Хочу быть военным. Михаил Азариянц

Уважаемый читатель! Проба пера уже состоялась, а это

– моя вторая книга.

Здесь первая часть романа.

Не скрою, книга связана с биографическими событиями, но это далеко не мемуары.

В марте 1953 года умер великий вождь советского народа Иосиф Сталин. Так не провожали в последний путь никого. Я был свидетелем всеобщей скорби и передал ее так, как воспри- няли почти все советские люди. Пока ни один политик не мо- жет претендовать на такое величие.

Вы скажете; вот ещё один сталинист. Отнюдь нет. Я всегда был в оппозиции к той системе, которую создал он, и никогда не вступал в коммунистическую партию. Но отвергать его величие — глупо и безнравственно. Почему-то Наполеон – герой, хотя на нём сотни тысяч человеческих жизней, царь Александр – царь-батюшка, хотя он был не менее кровожаден. Просто каждая власть хочет власти и не выбирает средства для её достижения.

Сталин – это наша история, и примите её такой, какая она есть.

В моем романе – биография обыкновенного советского че- ловека, которая начинается со смерти вождя. Динамичная, разнообразная жизнь полна трудностей и лишений, побед и по- ражений. Любовь и страдания героя наполняют её колоритом волнений и душевных переживаний. Рискованные и порой безум- ные поступки – основная интрига романа. В этой книге пери- од детства, юности и первой молодости. Надеюсь, читатель, что доживем и до продолжения.

Часть первая

ДВА УДАРА НИЖЕ ПОЯСА

Детство мое прошло в прекраснейшем, милом, теплом го- роде Тбилиси; мы, дети войны, играли в войну: рыли окопы, строили землянки, изображали бойцов Красной Армии и по- бежденных фашистов.

Наш большой двор, наполненный ароматом цветущего миндаля, утопал в сиреневых кружевах весеннего торжества природы. Очень разнообразные, кипучие дни были наполне- ны созиданием. Подхваченные общим порывом, мы сажали де- ревья, благоустраивали парки, а по вечерам играли в «казаки

• разбойники». На лестничных площадках подъездов ставили спектакли и интермедии. Голодные и босые, по утрам мы вы- стаивали многочасовые очереди за хлебом. Знаменитый на весь Дом летчиков продавец единственного в округе хлебного мага- зина дядя Датико был для нас воплощением жизни и справед- ливости.

Вставал я рано, и хотя занятия в третьем классе 78-ой муж- ской школы начинались в час дня, я не любил досматривать мучительные сны, а первым выходил навстречу утреннему солнцу, выплывавшему из-за Триалетцкого хребта. В тот день (а это было 5-го марта 1953 года) погода была пасмурная, и дол- гожданное солнце, с которым мы встречались почти каждое утро, так и не появилось на мрачном, туманном небосклоне. Я, шаркая дырявыми сандалиями по узкому длинному тротуару, тянущемуся до самого поворота, медленно шел, мечтая о том, что сегодня мы вдоволь поедим хлеба, а может быть мама ку- пит нам фруктовое мороженое, которое было самым вкусным, так как другого мне есть неприходилось. Рано, в 5 часов утра, мама ушла в банк: занять очередь за пенсией, которую мы по- лучали за погибшего во время Великой Отечественной войны отца. Было тихо и таинственно. Двор еще спал. И только изда- лека временами до слуха моего докатывался шум пробегавшего

за домами трамвая. Я медленно приближался к соседнему дому, который стоял перпендикулярно нашему и своим фасадом как бы замыкал двор. Вдруг на балконе первого этажа с шумом рас- пахнулась дверь и Валька Калошин (мой ровесник и приятель) выскочил к перилам и каким-то таинственным хриплым шепо- том заорал: «Миша, Сталин умер!»

Несколькомгновений,напуганныйнеегосообщением,смысл которого я сразу не успел осознать, а растрепанным видом и искаженным в испуге лицом, я стоял в оцепенении. Хотя смысл его слов постепенно проникал в мое сознание. В глазах помут- нело: не то от навернувшихся откуда-то слез, не то от озноба, который вдруг пробежал по всему телу.

Сталин – с этим именем было связано всё: и великая победа над фашистами, и то, что мы сегодня живем, и школа, и сильная, могучая Армия,которая часто по утрам ровным длинным стро- ем проходила мимо наших окон, приятно оглушая нас звонкой победной песней «Непобедимая и легендарная», и вода, и солнце, и вся жизнь. И так думал не только я. Так думала моя мама, моя учительница, мои друзья – так думала вся страна. С тех пор прошло несколько десятков лет, но хроника этого трагично го дня в мельчайших подробностях проплывает перед моими глазами.

Время перевалило за полдень. Солнце так и не вышло, по- нимая несуразность своего появления на траурно-печальном небосклоне. Широким потоком огромная масса людей медлен- но плыла по подъему Бараташвили, а там, внизу, бурная, серди- тая Кура спешила куда-то вдаль– донести печальную весть до горных деревень и малых городов. Люди шли медленно и мол- ча, роняя слезы на осиротевшую землю. Накрапывал мелкий дождь. И трудно было понять, отчего была мокрой земля?

Над людской рекой, медленно покачиваясь, повисли сот- ни портретов Великого вождя, обрамленных красно-чер- ной траурной каймой. У Колхозной площади потоки с раз- ных концов города сливались в один и по Пушкинскому

подъему двигались к площади Берия. К двум часам дня пло- щадь была полна. Все находились в ожидании, как мне ка- залось, того, что кто-то скажет, что это ошибка, что Сталин жив и что всё будет как прежде. Но чуда не произошло. Тра- урный, зловещий голос Лаврентия Берия произнес то, чего не только я, никто не хотел услышать. Но, к сожалению, это была правда. Правда, в которую так не хотелось верить. Есть поверье, что гонцу, принесшему печальную весть, рубили голо- ву.Так случилось и с Берия – правда, его расстреляли.

Все то, что случилось потом, историки описали каждый по-своему, кому как было выгодно. Ведь точка зрения одного че- ловека никак и никогда не может претендовать на истори ческую истину.Истиной может быть только общенароднаялюбовь и при- знание. Историки и разного рода «политологи» трактуют одни и те же события в угоду той власти, во времена которой живут.

Однако с такой великой фигурой, такой глыбой не срав- нить ни одного политического пигмея, уже умершего или ныне здравствующего, которые пытаются облаять, оклеветать, очер- нить его неповторимую мощь.

Незадолго до своей смерти, критически оценивая всю свою многолетнюю деятельность, Иосиф Виссарионович сказал един- ственному из своих близких товарищей священнику мцхетско- го монастыря «Свети цховели»: «Когда я умру, последователи на могилу мою навалят кучи словесного мусора с единственной целью – возвысить себя. Но ветер истории развеет их, и я снова взойду на пьедестал».

Величественное здание старого тбилисского вокзала с огром- ными геометрическими часами с ярко-черным циферблатом, готическими арками, стеклянными витринами поражало моё воображение. Носильщики в широких фартуках, с нагрудными знаками, сияющими начищенной сталью, в разные стороны, с багажом и без багажа, катили широкие чёрные тележки, покри- кивая: «Посторонись!» Деревянные навесы, покрытые серой па- русиной, скрывали в своей тени уютные, аккуратно выкрашен-

ные светло-зеленые скамейки, на которых сидели приезжие кре- стьяне, хаотично побросав узлы и связанные с ними бурдюки с вином или с молоком. Некоторые, разложив на старых газетах сыр, лаваш и зелень, разливали в граненые стаканы искрящееся под солнцем красное вино, приглашая совсем незнакомых лю- дей присоединиться к трапезе. Своеобразная, ранее не виданная мною вокзальная жизнь удивляла своей новизной. Меня, деся- тилетнего мальчишку, мама провожала в Ставрополь в суворов- ское училище. Царившая вокруг суета так увлекла меня, что я не слышал, о чем трещали мои родные сестрички и какие напут- ствия давала мне мама. И только возле вагона, когда она предъ- явила билет и указала проводнице на маленького пассажира, я очнулся. В суворовское ехал я не один, еще четверо мальчишек и сопровождающая от Комиссариата женщина. Мама о чем-то го- ворила с ней, потом вдруг стала плакать. Глядя на неё, заревели и мои сестрички. Потом мой деревянный чемодан занесли в вагон какие-то дяди. Мама поцеловала меня и поставила на ступеньки вагона. Так началась моя самостоятельная жизнь.

Экзотика, романтика детства: бегущий с пронзительными гудками паровоз и несущиеся вспять и леса, и горы, и долины. Медленно покачиваясь, выбивая монотонную дробь, состав уносил меня вдаль от родного дома. Лежа на второй полке и глядя в узкую фрамугу окна, я с жадностью впитывал в себя мелькающий передо мной мир. Черные пасти тоннелей про- глатывали сначала паровоз, а потом вагон за вагоном. На не- которое время наступала кромешная мгла, а потом, не перева- рив стального коня, тоннель выплёвывал его на другой сторо- не горы. Старинные крепости с полуразрушенными замками с укоризной поглядывали на чрезмерно спешащий и кричащий паровоз. Эхо его зовущих гудков растворялось в клубах черного дыма и исчезало вместе с ним, расстилаясь над извивающейся лентой вагонов. Убаюканный ровным стуком колес, я заснул.

Утро следующего дня восхитило меня ранее не виданной панорамой моря. Голубая, искрящаяся под утренними лучами

солнца вода поражала моё воображение. Я ликовал. Мне хоте- лось крикнуть: «Здравствуй, море!» Я долго, не отрывая взгляда, всматривался в голубую даль, мечтая о морских путешествиях и белых пароходах.

В этой, первой в моей жизни, поездке я хорошо запомнил, как пересаживались мы из поезда в поезд.

Узловая станция Кавказская, растворившаяся в голубом утреннем тумане, покрикивала короткими гудками снующих туда-сюда маневровых паровозиков, растаскивающих товарные и пассажирские вагоны, спуская их с горки и формируя новые составы. Пока тетя Галя бегала по кассам, переоформляя наши проездные, мы, сбившись в кучку, стояли возле своих чемода- нов. С несвойственной для её полноты резвостью она неожи- данно выбежала через массивную центральную дверь и, ко- мандуя на ходу, увлекла нас в конец перрона, где уже стоял под парами маленький старенький состав времен Гражданской во- йны, на котором под деревянными окнами светилась надпись:

«Будённовск – Ставрополь». Затолкав нас в вагон, она глубоко вздохнула и, вытирая вспотевший лоб и поправляя выбившу- юся из-под косынки тёмную прядь непослушных волос, как бы подытоживая, сказала: «Ну, слава тебе, господи, успели».

Трёхэтажное п-образное здание бывшего кадетского кор- пуса, выкрашенное в светло-лимонный цвет, празднично свер- кало огромными овальными окнами, просматрива-ясь сквозь ажурные узоры высокого чугунного забора. Две старинные, давно не стрелявшие пушки времён Александра Суворова сто- яли на пьедесталах возле массивных (красного дерева) дверей центрального входа, как бы символизируя военную принадлеж- ность здания. Аккуратные аллеи молодого парка, разбитые во дворе суворовского училища, манили своей чистотой и арома- том свежей хвои. Здесь нам суждено было жить, учиться и расти

Суворовцы отдыхали на летних каникулах, и всё огром- ное здание из нескольких корпусов было отдано на откуп ма-

леньким пацанам-кандидатам, собранным из разных городов и республик нашей великой Родины. Предстоящие экзамены и строгая мандатная комиссия должны были открыть некото- рым из нас путь в кадровые офицеры Советской Армии. А пока мы в свободное от подготовки время бродили по просторным классам, широким светлым коридорам и умывальникам. Запа- хи краски и побелки дурманили голову. Но особенно поражало обилие и вкус воды. Столько воды: открой любой кран в умы- вальнике и сколько хочешь пей, умывайся и брызгайся! Я часто заходил в просторный свежевыкрашенный умывальник и тай- ком наслаждался звуком падающей из крана воды.

Экзамены, вопросы мандатной комиссии – всё это проплы- ло как сон, а вот просторную, пахнущую свежим бельём и но- вым обмундированием каптерку я запомнил на всю жизнь. В ней заправски орудовал огромного роста горбоносый, красно- лицый старшина. Он долго и по-отечески подбирал на меня ещё не существующее в природе, а тем более в его хозяйстве, обмун- дирование. К одиннадцати годам от роду я «вымахал» всего-то до 128 сантиметров. И он, беззлобно чертыхаясь, пытался одеть меня. Труднее всего пришлось с шинелью. Её длинные полы и непомерно глубокие рукава висели почти на полу и в зеркале, к которому он меня подвёл, торчала одна, к тому времени уже постриженная, голова. Увидев своё отражение, губы мои растя- нулись в невольной улыбке. Он тоже улыбнулся и, нарочито сдвинув брови, сказал: «Тут плакать надо, голубчик». Я вышел из каптерки, едва волоча узел с обмундированием, в которое намеревался облачиться после бани, в неё нас должен был пове- сти тот же грозный старшина, которого беззлобно мы называли

«Тучей». Впоследствии в баню мы ходили каждую пятницу, и она то же, как всё новое, оставила в моей памяти неизгладимый след. Но больше всего не только я, но и многие другие любили её зимой.

Предбанник, в котором наш строгий, но любимый старши- на сидел в просторном углу, окружённый узлами свежего паху-

чего белья, и умело руководил всем довольно несложным про- цессом, был наполнен паром из-за бесконечно открывающихся и закрывающихся дверей. Огромный зал, с частыми каменны- ми колоннами, возле которых мостились тоже каменные, из- рядно отполированные задницами лавки со смонтированными широкими бронзовыми кранами горячей и холодной воды, был заполнен звоном ударяющихся о лавки металлических тазов, шумом падающих широких водяных струй и визгом резвящих- ся пацанов. Все в мыльной пене, они старательно натирали друг друга жёсткими пеньковыми мочалками, чуть не до крови раз- дирая кожу. Любители, намывшись, бежали в парную и в густом молочном тумане, на ощупь отыскивая полку, взбирались на са- мый верх, чтобы окунуться в обжигающую прелесть настояще- го русского пара. А потом, растирая стекающий пот, готовились к решающему прыжку в белоснежный глубокий сугроб, насы- панный на внутреннем дворе бани. Распаренные, с красными довольными лицами, в чёрных шинелях, мы, извергая клубы пара, с задорной строевой песней возвращались в училище, пробуждая ещё почти спящий Ставрополь. Редкие прохожие умиленно провожали нас добрыми восторженными взглядами. Жизнь текла своим чередом, подчиняясь давно установив- шимся правилам военной службы. Просторные светлые комна- ты – казармы, расположенные в главном корпусе трехэтажного здания, рассчитанные на 28 – 30 человек, заставленные аккурат- но заправленными, выстроенными в строгую линию армейски- ми кроватями, голубыми свежевыкрашен-ными тумбочками и тяжелыми, неказистыми табуретками, являлись обстановкой нашего нынешнего дома. Мы четко выполняли требования и команды наших командиров, воспитывавших нас в духе благо- родства и чести. Сигналы трубы оповещали нас об очередных этапах повседневной жизни. Но самым любимым и всегда ожи- даемым был сигнал на обед. Мы, полусиротские дети, привык- шие в основном к разовому питанию дома, здесь четыре раза приглашались в столовую, где нас кормили довольно вкусно

и разнообразно. В письмах домой мы часто писали об этом, и наши мамы радовались за нас и мысленно благодарили партию и советское правительство. А мы тайно ожидали праздника, и когда он пришел, то восхитил нас своей торжественностью и величием.

Огромный просторный зал с высокими овальными окнами, зашторенными шелковыми, золотистого цвета тяжелыми зана- весями; массивная позолоченная, с хрустальными гирляндами старинная люстра; сцена, с длинным рядом столов, покрытых бордовой бархатной скатертью, – всё это придавало какую-то неповторимую торжественность и ожидание. В первых рядах, сверкая позолотой праздничных погон, разместились старшие офицеры, за ними – самые младшие суворовцы и далее по ран- жиру. В зале стоял предпраздничный шум: хлопанье кресел, тихие команды и указания, раздаваемые полушепотом. Нео- жиданно задние ряды стали подниматься, за ними средние, все поворачивались к проходу, по которому шли два генерала и сопровождавшая свита офицеров. Все они, поднявшись на сцену, заняли места за столом. Моложавый седоватый полков- ник, тихо постучав длинным тонким карандашом по графину, который стоял прямо перед ним, призывая общее внимание, густым, мелодичным баритоном произнес: «Торжественное со- брание, посвященное 36 годовщине Великой Октябрьской Со- циалистической революции, разрешите считать открытым». Из оркестровой ямы, как по волшебству, вместе со взлетом ди- рижерской палочки плотным, густым потоком взвился торже- ственный аккорд, дружно поднявший на ноги весь зал.

Гимн Советского Союза, который я раньше слышал толь- ко по радио, рождался там, под сценой, наполняя помещение и гипнотизируя присутствующих. Что-то огромное, величе- ственное, значительное наполняло всё мое существо, и впер- вые я ощутил, что принадлежу к этому непонятному всеобще- му волнению. По окончании гимна всё тот же густой баритон, как бы не давая очнуться от гипноза, произнес: «Дорогие то-

варищи, разрешите мне в почетный президиум нашего собра- ния избрать Центральный Комитет КПСС во главе с Иосифом Виссарионовичем Сталиным!» Зал снова встал, зааплодировал и снова сел. Я некоторое время недоумевал: «Как же так? Ста- лин умер, а его избирают в президиум?» Однако новая коман- да: «Встать под знамя! Смирно!» – отвлекла меня от раздумий. Вновь оркестровая яма грянула торжественным маршем, и по центральному проходу, чеканя шаг под развевающимся шелком Красного Знамени, прошли знаменосцы. Взойдя на сцену, они встали в самом центре и замерли.

В дальнейшем не раз повторялась эта процедура, но запом- нил я именно 36-ю годовщину Октября.

Суворовские училища были созданы по указанию Сталина еще в самом конце войны в основном для детей, оставшихся без родителей или одного из них. И надо сказать, что именно этот принцип соблюдался прежде всего мандатной комиссией при зачислении маленьких кандидатов. Поэтому как бы первона- чально все оказывались в равных условиях.

Наш взвод, офицером-воспитателем и командиром которо- го был назначен рыжеволосый, краснолицый майор по фамилии Буцык, состоял из двадцати шести мальчишек, прибывших из разных уголков великой страны Советов. При первой же встре- че с нами Василий Иванович (так звали рыжеволосого майора) назначил старшим, не знаю по каким критериям, вероятнее все- го – себе подобного, – рыжеватого высокорослого Толика Буха- ровского, которому в дальнейшем поручал обязанности своего помощника. Рассказав нам о правилах поведения, о воинской дисциплине, о задачах, которые стоят перед нами, построил нас в колонну по два и повел на экскурсию по училищу. И хотя еще в период, когда мы бегали по территории кандидатами ко- е-что успели увидеть, затея его была не безынтересна и полезна. Миниатюрный полигон, на котором моделировались разного рода тактические задачи наступления и обороны; автопарк с боевыми машинами пехоты, артиллерийские орудия образцов

прошедшей войны; аллея Героев Советского Союза, располо- женная в главном фойе центрального входа, и Доска почета, на которой золотистыми буквами были записаны имена выпуск- ников-медалистов, – всё это и многое другое стало не только предметом знакомства с особенностями училища, но и лишним доказательством того, что мы теперь принадлежим к военной части нашего общества. События развивались так стремитель- но, что первое время я вспоминал о доме только в постели. Но, едва укрывшись мягким байковым одеялом и вспомнив родные лица матери и сестер, как все видения превращались в сон. С непривычки, вечно занятый познанием окружающего мира, я быстро уставал – и думать о доме было некогда.