, доставшаяся в заботливые советские времена его отцу, который жил тут с ними, да и помер в один прекрасный для всей семьи день. А потом оказалось, что не помер. И все поймали семейное разочарование, но никто виду не подал. Думали, комната одна освободилась, а фиг вам от деда! Жил и жить буду. Просто заплохело чего-то, да и скорая успела. Откачали. Продолжилась жизнь-жестянка, в которой вся семья, как шпроты в банке, теснится. И слишком часто таких праздников, как сегодня, Ленка явно не позволяет. Но тут повод железобетонный!
– Кто тебя так ещё встретит, а? Соскучился по родимой русской рыбке-то?
– Я не ем рыбу.
– Это не рыба. Это селёдка. В маслице. А это не картошка-фри. Это жареная картошечка на старой чугунной сковородочке. А это – оленина! Попробуй, друг из Норильска подогнал.
– Это не оленина, – попробовал я.
– А что же?
– Не знаю, но не оленина.
– Больно ты разбираешься? Чё там, на Аляске, оленину, что ли, едят?
– Я не знаю, я не был на Аляске.
– Ну, вот, тогда и не трынди. Хочешь – жри оленину. Хочешь – жри не оленину, – заржал он как смесь бегемота с конём. Но заткнулся, как только раздался стук в стенку. – Ты давай рассказывай. Надолго, как думаешь сам?
– Честно говоря…
– Погоди, давай писанём ещё по одной, чтоб не отвлекаться… Хо!.. «Русская душа»! Я всегда только её беру. Кореш у меня работает на фабрике. Они с финнами по их технологии производят, так что лично знаю, из чего делают, доверять можно. Ну, а вы там часто хлещете водку?
– Там водка не пьётся. Не идёт. Как-то коньяк да виски больше.
– Что ж, можем потом и на вискаридзе перейти. Правда, магазы уже закрыты. Режим. До 22.00. – Я же тебе презент… совсем забыл, – это были последние мои слова, которые высветились искренней радостью в глазах Вовки. Больше за вечер взглядами мы не встречались.
Вручил я ему бутылку дорогого виски, купленного в Duty Free, и трёп понёсся дальше.
– О, спасибо. Из дьютика?
– Нет. Из фирменного магазина.
– С лучших стриит ЛондОна.
– Точно. Только с Нью-Йорка. – Коньяк?
– Виски. Хорошее. Крепкий алкогольный напиток, приготовляемый из зерна. В общем, это та же водка.
– Ой, да знаем мы. Та же да не та. Извини, ею продолжать мы всяко не будем. Подарочек мы уберём подальше. Будет повод… Новый год – праздник дорогих открытий, знаешь ли!
– Да не доживёт она до Нового года! – пронеслось у меня над ухом.
В проёме кухонной двери появился пожилой, но всё ещё крепкого телосложения мужчина. Татуированное солнышко с морскими волнами на руке свидетельствовало о его причастности к морским походам в прошлом. Этот отличительный знак я сразу приметил и не спутал бы его ни с каким другим. Первое, что пришло бы мне на ум, будь я на месте Вовки, – это то, что ты, дед, скорее сам не доживёшь, нежели вискарь. Так напугать! И как он только тут оказался? Партизанил не иначе в 41-ом, да и сейчас, собственно. Подкрался так тихо и незаметно, что я реально дёрнулся, сердце рухнуло в пятки. Появился как чёрт из табакерки. И тут же я задумался – как это он мог и на флоте служить, и партизанить одновременно? Грёбаные мысли… – Тять, ну чё ты не спишь? – скривил рожу Вовка. – Хочу и не сплю. Где мои очки тут были?
– Нету тут очков твоих.
– Да здеся оставлял я, на холодильнике. Погляди за книгами. – Да на кой тебе очки-то сейчас? Читать, что ли, собрался? Два ночи. Ложись спать.
– А может, кроссворд хочу погадать. Имею право? – Да делай, что хочешь, только дай ты нам посидеть, – чувствовалось, как Вовкино нутро дребезжит от страха, что праздник души на грани срыва.
– Прямо я не даю. Кошке давал чаго? – Тять, кошка спит давно, и все спят. Иди уже и ты. – Сковороду мою зачем взял? Чаго в тефлоне своём не жарите?
– Тебе же изжарили, на утро, есть не будешь, что ли?
– Ладно, сидите. Оставите мне. Только кошке оленину свою не давай, просраться не может потом.
– Это не оленина, – буркнул Вовка.
– А я тебе сразу сказал: найти этого хрена лысого, который у гастронома таким олухам, как ты, за 170 рублей оленину втюхивает. Где ты видел оленину за 170 рублей? Дед удалился. Видно было, как Вовка замешкался с этой олениной: то ли убрать её к чертям собачьим в холодильник, то ли уж пусть стоит себе, как напоминание о несбывшейся прекрасной жизни. А ведь учился он в авиационном. Толковый инженер был. Не пил. Подавал большие надежды. Где же его так подкосило? Да просто говнюк он. Взять бы и сказать сейчас ему об этом прямо в глаза, так ведь не сыщешь их, эти глазки, рыскают по столу, как крыски. Ох, вдарило в голову что-то… Откуда мы с ним знакомы, кстати… чёрт вспомнишь. Да и хрен с ним! Знаем и знаем друг друга. Дружим вот уже сколько лет. Правда, из них большую часть и не общались. Да и что можно вписать сюда в эту дружбу? Что он для меня сделал-то? А я что для него? Водку вместе пили да бабу вместе трахали. Вот точно… так ведь и познакомились. Как же её звали? Да и хрен с ней. Вовка и сам-то её, наверное, не помнит. – Как её звали?
– Кого? – удивился Вовка.
– Ну, ту, с физмата, которая нас познакомила, так сказать, помнишь?
– Ленка, что ли?
– …Ленка! – громом раздалось у меня в голове. – Тебя накрыло, что ли? Ленка – жена моя. Ты про неё, что ли?
Я смотрел на эту оленину и завидовал ей. Мне хотелось спрятаться в холодильник вместо неё. Эта Ленка – она ведь жена его! Оставалось незамедлительно сменить тему, тем более что и изначально желание было одно – рассказать о своей проблеме. Собственно, я и прибыл сюда, чтобы не водку жрать и Ленку обсуждать, а решать свои дела. Дела были конкретные.
– Мне нужно найти одного человека, помнишь, я звонил, рассказывал, – начал я.
– Ну.
– Это всё очень странно. Я бы даже сказал, в голове не укладывается. Но придётся уложить. Короче, это касается матери. Сначала мне приходили письма с описанием её проживания: как себя чувствует, что ест, что не ест, какие ведёт беседы, какую надела юбку, сходила на горшок – не сходила, короче, о всякой чепухе. Я поначалу решил, что это такая обычная процедура с родственниками. Мол, обязаны держать в курсе. Или, думал, специально пишут, чтобы надавить на жалость, пробудить совесть и тому подобная ерунда. Только в их ли интересах, чтоб я забрал её оттуда? Я плачу 50 тысяч в месяц, чтобы не вспоминать о ней. Мало того, что это дорого, блин, и это их зарплата, так они же за мои 50 косарей мне ещё и напоминают о ней. Спрашивается – за что я плачу?
Вовка молчал.
– Погоди… Речь совсем не об этом. Не в деньгах дело. Я не об этом хотел сказать… Так вот, я все эти письма сначала просматривал, так, наискосок, а потом и вовсе перестал открывать. Приходят себе и приходят раз в месяц, и лежат стопкой… 50 косарей в месяц, чтобы не видеть её. Полтинник, чтобы содержать эту сучку. Нет, ну, надо так, а?
Вовка смачно закинул ломтик селёдки себе в пасть, и прочмокал лишь одно:
– Ужас.
Если бы не эта рыба, то я встал бы и ушёл прочь – так мне стало противно от того, что, казалось, он совсем меня не слушает. Но я свалил всю вину именно на рыбу и моё отвращение к ней.
– Как ты можешь есть её?.. Ты бы мог 50 косарей отдавать за то, чтобы ваш дед не выходил из комнаты и не искал тут свои очки?
– Какой дед?
– Ну, отец твой.
– А, ты про тятьку, что ли?
– Про тятьку?
– Ну, ты за батю моего спрашиваешь или про какого деда?
– Господи… да.
– 50 штук за тятю и ещё десятку за его кошку придётся выложить, хотя десятки многовато, дешевле её кормить всё-таки… да и тятю тоже.
– Господи, неважно… не в этом дело.
– Погоди...
Этот несносный селёдкоед, этот сын какого-то тятьки, безалаберный отец семейства, ненавистник кошек, этот недоделанный оленевод решил налить себе компотику. Он сбивал меня с мысли каждый раз. Я не мог ни сосредоточиться, ни пожрать нормально. Он то предлагал выпить, то закусить, то вертелся на стуле в поисках салфеток, то ронял вилку. Кто-то заходил на кухню, стучали в стенку и доносились Ленкины угрозы, потом происходило что-то ещё. Меня раздражал тот факт, что мы треплемся ни о чём вот уже который час. Всё, что мне нужно было от него – это душ, еда, ночлег, и выяснить, что с моей матерью и как с ней дальше поступить. Всё остальное не представляло для меня никакого интереса. Его маслянисто-рыбные пальцы хлопнули меня по локтю:
– Ага-ага!
– Короче! Недавно я решил прочесть одно из писем, просто случайно оказалось в руках. В нём говорится, что у матери плохое психическое состояние. Ей требуется медицинская помощь. Уведомляют, что в случае неявки за ней она будет помещена в психиатрическую больницу.
– В Кащенко?
– Я не знаю. Кто это? Зачем ты меня об этом спрашиваешь?
– Ну, дальше что?
– Ничего. Необходимо подписать какие-то документы. Решить наследственный вопрос. Вот я и прилетел. – Ты же говорил, что тебе начхать на неё.
– Там речь идёт о наследстве. Хоть что-то я должен поиметь с матери? В конце концов, можно оплачивать её жизнь хотя бы из её же денег, потому что больше расплачиваться за её жалкое существование своими денежными средствами я не намерен.

Если бы я только мог вспомнить, чем закончился вчерашний разговор, то не испытывал бы такого волнения, заходя в приют для престарелых. В тот самый, в который двадцать лет назад я определил свою мать. Мог ли я испытывать угрызения совести сейчас? Нет. Ни капли. Мог ли я переживать о том, как мы встретимся с ней? Нет. Ни один мускул не дрогнет при встрече – я это прекрасно знал. Причина волнения заключалась в другом. Как сейчас будет решаться так называемый «мой вопрос», а именно дальнейшее моё существование. Оно напрямую зависело от местопребывания матери. Моя работа, мой быт, моё законное свободное время – всё висело на волоске. Как же я от этого устал! Я чувствовал – меня вновь ждет дилемма: «Что делать с матерью?». Этим вопросом время от времени я задаюсь всю жизнь. И вот опять! Если дальнейшее содержание в приюте невозможно, значит, я буду вынужден забрать мать к себе. А если не прикладывать никаких усилий и позволить им перевести её в сумасшедший дом, то вместе с ней уйдёт и всё наследство, доставшееся от деда, а оно немалое. Главное сейчас – убедиться в степени вменяемости матери. Насколько у неё вообще поехала крыша и поехала ли?! Только что говорить в таких случаях? В каком виде я предстану перед персоналом приюта? Как бы не стало стыдно. Хорошо, что Вовка рядом. О чём мы вообще вчера вели с ним беседу? Голова была забита всяким хламом, начиная от дедовых… тятькиных, блин, очков и заканчивая «псом Горбатым», которого мой друг проклинал за развал страны каждый раз, когда обращался к воспоминаниям о своём нереализованном прошлом. Поспали мы часа четыре от силы.
– Ты вчера заикнулся про какого-то человека, которого нужно найти, – утром спросил Вовка. «Продолжаем!», – обречённо подумал я. Но тут же осознал, что, оказывается, он слушал меня вчера. Этот бобровообразный мужичок, по имени Вовка, с редкими усиками под картофельным носом, проявлял необоснованный интерес к моему делу о матери. Может, раздул свои пухлые щёчки в надежде, что перепадёт и ему зернышко от предполагаемого наследства? Я молчал. Из-под его воротника выглядывала замызганная тельняшка, в которой он просидел сегодняшнюю ночь, и в которой, видимо, так и спал. В таких тельняшках ходят все моряки, подводники или авиация. Различия только в густоте цвета полосок. Для меня они были все на один цвет. Подобную тельняшку я хорошо помню с детства. Она всегда сохла на батарее рядом с моей кроваткой. Это была отцовская тельняшка, оставшаяся у него от службы на флоте.
– Твой отец на флоте, что ли, служил? – поинтересовался я у Вовки.
– С чего ты взял?
– У него солнышко с волнами на руке. Такое только у моряков.
– Какое солнышко? Нет у него никакого солнышка…
Волны бушевали на прекрасной картине Айвазовского «Девятый вал», а вернее, на её копии, от которой я не мог оторвать глаз, пока Вовка интересовался у дежурной о возможности встречи с Анной Генриховной Штольц – такое имя досталось моей матери от её родителей. Генрих Штольц и Елизавета Андреевна Рыбина… Мои дед и бабка. Почему-то именно сейчас, глядя на беспокойное море картины, я вспомнил их.
В то время, как выяснялось, где в данный момент находится моя мать, в какой она комнате, и кто из сиделок может проводить нас к ней, одна из местных старушек назойливо заглядывала мне в лицо и словно за что-то осуждала. Я старался не обращать внимания ни на неё, ни на то, что происходило у стойки дежурного. Там повторялись одни и те же вопросы. Голоса становились громче. Интонации повышались. Эмоции накалялись. В основном напирал мужской голос. Вовка не на шутку разнервничался. Чего он так печётся, не его же мать?
– Я ничего не понимаю, – наконец вернулся мой «помощник» и он же друг Вовка. – Это какой-то бред. Твоей матери здесь нет. – Как нет?
– Вот так. Я спросил, может, она в саду, может, её перевели куда-либо. Нет, говорят, что она вообще больше не числится в списке проживающих.
– А где же она?
– У них, видимо, какой-то бардак в документации, сказать толком ничего не могут. Может, ты попробуешь?
Я подошёл к стойке, за которой стояла молоденькая девушка. Такая хрупкая и маленькая с детскими глазками, что захотелось за ней самой назначить каждодневное пристальное наблюдение. И как только у неё хватает сил работать в этом месте? Не иначе как умалишённая или бывшая монашка. Хотя, может, просто какая-нибудь студентка на подработке.
– Здравствуйте, – начал я осторожно. – Моё имя Дэниель Грант… простите… моё имя… моё имя Герман Штольц. Моя мать находится у вас. Я бы хотел забрать её.
– Я уже объяснила вашему товарищу, что сведениями об Анне Генриховне мы не располагаем. Я здесь недавно работаю, архив у нас временно переехал.
– Господи, 21 век… какой архив, всё в компьютере должно быть.
– К сожалению, вот так. Договор об оказании услуг был расторгнут, я так понимаю. А по какой причине, не могу подсказать. Мы можем сделать запрос, но придётся подождать…
– Моя мать неизвестно где болтается, а я буду ждать?! Сколько вы здесь работаете?
– С марта этого года.
– Это получается… полгода. Прекрасно.
– Что прекрасно? – удивился Вовка.
– Значит, её здесь нет минимум полгода, – правильно ответил я на его вопрос.
– И где она?
– Тебе же сказали – они не знают.
– Она не могла просто так взять и испариться! – не успокаивался он.
– Если ваша мать, уважаемый Герман, изъявила собственное желание покинуть данное заведение, то она, как и любой другой находящийся здесь человек, волен изъявлять свои предпочтения. Если кто-либо считает, что здесь ему не место, он легко может…
– Меня не интересуют другие ваши больные...
– У нас здесь не больные. Тут не больница. Проявить заботу и помочь избавиться от чувства одиночества… – Ладно-ладно, вашу пропаганду я знаю… Если вы рассчитываете, что я запланирую поместить к вам другого своего родственника и выложить очередную сумму денег, то вы ошибаетесь – у меня нет больше денег, и родственников, кстати, тоже.
Уходя, я ещё раз взглянул на девятый вал. Весь мой род лежал на дне этого «Айвазовского моря». Их кости и черепа. Именно так я читал эту картину. Я увидел, как море ожило, и волна пошла на меня. Брызги! Я отдёрнулся.
– Ты в порядке?
– Картина… Мой друг и товарищ спешно следовал за мной, то и дело пытаясь выяснить, почему я так безразличен и проявляю эмоции к пустякам, не имеющим отношения к главному.
– Я вообще не понимаю, что я здесь делаю и зачем повёлся на эти письма.
– Письма!!! – выкрикнул Вовка. – У тебя они с собой? Дай-ка сюда.
Я передал ему одно из писем, погребённых в желтоватых конвертах.
– Так! Кто-то же их писал?!
– Их пишет одна из сиделок, – уверил я.
– Но вот это написано позже – в апреле, вот май, июньское... Как это понимать?
– Я не знаю.
– А я знаю. Получается, твоя мать у этой сиделки. И искать её нужно вот по этому адресу, – Володя ткнул пальцем на конверт и стал похож на какого-то сыщика. Неожиданно из главных дверей выбежала дежурная:
– Простите! Вы говорили про родственников. По правилам, человеку, выписывающемуся у нас, положено указывать, кто является ближним родственником или опекуном, если такой имеется. Одна из старушек сказала, что помнит Анну Генриховну, и говорит, что та хвасталась, как её заберёт внучка. Её забирала внучка, наверное.
– Ну да, разумеется. Кто же ещё?! Значит, у вас люди всё-таки выписываются, прям как в больнице.
Мне было всё ясно. Я вернулся в машину. Вовка замешкался с дежурной ещё на несколько минут и сел за руль.
– Что за внучка? Твоя племянница?
– У меня нет ни сестёр, ни братьев.
– Получается, что твоя дочь?
– Да.
– Ты не говорил, что у тебя есть дочь. – Я и сам не знал.
– Охренеть!!! Это какое-то недоразумение, явно. Едем по адресу.
Я прекрасно знал, чей это адрес. И Вовка, который уже порядком надоел своим рвением, удивился по прибытию, что и ему хорошо знаком этот дом, этот подъезд, эта квартира. Он не раз бывал здесь у меня в гостях.

Товар добавлен в корзину

Закрыть
Закрыть
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика