Трилогия о Финисте. Кристина Тюрькаева

Погоня за Финистом, или Приключения в Италии

Всё, написанное здесь – плод авторской фантазии. Любые совпадения случайны.

Автор

«…Только влюблённый имеет право на звание человека».

А. А. Блок,

«Когда Вы стоите

на моём пути…»

Поезд пришёл на Сицилию из Рима поздно вечером. Затем – короткое путешествие на пароме, и вот я уже шагаю по уютным, просоленным морским воздухом улочкам Мессины, о которой когда-то написал трагическое стихотворение поэт Александр Блок. Моя итальянская подруга Джованна, «сдав меня на поруки» семье – дядюшке, тётушке, двоюродному брату – хозяевам маленькой гостиницы, больше похожей на сказочный домик – со своим очередным молодым человеком уехала обратно в Рим.

Родственники Джованны произвели на меня прямо-таки неизгладимое впечатление – казалось, что кто-то наверху решил провести реинкарнацию трёх совершенно разных людей, живших в разных странах в разные эпохи, но двое из них одно время были современниками.

Дядюшка, заменивший сиротке Джованне отца, синьор Паоло Конте, шестидесятилетний джентльмен, был точной копией барона Пьера де Кубертена, человека, возродившего традицию Олимпийских игр – средний рост, мягкое лицо, благородная седина, пышные усы. Но самыми удивительными в его облике были глаза – я поймала себя на мысли, что в них хочется утонуть – выразительные, большие, и, что непривычно для чернооких итальянцев – пронзительно-синие.

Его жена – синьора Роберта, которую домашние называли Робби – один в один походила на пожилую советскую актрису Фаину Раневскую – дородная фигура, «химические» тёмные кудри, внимательный, цепкий взгляд чёрных, как маслины, глаз, и вечно дымящая сигарета в руке.

Их сын Чезаре, на пять лет меня старше, тридцатипятилетний писаный красавец – оживший аристократ с «Портрета дворянина» работы Альтобелло Мелоне, только брюнет.

Сама Джованна была типичной итальянкой: маленькой, черноглазой, черноволосой, с целой россыпью мелких кудряшек.

Меня встретили радушно, поселили не в общей гостинице, занимавшей весь первый этаж, а выше, рядом с хозяйскими апартаментами, в аккуратной комнатке с балконом и видом на голубой Мессинский пролив. Сказали, чтобы я не вздумала ходить обедать и ужинать в местные кафе (завтрак постояльцев входил в счёт заведения), а приходила столоваться вместе с семьёй Конте.

Как оказалось, Джованна, по уши влюблённая в русскую культуру и язык, представила меня своим родным чуть ли не профессором-культурологом. Хотя я – всего лишь скромный библиограф, искренне увлекающийся мировым искусством, историей, певучим, мелодичным итальянским языком, а также кухней. Мне повезло иметь знакомых в нашей столице, а через них – в Италии, куда я смогла прилететь в отпуск на три недели после пяти лет упорного труда и накоплений…

И вот – мечта сбылась! Я стояла на балконе, вглядываясь в синюю даль, и тихо умилялась: в семье Конте, как выяснилось, все неплохо говорили по-русски, а я ещё дома осваивала итальянский по самоучителю. Поэтому мы договорились о совместных уроках друг для друга. Моя влюбчивая подруга Джованна, однако же, удрала в Рим с очередным кавалером, горячо заверив меня, что вернётся через неделю и устроит обширную экскурсию по достопримечательностям.

Я, увы, не сразу поняла «гениальный» план своей пылкой амики[1]: она, имея море поклонников, беспокоилась о моём одиночестве. И явно решила свести меня со своим двоюродным братом, на которого я, как мне показалось, не произвела сильного впечатления: Чезаре был со мной вежлив, даже иногда галантен, но и только. Он абсолютно не собирался уделять мне какое-то особое внимание, тем более «посвящать» во все тонкости и перипетии итальянской жизни.

Впрочем, я не сильно расстроилась, купила себе путеводитель, и, на всякий случай, русско-итальянский разговорник. Впереди было три восхитительных недели у синего - синего моря…

Одиночество никогда не кажется тягостным, когда ты приезжаешь в незнакомые места. Тебя излечивают дорога и свежие впечатления.

Старинные и новые музеи, прекрасные галереи, древние площади, соборы и церкви, сочетавшие в себе самые разные стили – готический, византийский, арабский, норманнский, пышные фонтаны, разноликие монументы…

Я могла целыми днями бродить по городу, просто любуясь им. И – странное дело – совсем не боялась заблудиться или потеряться. Мессина встретила меня приветливо и дружелюбно, а любому транспорту я предпочитала пешие прогулки.

Зайти в храм, чтобы побыть в тишине, удивляясь изумительным витражам на окнах и статуям, вслушиваясь в величественную музыку органа.

Положить два нарцисса к памятнику русским морякам- балтийцам, которые в тысяча девятьсот восьмом году первыми пришли на помощь жителям Мессины, пострадавшим от ужасного, считающегося сильнейшим за всю историю Европы, землетрясения, почти до основания разрушившего город. Корабли нашего

Балтийского флота тогда зимовали и проводили учения неподалёку, и, узнав о беде, отважно поспешили на выручку итальянцам. Но лишь в двадцать первом веке благодарные потомки спасённых людей установили памятник русским матросам.

С хозяевами дома отношения у меня сложились прекрасные. Исключая Чезаре, который в разговорах с друзьями по телефону и скайпу, думая, что я не услышу или не пойму, называл меня не иначе как «Pazzа russа» – «Cумасшедшая русская». Видимо, я была совсем не похожа на привычных ему дам – редко пользовалась мобильным, читала книги, изучала по вечерам карты с маршрутами, чтобы устраивать экскурсии самой себе, не обременяя хозяев. Джованна всю первую неделю звонила мне каждый вечер, но в ответ слышала лишь, что у меня всё лучше некуда.

Раз, по просьбе тётушки Роберты я приготовила на обед щи. В итоге – то и дело слышала восхищённое: «Вenissimo!», то есть «Замечательно!». А уж когда оба синьора попросили добавки – дядюшка – восторженно, а Чезаре – сдержанно, будто нехотя – удивилась даже главная хозяйка.

Но все трое были в ужасе, поняв, что я со спокойной совестью нарушаю традицию трёхчасового послеобеденного отдыха (который здесь называется не по-испански «сиеста», а вполне по-итальянски – «пенникелла»). Вместо того, чтобы спать, я уходила в сад у дома, садилась там в крытой беседке, и, становясь для всех невидимой, пыталась «продраться» сквозь оригинал «Божественной комедии» Данте. Очень уж мне хотелось прочесть любимое произведение в подлиннике.

Как-то днём я так увлеклась чтением, что совершенно отключилась от реальности. Поэтому вздрогнула, когда меня тихо окликнули. Это был синьор Паоло. Его удивило, что я предпочла для чтения средневековую поэму, а не какой-нибудь современный роман. Я в свою очередь, удивилась, что он не спит. Собеседник рассмеялся и сказал, что с самого детства часто пренебрегал пенникеллой ради чтения, убегая из дома в сад. Обменявшись комплиментами, мы расстались, вполне довольные друг другом. Тем более откуда-то, как призрак, возник Чезаре, выполняющий в семейном бизнесе обязанности юриста, и позвал отца в дом – надо было решать какие-то административные дела с гостиницей… На следующий день, придя во время полуденного отдыха в беседку, я обнаружила там чашку кофе и «панино» – лёгкие сэндвичи с разной начинкой. В другие дни их иногда заменяла фокачча – толстая, круглая, (или квадратная) лепёшка, начинённая перемолотыми оливками, или просто политая оливковым маслом.

Хозяева больше в беседку не заглядывали, тётушку Робби я в ней вообще ни разу не видела, а остальным это место было не интересно.

Мне удалось подружиться с другими постояльцами, хотя среди них не было соотечественников, только англичане, французы и немцы – доброжелательные и улыбчивые мужчины и женщины за пятьдесят. Однако мы умудрялись как-то друг друга понимать, общаясь на ломаном английском, а чаще – жестами. И даже иногда ездили все вместе в соседний город Таормину – на пляж «Изола-Белла». Плавать я не умею, хотя море там лазурное, чистое и неглубокое. Зато с огромным удовольствием каждый раз по приезде туда я зарывала стопы в горячую гальку и тёплый песок, сидя на берегу…

Однажды, когда я, по своему обыкновению, стояла на балконе своей комнаты, наслаждаясь пейзажем, в дверь постучали.

Это оказался синьор Конте. Мы разговорились, вместе вышли на балкон. Вечер был синим и тихим. Из сада доносился лёгкий аромат апельсиновых деревьев.

Ещё при первой встрече синьор Паоло попросил меня говорить с ним исключительно по-русски, чтобы он мог попрактиковаться. И вот теперь он говорил со мной по-итальянски, а я с ним – по-русски. То же по его настоянию делали все члены семьи.

Мне «уроки», занимавшие примерно по полтора часа в день, были не в тягость, а итальянские слова и обороты, которыми в ответ делились со мной «ученики», будто сами собой влетали ко мне в голову и закреплялись там.

Самым прилежным на этих занятиях был хозяин дома. Но если пожилому джентльмену разговор на чужом для него языке доставлял истинное удовольствие, то для импульсивной синьоры Роберты учёба была сущим мучением. Тётушка Робби всякий раз краснела, бледнела, покрывалась испариной и не выпускала из рук сигарету, с трудом подбирая слова, произнося их едва ли не по слогам, так что на одну фразу требовалось минут десять.

Чезаре говорил чисто, как и его отец, но подчёркнуто «по-итальянски»: удваивая согласные, растягивая и смягчая звуки. Если я вне уроков сталкивалась с ним на кухне или в саду, то он, кривя губы в насмешливой ухмылке, мгновенно уродующей его прекрасное лицо, произносил только одну фразу: «Mi scusi, signorina!»[2]

Небрежность сына и нервозность жены очень огорчали добросердечного синьора Паоло. Он всякий раз, услышав невнятный русский лепет супруги, или поймав презрительный взгляд Чезаре в мою сторону, взволнованно мял в руках свой блокнот, куда по старинке всё записывал, а после занятий долго и витиевато извинялся передо мной.

Вот и этот вечер начался с извинений хозяина за беспокойство и глупое поведение нерадивого отпрыска – Конте- младший весь урок упорно изображал корову, не проговаривая слова, а мыча их.

Я посмотрела во встревоженные синие глаза старика и осторожно сказала:

– Извинения приняты. Но, может быть, не стоит заставлять Чезаре учиться русскому, раз он этого не хочет?

Однако мой собеседник вдруг разволновался ещё сильнее, вцепившись руками в перила балкона:

– О нет! Он должен, слышите, carina,[3] он обязан знать Ваш великолепный язык! Иначе я себе не прощу!

– Почему? И почему Вы изучаете русский? Я, например, уверена, что Вам мои уроки совсем не нужны. Вы говорите совершенно чисто, почти без акцента, разве что чуть-чуть мягче, чем это принято у нас.

– Grazie, ca…– поблагодарил мужчина по-итальянски, но тут же, смутившись, и оборвав себя на полуслове, перешёл на русский: – Благодарю… Видите ли… любовь к России досталась мне от предков…

– Prego, – торопливо ответила я, вспомнив рекомендацию из самоучителя: не сказать итальянцу «пожалуйста» в ответ на «спасибо», отделавшись лишь кивком головы в благодарность за услугу – значит проявить неуважение. – Среди них есть русские? Расскажите! – прошлое всегда меня воодушевляло, потому что, узнав его, можно понять настоящее и предугадать будущее.

– Нет, среди моих предков – французы и итальянцы… А любовь к Вашей героической Родине – это длинная история…– улыбнулся синьор Паоло, немного успокоившись. – Но если Вам интересно…

– Очень!

Несмотря на все технологические новинки нашего времени, я чрезвычайно люблю живое общение, когда твой собеседник находится рядом, и ты можешь слышать его интонацию, видеть мимику и жесты.

Кроме того, синьор Паоло вызывал у меня искреннюю симпатию: он будто излучал свет и доброжелательность, какой-то хороший, мирный покой. Даже проскользнувшее в его речи слово «carina» звучало отечески ласково, а не отталкивающе - вульгарно.

Вот и теперь он посмотрел на меня внимательно своими синими глазами, похожими на итальянское небо, и покачал головой:

– Вы, Сандра, совсем не похожи на мою племянницу… Её совершенно не интересует собственная родословная… Про таких, как она, у вас говорят «Иван, не помнящий родства», верно? А её и зовут – Джованной… Даже удивительно, что вы подружились…

– Противоположности притягиваются, – сказала я мягко. – Но не думаю, что Джованне вопрос семьи совсем не интересен. Может быть, ещё не пришло время…

– Может быть, – согласился синьор Паоло, и в голосе его слышалась признательность за то, что я не осудила свою ветреную подругу. – Speriamo bene…[4] Однако, Вы просили рассказать, почему мы так ценим всё русское…

– Да, конечно, рассказывайте. – Я превратилась в слух.

– Вы видели памятник русским морякам? Знаете, в честь чего он установлен?

– Конечно.

– Во время мессинского землетрясения русские моряки спасли больше двух тысяч человек. Среди них был мой прадед, которому тогда было восемь лет. Его вытащил из-под завала неизвестный матрос, который на руках принёс ребёнка на свой корабль – к врачу-хирургу, чтобы зашить рану на голове. Никого из семьи тогда в живых не осталось... Прадед рассказывал, что матрос, неся его на руках, всё повторял загадочное слово «Ничаго, ничаго»… С тех пор любовь ко всему русскому хранилась в семье незыблемо. А во время Второй мировой войны прадед, уже партизан Сопротивления, познакомился в отряде ещё с одним русским – парнем, бежавшим из фашистского плена… Они воевали вместе. Однажды русский, его, кстати, тоже звали, как Вас, Сандро, спас прадеда от немецкого диверсанта. Позже Сандро женился на девушке – связистке из их отряда и через десять лет после войны вернулся к себе на Родину с женой и детьми...

Я слушала синьора Паоло, и тут меня поразила внезапная, совершенно потрясающая мысль:

– Ух ты! У нас в городе жил писатель-фронтовик Александр Фурсов, [5]и у него тоже была жена-итальянка, дети. Он написал роман «Пленники трёх озёр» – как раз о войне и итальянском движении Сопротивления, где участвовал… Может быть, тот Сандро, о котором Вы говорите, – это он?! Александр Фёдорович Фурсов?! Невероятно!!!

– Возможно. Неисповедимы пути Господни…– рассказчик умолк и задумался. После короткой паузы сказал: – Теперь Вы понимаете, Сандра, почему мне так дорог русский язык и всё, что с ним связано… Если бы не русские, семьи Конте и на свете бы не было. – Завершил свой рассказ хозяин дома. – А Чезаре ведёт себя как последний stupido,[6] да ещё обижает такую прекрасную девушку… Ещё раз прошу прощения за его скверный характер… Не понимаю, что с ним творится…

– Спасибо за комплимент. А поведение Чезаре – это его беда, а не Ваша. Не извиняйтесь.

– Ошибаетесь, милая. Скверный характер детей – это на семьдесят процентов вина родителей. Только исправить всё бывает уже невозможно… И жаловаться – бесполезно. Что-то я раскис… С Вами легко быть откровенным. Спасибо, что выслушали!

– Спасибо, что рассказали… Было интересно. Похоже на фильм. Или книгу…

– Жизнь – самый лучший сценарист, писатель и режиссёр…– синьор Паоло взглянул на часы. – Идёмте, carina, Робби сейчас позовёт на ужин…

И точно – только мы ступили за порог комнаты – снизу раздался громогласный прокуренный бас тётушки Роберты, скликающей семью за стол.

Мы с хозяином дома сошли вниз, ловя на себе недоумённые, упрекающие взгляды матери и сына. Причём у Чезаре взгляд был почему-то раздражённый, а у Робби – какой-то обречённо уставший, будто говоривший мужу: «Ты снова взялся за старое! Чёртов казанова!» Даже его мирное объяснение, что он рассказывал мне историю семьи, не успокоило ревнивую женщину.

На ужин была классическая паста фарфалле, или, по- нашему, макароны, – «бантики» под каким-то невообразимым соусом, и овощной салат с домашним вином.

Все ели молча и напряжённо. Тётушка Робби потянулась за сигаретой, как бы между делом поинтересовавшись, когда же приедет Джованна. Чезаре ответил, что она обещала быть в воскресенье. Воскресный обед в тесном семейном кругу – это святое, хотя члены семьи не отличались особой религиозностью.

Странно покосившись в мою сторону, синьора Конте вдруг предложила сыну отвезти меня на два дня, до возвращения подруги, в Неаполь – показать этот огромный южный порт, полюбоваться на Везувий, расположенные рядом древние Помпеи, Стабии и Геркуланум – города-музеи под открытым небом, о которых писал ещё римский историк Плиний - старший, попробовать настоящие неаполитанские спагетти, а заодно навестить Франческу, сестру хозяйки… Тем более, добавила она, Сандре, наверное, скучно со стариками. И вообще, как говорится, «Vedi Napoli e poi muori!»[7].

Я удивилась: у нас почему-то обычно «увидеть и умереть» говорят не о Неаполе, а о Париже. На что синьор Паоло мягко заметил, что, родившись в Италии, эта фраза ушла в другие страны, и, соответственно, поменяла главного «героя».

Чезаре перспектива путешествия со мной явно не вдохновляла. Однако он, быстро переглянувшись с матерью и мрачно взглянув на отца, молча согласился, учтиво склонив голову.

Я хотела было отказаться, сказав, что мне и в Мессине неплохо, да и Чезаре может быть неудобно, но тётушка Робби энергично замахала руками: «Что ты, что ты, какой может быть разговор! Ты ведь должна увидеть все красоты нашей страны, чтобы потом рассказать о них в своей далёкой, холодной России!» –

Пришлось соглашаться. И тут синьора Конте добавила: – «К тому же, Джованна говорила, ты одинока, а у Чезаре в Неаполе много друзей. Как знать? Всё лучше, чем сидеть с нами, стариками». – Многозначительно заключила она, не замечая, какой страдальческий вид был при этом у сына и растерянный – у мужа.

Я усмехнулась, поняв её игру. И мотив – хотя представить себе ничего подобного не могла: это же безумие! Разве такое возможно?! Но весь облик женщины, сидевшей напротив меня с самым что ни на есть грозным видом и дымящейся сигаретой в руке, утверждал: возможно! И ещё как!

Пришедший в себя синьор Паоло попытался осадить жену, но та не обратила на него ни малейшего внимания. Конец ужина утонул в тягостном молчании.

Перед сном снова одолели мысли: вспомнилось, как все вместе мы ходили на рынок, потому что продукты там свежее, хотя и дороже, чем в супермаркете. Это была та ещё процессия: впереди, с видом рулевого, шагала тётушка Робби, выбирая нужные лавки с товарами. За нею – синьор Паоло, очень бережно и крепко держащий меня под руку, чтобы я с непривычки не потерялась в густой разноязыкой толпе. Конте - младший замыкал шествие в роли носильщика покупок. При этом Робби то и дело оглядывалась на мужа, а все вокруг оборачивались на Чезаре – уж очень он был хорош, прямо принц с картинки. «Принц» явно наслаждался происходящим, отвешивая комплименты и улыбки встречным дамам направо и налево, не забывая, однако же, бормотать сквозь зубы мне в спину, полагая, что его никто не слышит: «Pazzа russа! Pazzа russа!» Вот спрашивается, при чём тут я?! Это ведь не я превратила его в грузового мула! Вдобавок мне досталась прорва завистливых женских взглядов из разряда: «Как же эта пигалица отхватила себе такого красавца?!»

Нашей «рулевой» пришлось долго объяснять всем знакомым продавщицам, что я вовсе не жена её сына, а просто не в меру любопытная туристка, напросившаяся с ними в поход на рынок. Но синьоре Конте, кажется, не поверили...

Потом подумалось: одиночество, если оно длится долго – превращается в привычку. А ещё – учит хладнокровию, выхолаживая чувства в душе. Ты постепенно становишься бесстрастным и беспристрастным, учась гармонично сочетать работу ума и сердца, не теряя голову ни от комплиментов, ни от симпатичного лица. Хладнокровие же помогает трезво действовать в любой, особенно неожиданной, как у меня сейчас, ситуации.

Так, мне абсолютно всё равно, что в моей личной жизни не происходит никаких перемен, что красивый и обеспеченный холостяк ко мне безучастен, что синьора Роберта думает обо мне бог знает что, что Джованна вообще как сквозь землю провалилась, и единственный, кто искренне мною интересуется и обо мне заботится – хозяин дома…

Впрочем, я совершенно не собиралась изображать из себя партизана. Мне вспомнились слова героя моей любимой итальянской сказки: «Больше всех выигрывает тот, кто ни во что не играет». [8] Отлично! Я просто буду самой собой. А там – как фортуна улыбнётся, которая, как утверждал древнеримский поэт Вергилий, благосклонна к смелым.

…Рано утром я с маленьким чемоданчиком «загрузилась» на заднее сиденье хозяйского «Фиата», сердечно распрощавшись с четой Конте и пообещав им скоро вернуться.

Синьор Паоло был явно огорчён моим скоропалительным отъездом, хотя изо всех сил пытался это скрыть. А вот тётушка Робби, похоже, ликовала. Она три раза спросила, не забыла ли я что-нибудь из вещей, сказала, что уже сообщила своей сестре о моём визите и предупредила, чтобы я не вздумала называть Франческу «синьорой» или «тётушкой». Старшая сестра хозяйки предпочитала именоваться «донной», потому что считала себя истинной леди. (Хотя мне думалось, титул больше подходил семье Конте. [9])

Только Чезаре был абсолютно спокоен и непоколебим, как скала. Он всё делал безмолвствуя, даже дверцу машины распахнул передо мной, не проронив ни слова. Когда я уже садилась в салон, дядюшка обмолвился, что если мне не понравится в Неаполе, я могу в любой момент позвонить, он приедет за мной и привезёт обратно. Синьора Конте при этих словах мужа вспыхнула, а сын вдруг стремительно вырвался из материнских объятий, хлопнул дверями авто, и фиат сорвался с места со скоростью пули.

Мы ехали молча. Шофёр был строг и сосредоточен на дороге, а я смотрела на него и думала, что он совершенно не похож на своего отца, да и вообще на тех мужчин, которых мне довелось встретить здесь, в Италии. Обыкновенно это были чрезвычайно открытые, весёлые, доброжелательные, приятные люди, щедрые на комплименты и на помощь. Однажды мне помог отыскать дорогу к одному из музеев старенький мороженщик, который, узнав, что я из России, похвалил мой итальянский. К слову, мороженое у этого старичка оказалось превосходным и очень сытным. Даже молодой человек Джованны, которого я видела впервые в жизни, когда только прилетела в Рим, с улыбкой назвал меня «Маленькой синьориной» и отказывался верить, что я всего на год младше его избранницы.

Чезаре же, хотя красив, как греческий бог (о чём великолепно знает и чем пользуется без зазрения совести), ведёт себя со мной надменно, почти нагло. Я поначалу не понимала, отчего это происходит, ведь я не сделала ему ничего плохого, а потом смирилась: человека не исправить, если сам не захочет. Но он почему-то казался мне более страдающим Дон Жуаном, чем беспечным Казановой. Наверное, это дурная женская привычка романтизировать отрицательных героев даёт о себе знать.

Наконец я не выдержала долгой тягостной паузы и попросила:

– Расскажите мне, пожалуйста, о донне Франческе. Какая она?

– Strega,[10] – припечатал водитель мрачно.

И опять – тишина... Помнится, сразу по приезде в дом Конте, они засыпали меня вопросами обо всём – от моего самочувствия и семейного положения, до моды, климата и цен на продукты в России. Кроме того, я знала, что итальянцы очень быстро переходят на «ты» с новыми знакомыми. С Джованной и тётушкой Робби у меня это произошло мгновенно и легко, однако дядюшка Паоло и Чезаре почему-то называли меня на «Вы». Но если в устах отца это «Вы» звучало уважительно, даже иногда робко, то в устах сына – насмешливо и вызывающе.

– Strega… – снова пробормотал мой спутник и вдруг разразился бурным монологом. Говорил он по-итальянски, нервно, с какой-то затаённой злостью или обидой, иногда судорожно сглатывая, проглатывая слова, обращаясь ко мне на «ты». Это обращение было ничуть не лучше его привычного «Вы»: – Имей в виду, я не буду возиться с тобой, когда мы приедем в Неаполь… У меня есть дела поважнее! Так и быть, мы сходим к Везувию и в Помпеи, я даже отправлю Джованне фотоотчёт… Но это всё исключительно ради маминого спокойствия, слышишь?! Тем паче я не собираюсь знакомить тебя с кем-то из своих друзей, мне не нужны проблемы. И не вздумай одна шататься по Неаполю – это тебе не Мессина! Донна Франческа – истинная фурия в юбке, так что – ни шагу из отеля без её ведома. Я совершенно не собираюсь разыскивать тебя по всему городу с полицией! Уже в воскресенье мы вернёмся… Ты поняла? – он резко затормозил и обернулся.

– Поняла, – ответила я по-русски, спокойно глядя ему в глаза. – Навязываться не стану. – И попыталась перевести всё в шутку: – А донна Франческа такая грозная, потому что возглавляет сицилийскую мафию?

Однако мой собеседник даже не улыбнулся. Только сказал сквозь зубы своё коронное:

– Pazzа russа! – и опять уставился на дорогу.

Мы медленно тронулись с места.

– Ты просто хам, – не выдержала я, закипая, и решив платить ему той же монетой фамильярности. – Почему ты называешь меня сумасшедшей?! Перестань!

– Наконе-е-ец-то! – издевательски протянул он, ухмыльнувшись, тоже переходя на русский, перемежая его восклицаниями на своём родном языке. – О, Mamma mia, ушам своим не верю! Наша милая carina способна на нормальные человеческие эмоции! Ха!

– По-твоему, оскорбления – это нормально? Ну и кто из нас тогда сумасшедший? – осведомилась я тише.

Взрослый мужчина рядом со мной сейчас напоминал ощетинившегося подростка, которому страшно хочется самоутвердиться. Вот и теперь он говорил пылко, почти яростно:

– Хочешь сказать, ты не такая?! Да из-за тебя всё в доме кувырком пошло! А всё моя любимая сестричка Джованна – нарисовала образ такой прекрасной королевны из заморской страны: умная, интересная, необыкновенная, чуть ли не святая… Сестричка картинку нарисовала и смылась в Рим! Я в эту её сказку не верил с самого начала, но думал: а вдруг? Россия – страна большая и таинственная, бурная и глубокая, как океан – наверное, и люди там такие же… Я решил присмотреться… А загадочной русской принцессой оказалась пигалица, анализирующая каждый свой шаг, скучная, как сухарь, до зубовного скрежета! Только папа, простак, совсем голову от тебя потерял…

– Я не обязана оправдывать твои ожидания. Это во-первых. Во-вторых, все люди разные. Как везде. А в-третьих, синьор Паоло очень добрый, – осторожно ответила я, давая собеседнику возможность выдохнуть.

Он хмыкнул и дёрнул головой:

– Ты говоришь, как полицейский: «во-первых, во вторых, в-третьих…». Или думаешь, до тебя в нашем отеле не было русских?! Сколько угодно! Каждый год гостиницу наводняют целые толпы, только в этот сезон почему-то затишье…

– Ну и что? – нервозность водителя начала меня утомлять.

– О, sancta simplicitas,[11] неужели ты и вправду считаешь, что всех женщин мой отец называет «carina»?!

– Откуда ты… – я почувствовала, как мои щёки заливает румянец.

– Mi scusi, signorina, что заставляю Вас краснеть, – опять зло осклабился водитель. Машину он остановил, уведя её в сторону от дороги, и смотрел на меня через плечо: – Но мне надоело всякий раз после этих глупых русско-итальянских уроков выслушивать упрёки отца в собственной лености и в том, что я обижаю нашу дорогую русскую гостью… Сarа![12]

– Я не вижу ничего страшного в этом слове. Это просто знак внимания. Твой отец очень хорошо воспитан…– миролюбиво сказала я.

– В отличие от меня, да?! Ты это имеешь в виду?! – кипятился Чезаре.

– Нет. Я имею в виду лишь твоего отца.

– Лукавое византийство!

– Никакой двойной дипломатии, никакого византийства, – я сильно удивилась, что он знает такое старинное русское слово, которое у нас уже давно забыли.

– Carina, carina… – вновь пробормотал собеседник. И вдруг горячо воскликнул: – Да отец даже маму никогда так не называл! Carina…

– Это не моя вина, – отозвалась я как можно спокойней. – Поехали, а то донна Франческа нас живьём съест. Ты же сам сказал, что она ведьма. И фурия.

Чезаре посмотрел на меня исподлобья и, наконец-то, вполне искренне улыбнулся. Выжал сцепление. И вдруг снова хлопнул ладонями по рулю:

– Santa Maria,[13] из-за тебя отец распекает меня так, будто мне десять лет!

– Конечно, не десять, – мягко согласилась я.

– Именно! – Чезаре решил, что я ему сочувствую.

– Ты сейчас ведёшь себя, будто тебе три годика, а не тридцать пять, – завершила я свою мысль, не пытаясь сдержать улыбку.

– Что?! Ты… ты…– он отстегнул ремень безопасности, вынул из бардачка сигареты и потянулся к двери, чтобы открыть.

– Я – «Рazzа russа» по твоим словам, – ухмыльнулась я, чувствуя, как внутри всё клокочет, и понимая, что после этого разговора буду чувствовать себя, словно выжатый лимон. На дух не выношу конфликты.

Холёная мужская рука замерла над дверным шпингалетом. Собеседник вновь повернул ко мне голову:

– Что улыбаешься? Кокетничаешь? Или воспитываешь?

– Ни то и ни другое. Зачем мне это? Ты взрослый человек. И самый настоящий stupido, если полагаешь, что я отплачу твоим родителям злом за их тёплый приём, – голос у меня звенел, как натянутая струна.

– Ты не поняла…– он растерялся.

– Я поняла, – грустно перебила его я. – Уеду в воскресенье, после семейного обеда. Договорились?

– Договорились, – у собеседника будто упала гора с плеч. – Но я могу привезти тебе оставшиеся вещи сегодня вечером, чтобы ты смогла уехать в Рим прямо из Неаполя.

– Ты так боишься, что я вернусь в Мессину? – мне стало одновременно горько и противно.

– Ничего я не боюсь! – огрызнулся он. – Мне жаль родителей.

– Вот и я не хочу их обижать. Да и Джованна не поймёт моего стремительного бегства. Я ведь сообщала ей, что у меня всё прекрасно!

– Ты же женщина, придумай что-нибудь! – разозлился он.

– Не хочу я ничего придумывать. – На меня от нашей «милой» беседы навалилась чудовищная усталость. – Я же сказала тебе: уеду в воскресенье, после обеда. Не бойся, не обману. Поехали уже!

Чезаре снова завёл машину и внимательно посмотрел мне в лицо:

– Что ж, если это коварство, признаю: ты хитра, как лис!

Я, ничего не ответив, отвернулась к окну.

…Неаполь оглушил синевой пейзажа и многоязычием толпы. Даже немаленькая Мессина показалась крошечной в сравнении с ним, замершим на фоне мирно дремавшего Везувия, покрытого бело-голубой кудлатой облачной шапкой.

Дом донны Франчески оказался огромной виллой с роскошным садом, где росли апельсины, мандарины, лимоны и миндаль. Сама хозяйка особняка была до абсурда похожа на младшую сестру, только ещё более дородная, грузная и грозная.

Она сердечно расцеловала племянника, критически осмотрела меня с ног до головы, и сухо сказала по-итальянски (русским она не владела) высоким, пронзительным голосом, который никак не вязался с её пышнотелым обликом:

– Робби говорила о Вас. Идём.

Чезаре подхватил мой чемодан, и мы двинулись за синьорой Аваро[14] (очень говорящая фамилия, как оказалось!) через невообразимую анфиладу комнат и лестниц. На третьем этаже, под самой крышей, была маленькая каморка, где стояли старая деревянная кровать, застеленная чистым, но не новым бельём, тумбочка, шкаф, стул, и висело облупленное круглое трюмо.

Хозяйка обвела чуланчик широким жестом:

– Царские апартаменты. Располагайтесь.

Из маленького трёхстворчатого окошка чуть ли не под потолком лился слабый голубоватый свет. Ощущая себя то ли Поллианной, то ли Гарри Поттером, я сдержанно поблагодарила донну Франческу. Затем выслушала свод принятых в доме правил, как то: не мусорить, не сквернословить, молиться перед едой и после, содержать комнату в порядке, не приводить в неё посторонних, не заниматься непотребствами (при этом был брошен многозначительный взгляд на Чезаре), не заниматься в номере никаким экстримом (!), не разговаривать громко и не включать громко музыку, возвращаться в отель не позже двадцати одного часа, не шуметь, о любой отлучке дальше рынка сообщать лично хозяйке, не таскать в номер еду из кухни, не заводить домашних животных и не привечать животных бездомных, и т.д. и т.п.

После десятого «не» у меня закружилась голова: такое ощущение, что я собралась прожить в этой каморке не два дня, а целую жизнь! От усталости меня качнуло, но тут, на счастье, мой спутник осторожно положил руку мне на плечо. А донна Франческа всё вещала, как советские вожди с трибуны Мавзолея, о том, что ванная находится в конце коридора, но воду следует экономить, что завтрак входит в плату за номер, а об ужине и обеде мне придётся позаботиться самостоятельно.

От её пронзительного голоса звенело в ушах, поэтому, когда вдруг заговорил Чезаре, его мягкий баритон разлился в воздухе, действуя, подобно валерьянке, успокаивающе. Мужчина сказал тётушке, что я – гостья их семьи, а значит – его гостья и он сам всё устроит – ужины, обеды, экскурсии и прочее. Кроме того, ну не будет же тётушка, истинная леди, брать плату с родного горячо любимого племянника и его скромной дамы! Тем более, добавил он, мы не будем в Неаполе долго – всего лишь до воскресенья, а там из Рима приедет Джованна и мы вернёмся в Мессину.

«Опять эта кошка хвостом крутит, – «одарила» племянницу «комплиментом» донна Франческа, и, взглянув на меня точь-в-точь также косо, как её сестра, когда увидела меня с синьором Паоло на лестнице, ответила племяннику, кисло улыбнувшись: – Что ж, твоя гостья, вот ты ею и занимайся. Насчёт платы: с тебя я, конечно, денег не возьму, въезжай в свою комнату, она свободна, а вот за девушку – будь любезен, внеси сумму за три дня. Это твоя гостья, а не моя. Если бы синьорина (опять косой взгляд в мою сторону) была твоей законной женой, я бы слова не сказала – живите бесплатно, сколько хотите. А так…» – и отрицательно покачала головой. Мне сразу вспомнилась наша русская пословица: «дружба дружбой, а табачок врозь». Я быстро заверила синьору Аваро, что, как только распакую чемодан, принесу ей деньги. Та сразу подобрела, милостиво кивнула, даже попыталась улыбнуться, и ушла, велев Чезаре незамедлительно следовать за ней. Мужчина, устало вздохнув и убедившись, что мне не нужна его помощь, пошёл вниз.

Я разложила вещи, вытащила кошелёк, сошла к кассе и там узнала, что оплату за меня уже внесли. Чертыхнулась, кое-как доплелась до ванной и едва не уснула там, разомлев в тёплой воде. А потом, еле-еле отыскав свою комнату, рухнула на скрипучую кровать и забылась сном. Утомление было таким сильным, что у меня даже не осталось сил удивиться внезапному беспокойству и заботе обо мне моего сегодняшнего спутника.

Ужин я благополучно проспала. Когда открыла глаза, за окном уже темнела ночь. Попыталась выглянуть на улицу, но мне не хватало роста, а вставать на шаткий стул было страшно. От скуки я села на кровати и принялась болтать ногами. Очень хотелось есть. Кажется, у меня в чемодане ещё остались бутерброды и вода, которые я брала с собой в дорогу… Только где же здесь зажигается свет?! Когда я попыталась встать и сделать два шага, пол подо мной заскрипел так, словно по комнате маршировал легион солдат. Я подумала, что сейчас на этот скрип сбегутся все обитатели виллы, Чезаре опять влетит из-за меня, а мне этого совершенно не хочется, несмотря на все его недостатки. Наверное, придётся ужинать в темноте, если найду в сумке еду, или так и засыпать голодной… Ну дела! Вновь осмотрелась: да уж, в сравнении с этой клетушкой та комнатка, где я жила в доме семьи Конте – царские хоромы! Хотя у них и дом и сад – раза в три меньше, чем эта роскошная вилла… И через день в вазу в моей спальне кто-то ставил свежие цветы…

Вдруг я заметила на тумбочке большое блюдо с фруктами и орехами, чашку уже остывшего чая, пару бумажных салфеток и электрический фонарик рядом. Откуда они тут взялись?! Их не было, хорошо это помню, а дверь комнаты я заперла на ключ перед тем, как улечься в постель! Неужели синьора Аваро обеспокоилась уставшей гостьей, и вошла в чуланчик с ужином, пока я спала, ведь у неё, как у хозяйки дома, есть ключи от всех дверей! Впрочем, донна Франческа сказала, что я не её гостья, а единственный человек во всём Неаполе, которого я знаю, это… Mamma mia!

От волнения я чуть не подавилась фисташкой. Нет, Конте - младший всё же несносный тип! Просто невыносимый!

И всё-таки это было щемяще, до дрожи, приятно…

Мысленно приказав себе не раскисать, я доела ароматное яблоко, вытерла руки, завернула огрызок в салфетку, чтобы выбросить утром, и опять свернулась калачиком на жуткой кровати. Эта вещь, наверное, помнила императора Августа, потому что при малейшем движении грозила развалиться подо мной на куски.

…Глаза открылись сами собой в шесть утра. Вздрогнув от скрипа пола под ногами, я, совершив все положенные утренние процедуры, пошла искать кухню, стараясь не шуметь. Дом ещё спал.

Кухня оказалась на первом этаже, огромная, как аэродром. По ней, что-то тихо напевая, бойко сновала маленькая, пухленькая большеглазая брюнетка, похожая на героиню картины Брюллова «Итальянский полдень» (это полотно висит в Петербурге, в Русском музее).

Увидев меня, она приветливо улыбнулась и залопотала по-итальянски так быстро, что я едва успевала её понимать:

– Доброе утро! Ты новенькая? Помогать мне будешь, работы на кухне много. Скорее, разложи круассаны! Осторожно, я их только из духовки вынула. А я пока займусь кофе… А то через полчаса проснётся наша донна Фурия, присесть будет некогда! Тебя как зовут?

– Александра, – отвечаю, немного опешив от её стремительности, и принимаясь за порученное дело. – А Вас?

– Сандра, значит. А я Катарина. И можно на «ты», по-дружески.

– Хорошо. И меня тогда называй на «ты».

– Ну конечно. А ты откуда приехала?

– Э-э…– мне стало неловко.

– Да не стесняйся. Вот я из Вальсольды, это в Ломбардии. На заработки приехала. А дома у меня остались мама с отцом и восемь братьев.

– Ого! – искренне изумилась я. – А у меня только мама и сестрёнка младшая. Ещё племянница есть.

– Вот как... Скучаю я по своим очень, а что делать? Братья маленькие, папа за любую работу берётся, мама тоже… Я всё по дому делать умею. Хочу предупредить: у нас тут тяжело. Хозяйка, донна Франческа, платит вовремя, только дисциплины требует, как в армии. Чуть что не так – вычтет из зарплаты. Прижимистая. Зато теперь у меня отдельная комната есть. Маленькая, но своя. А вот заработаю побольше, вернусь домой, купим виноградник, заживём! – Катарина мечтательно улыбнулась, за разговором не забывая заниматься делами.

Мы вытащили вместе второй противень с круассанами, когда я спросила:

– Почему же ты уехала так далеко от дома? Почему не поехала, например, в Милан? Он ведь ближе!

– Искала место получше, вот и всё. А донну Франческу мне моя подруга так хвалила, так хвалила…. Она горничной в отеле, который тоже принадлежит донне Аваро, работает.

– А этот дом разве не гостиница? – удивилась я.

Катарина снисходительно улыбнулась:

– Нет, это хозяйский дом. Тут лишь самые дорогие и почётные гости останавливаются, кого наша донна Фурия сама пригласит. А отель – в нескольких километрах отсюда. Обслуживающий персонал живёт в специальном домике, в саду. Охранники – в отеле, и на участке двое… Горничные, прачка, уборщицы, садовники… Только они все немые. Кроме моей подруги.

– Как это?!

– Тебя разве не предупредили? Видишь ли, донна Франческа не любит болтливых и ленивых. Карла работящая, умеет язык за зубами держать, вот и задержалась тут. И меня пригласила. Ой, кофе убежал! – Катарина кинулась к плите, повернула рычажок и тут же схватилась за тряпку. – Оттереть надо, а то влетит. Да ты не бойся, хозяйка у нас суровая, но справедливая. Сейчас всё сделаем и перекусим. Ты любишь поленту?

– Это каша кукурузная? – уточнила я.

– Конечно, каша. Ты что, с луны свалилась, а? – нахмурилась Катарина

Я не успела ей ответить, потому что в этот самый миг на подоконник большого открытого кухонного окна вспрыгнул человек.

Мы обе вскрикнули.

– Не пугайтесь, милые синьорины, – раздался мелодичный голос хозяйского племянника. – Это всего лишь бедный голодный странник!

Он стоял на подоконнике в полный рост, будто позируя для фотографии. Надо сказать, фото бы получилось отменное – атлетическая фигура, густые тёмные волосы до плеч, блестящие глаза, красивое лицо с благородными чертами, лёгкий летний костюм. Впечатление портил только след красной губной помады на белоснежном воротнике рубашки, и огромный синяк на шее. Судя по всему, ночь у Чезаре прошла бурно.

– Ах, синьор Конте, это Вы! – всплеснула руками Катарина и тут же зарделась.

Мужчина довольно усмехнулся и спрыгнул на пол – грациозно и бесшумно, как хищник. Подошёл к кухарке, потрепал её за пухлую щёчку:

– Ну, как ты здесь? Не обижает тебя моя тётушка?

– Что Вы, синьор, нет! Вы, наверное, голодный, а у нас круассаны тёплые… и кофе… – игриво увиливая от него, она, тем не менее, стремилась прижаться к нему всё плотнее и плотнее, пытаясь при этом увести подальше от горячей плиты.

А он совершенно не возражал против такой игры, у него в глазах зажёгся озорной огонёк, и взгляд моментально стал масленым.

Понимая, что передо мной разыгрывается откровенная любовная сцена, я громко и выразительно кашлянула в кулак.

Катарина тут же очнулась, вывернулась из рук Чезаре и подошла ко мне:

– А я тут объясняю новенькой… э-э… Сандре… э-э… как у нас тут, что…– ей явно было не по себе. Она дёрнула меня за руку для храбрости и сказала:– Это племянник донны Франчески, синьор Чезаре Конте. А это Алессандра, из… она, кстати, не сказала, откуда приехала….

– Из Мессины, – быстро вставила я, чтобы не смущать девушку.

– А я не знал, что тётушка взяла на кухню помощницу, – собеседник принял игру, подошёл ко мне почти вплотную, наклонился и прошептал: «Жду тебя в саду через десять минут», затем снова обернулся к растерянной Катарине: – Я ещё зайду к Вам, синьорины.

– А как же кофе? – Язвительно поинтересовалась я.

– Потом! – и он выпрыгнул в окно так же быстро, как появился.

Катарина опустилась на стул, восторженно глядя вслед ушедшему:

– Madonna, до чего же он хорош, правда?

– Ничего, – спокойно согласилась я, раздумывая, как же мне удрать от болтливой напарницы.

А та вспылила:

– «Ничего»?! Как это – «Ничего»?! Да он просто великолепен!

– Конечно, если тебе так хочется, – опять подтвердила я. А сама стала тихонько продвигаться к выходу.– Но по мне – он обыкновенный казанова. Бабник. Хотя в обаянии ему не откажешь.

– Ты ничего не понимаешь! Он такой добрый, милый, красивый… Вот повезёт кому-то!

– Иметь в мужьях любителя чужих юбок – какое уж тут везение? – скептически ухмыльнулась я.

– Так ведь он богат! У донны Франчески своих детей нет, она в племяннике души не чает. Есть ещё у неё племянница, но ту наша донна Фурия недолюбливает… Наследство всё его будет… А у меня жених – обычный садовник… Тоже за плату служит…

– Кто слишком богат, тот несчастлив, – мне опять вспомнилась фраза из самоучителя. – Он любит тебя, жених твой?

– Ещё бы! Ничего для меня не жалеет!

– Ну вот и береги его. А богатство – дело наживное. Только настоящая любовь никогда не проходит…– задумчиво проговорила я, и что-то внутри у меня неприятно, словно острым когтем, царапнуло.

– Ты прямо как проповедник, – Катарина рассмеялась. И вдруг помрачнела: – А что он тебе сказал?

– Кто?

– Синьор Чезаре, конечно!

– Он сказал, что если я через десять минут не буду в саду, мне попадёт от донны Франчески. Так что я побежала! – выпалила я и бросилась наутёк из кухни.

Комнаты мелькали, сменяя одна другую. Коридор тянулся и тянулся, как туннель.

Конте- младший снова возник будто из ниоткуда, широко раскрыв объятия и вопрошая по-русски:

– Ко мне спешишь, саrina?

Однако я сходу проскочила у него под рукой, и лишь затем затормозила, бросив на бегу:

– Доброе утро. Не называй меня так. Да где же тут выход?!

– Пойдём, я провожу, – он, слегка чертыхнувшись от того, что не смог зажать меня, как Катарину на кухне, подал мне руку. Сказал насмешливо: – Не бойся, моя милая cuoca,[15] я тебя не обижу. Нам надо поговорить.

– О чём это? – насторожилась я, предпочитая идти без его помощи.

– О разном. У нас весь день впереди. Надо решить, как его провести с пользой. Ты ведь натура самостоятельная и практическая, я это уже понял…

Мы вышли в сад и пошли по тропинке. Я заметила, что Чезаре держится подальше от распахнутого окна кухни, откуда снова доносилось пение Катарины.

Наконец мы пришли к увитой зеленью беседке и сели в ней. Чезаре продолжал говорить. Он предложил навестить его подругу Джулию, которая живёт недалеко на вилле, осмотреть всем вместе Неаполь, Везувий и Помпеи, пообедать в каком-нибудь местном кафе, а потом уже вернуться домой.

Я удивилась:

– Ты же утверждал, что не будешь нянчиться со мной. Откуда столько заботы?

– Я обещал родителям, что присмотрю за тобой и не оставлю одну.

– И только? Ради этого не стоит тратить время.

– А если ты мне понравилась и я передумал? Почему ты так жестока со мной, саrina? – он проникновенно посмотрел мне в глаза и попытался взять за руку, но я отдёрнула свою ладонь.

На удивление спокойно выдержала его взгляд:

– Потому что я тебе не верю. Но за заботу спасибо. И за фрукты на тумбочке, кстати, тоже. Было вкусно. Деньги за гостиницу я тебе верну, как только придём в дом.

– Я рад, что тебе понравилось, саrina. А о деньгах забудь, это мелочи… Значит, я должен заслужить твоё доверие?

– Моё доверие тебе совершенно ни к чему. И сколько раз повторять, не называй меня…– я перебила саму себя: – Дверь в комнату была закрыта… Как ты умудрился войти?

Он загадочно улыбнулся, вновь на миг перейдя на итальянский:

– Il denaro può molto amore può tutto.[16] Il dado è tratto.[17] Отступать некуда.

– Какой ещё «жребий»?! Что ты задумал, чёрт тебя побери?! – рассердилась я, пропустив его первые слова мимо ушей.

А он откровенно веселился:

– Ты красивая, даже когда злишься… И почему я раньше этого не замечал?

– Потому что строил глазки Катарине, наверное?! – Только вымолвив фразу, я поняла, что сказала её совершенно зря.

Собеседник моментально за неё зацепился:

– А ты ревнуешь?

– И не подумаю. – Фыркнула я презрительно.

– Ревнуешь, щёчки алеют! Напрасно. Катарина хорошая девочка, но слишком простая… слишком.

– Вот и не морочь бедняжке голову. У неё жених есть. Оставь её в покое, – попросила я. И зачем-то тихо добавила: – Пожалуйста.

– С какой стати я должен тебя слушаться? – он вдруг словно очнулся. – Почему ты вмешиваешься в мою жизнь?!

Я глубоко вздохнула и посмотрела на него с жалостью:

– Ты мне безразличен, поверь. Мне жаль Катарину. Я же «Сумасшедшая русская».

– Жестокая! А меня тебе не жаль? И что я получу взамен, отступившись от Катарины?

– Чистая и спокойная совесть тебя не устраивает?

– Весьма сомнительная прибыль. Впрочем, мы можем договориться…– он снова придвинулся ближе, глядя на меня, как кот на сметану.

– Конечно, можем, – оживилась я от внезапной идеи, на этот раз не отстраняясь от него. – Ты же хотел заслужить моё доверие? Или уже нет?

– Если бы это было возможно…– Чезаре картинно закатил глаза. – Я не пожалел бы ничего ради одной такой минуты…

– Браво! Это возможно, но… при одном условии.

– Каком?

– Ты оставляешь в покое Катарину. Навсегда.

– Это откровенный шантаж. Что ты о себе возомнила! – снова взорвался Чезаре. Прекрасное лицо его полыхало гневом. – Уже завтра тебя здесь не будет!

– Катарина ведь не самая лучшая девушка, верно? А меня уже завтра не будет в Италии, – вкрадчиво сказала я. – И я не смогу узнать, выполняешь ли ты наш договор…

– По-твоему, я законченный подлец?!

– А об этом ты спроси у самого себя. Ну, я пойду. К экскурсии ведь подготовиться надо. Только бы комнату отыскать…– я встала и вышла из беседки, ступив на тропинку.

– Погоди! – окликнул меня собеседник.

Я вернулась и замерла на пороге. Чезаре протянул мне свою тёплую холёную ладонь:

– Я согласен на твои условия, Кавур[18] в юбке.

Я довольно улыбнулась:

– Alea iacta est!

И мы скрепили договор рукопожатием.

А затем двинулись в дом. Мне ужасно хотелось есть, но соваться на кухню было опасно. Однако Чезаре это понял, потому что, оставив меня в одной из многочисленных гостиных, ушёл в пищеблок сам.

Вернулся мужчина нескоро, с пустыми руками, но с очень довольным видом. Заявил мне: «Я выполнил твоё условие, синьорина Кавур. И утешил напоследок бедную девушку… Идём, наша донна Фурия завтракает в восемь. Нас ждут».

Мы снова пошли через бесчисленную анфиладу комнат. Встретили по дороге заплаканную Катарину, которая посмотрела на меня с ужасом и ненавистью, и шмыгнула в какую-то дверь.

– …А! Спали вы всё-таки вместе, – возвестила вместо приветствия донна Франческа, когда я под руку с её племянником вошла в богато убранную столовую. – Так я и знала!

Мне вся кровь бросилась в лицо. Захотелось развернуться и уйти, но спутник уж очень крепко держал меня под локоть. Я почувствовала, как стальные мужские пальцы до боли сдавливают мне руку. Неужели он тоже переживает?!

Синьора Аваро же продолжала, неспешно и невозмутимо затягиваясь сигаретой, выпуская на нас сизый дым:

– Ба, да твоя девушка краснеет, Чезаре. Значит, у неё прекрасное сердце, как уверял русский классик… как, бишь, его…

– Достоевский, – произнесла я сквозь зубы, едва сдерживая гнев. – Это сказал Достоевский.

– Точно. В романе «Идиот». Главный герой сказал… барон… граф…– она издевательски сделала вид, что забыла титул главного персонажа книги, и выжидательно уставилась на меня.

А я уже взяла себя в руки и ответила почти спокойно:

– Князь Лев Николаевич Мышкин.

Донна Мегера удовлетворённо откинулась на спинку высокого кресла, в котором восседала за столом, как на троне, и одобрительно сказала:

– Да, милый, на этот раз твоя пассия хотя бы не дура.

– Тётушка! – воскликнул Чезаре, и в голосе его на этот раз слышались одновременно укор и сочувствие.

– Да уж не «дядюшка»! – передразнила его старуха и взяла свежеиспечённый круассан. – Присаживайтесь, ешьте, и говорите, куда собрались. Вы ведь не будете сидеть здесь безвылазно?

Племянник поведал ей о наших планах, а я от волнения не могла проглотить ни кусочка.

Хозяйка покосилась на меня.

– Почему ты не пьёшь? Ты что, больная? – спросила она грозно, увидев полный фужер передо мною (они с племянником перед завтраком пригубили по глотку домашнего вина). – Врачи рекомендуют принимать бокал перед едой для улучшения пищеварения.

– У неё непереносимость алкоголя, – быстро нашёлся Чезаре, пока я не успела ответить что-нибудь колкое в духе: «Сама больная». На самом деле я просто не люблю алкогольные напитки, какого бы вида и сорта они ни были – если выпью больше одного глотка, у меня сразу же начинается мигрень.

[1] Подруга (искаж. итал.) Здесь и далее – примечания автора.

[2] Простите, синьорина! (итал.)

[3] Дорогая (итал.)

[4] Будем надеяться (итал.)

[5] Фурсов, Александр Фёдорович (1922-1998) – русский поэт и прозаик.

[6] Глупец (итал.)

[7] Увидеть Неаполь и умереть (итал.)

[8] Сказка «Дары феи Кренского озера». (Итальянские сказки: сб.- Москва, «Правда», 1991 г.)

[9] Сonte (итал.) – граф.

[10] Ведьма (итал.)

[11] Святая простота (лат.)

[12] Дорогую! (итал., сокращённый вариант от carina). Соответственно – «саro» – дорогой.

[13] Святая Мария (итал.)

[14] Avaro (итал.) – жадный.

[15] Кухарка (итал.)

[16] Деньги могут многое, любовь может всё (итал.)

[17] Жребий брошен! (итал.) – крылатая фраза, принадлежащая древнеримскому полководцу Гаю Юлию Цезарю, которую он произнёс при переходе пограничной реки Рубикон на севере Апеннинского полуострова. Означает «выбор сделан», либо «рискнуть всем ради великой цели», а также используется, чтобы подчеркнуть необратимость происходящего. На латыни эта фраза звучит Alea iacta est.

[18] Кавур, Камилло Бенсо (1810-1861) - итальянский государственный деятель, граф и дипломат. Сыграл важную роль в процессе объединения Италии путём династических и дипломатических сделок.