Невероятные приключения Междупальцева и Хорохорина в Тридевятом царстве - Тридесятом государстве. Лев Альтмарк

Посвящается всем моим коллегам, особенно тем, кто постоянно ездит в командировки…

Необходимые пояснения перед тем, как приступить к изложению событий

Копаясь как-то в старых бумагах, я обнаружил эту рукопись, засунутую почти на самое дно чемодана, в котором хранил все свои литературные богатства, и, если говорить честно, вовсе не рвался сдуть с неё пыль и перечитать заново. Причина проста: более чем содержание, мне запомнилась критика из рецензий, полученных на этот многострадальный роман из нескольких издательств, куда я по наивности пытался пристроить своё детище. Если сказать, что оценка моих трудов была разгромной, это значило не сказать ничего. Присланные мне машинописные и сегодня уже пожелтевшие листки были сродни ядерным бомбам, ибо не оставляли от текста не только камня на камне, но даже песчинки от них разносили на атомы. Самый благожелательный из критиков отметил, что если бы он захотел полистать что-нибудь фольклорное, то открыл бы томик русских народных сказок, а если бы сподобился убить время на производственную тематику, то, стиснув зубы и спрятав в карман фигу, помурыжил бы какого-нибудь социалистического реалиста — фамилии, извиняюсь, запамятовал. Но мой опус штудировать не стал бы ни под каким соусом, разве что из материальных соображений, ибо за рецензию платили в соответствии с объёмом текста. И он, таки да, — скрепя сердце и вооружившись таблетками от головной боли и неминуемого поноса, — с первой до последней строчки всё вычитал. И заслуженно получил заработанные рубли. Но не получил взамен никакого эстетического удовлетворения.
Я также пересилил себя, но, в отличие от скептика-рецензента, всё-таки прочёл собственный опус бесплатно. Прочёл, а потом всё-таки решил переписать его заново. Наверное, придуманная мной история, если копнуть глубже, не так уж и отвратительна, просто она никак не вписывалась в шкалу официальных литературных ценностей того времени, и вообще, в те достославные годы, когда сочинялась, выглядела скорее пародией и пасквилем на тогдашний здоровый образ жизни и, главное, мыслей. Ну а что касается сегодняшнего дня, то об этом лучше пока не говорить. Встретимся лет этак через двадцать-тридцать, тогда и развесим ярлыки. А может, и ещё позже…

1. Нелёгкие будни одного проектного бюро

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были два инженера-конструктора с фамилиями совсем не сказочными, а в некоторой степени даже антисказочными — Междупальцев и Хорохорин. Всю свою сознательную жизнь они работали в Некотором Конструкторском Бюро, которое сокращённо называлось — НеКБ. Разрабатывало это бюро некоторые механизмы для некоторых устройств, и эти непонятные устройства были жизненно необходимы для некоторой отрасли народного хозяйства, без которой это самое хозяйство как бы уже и не могло нормально функционировать, чтобы обеспечивать некоторые потребности нашего отнюдь не избалованного всевозможными приспособлениями общества. Что входило в понятие «некоторое», никто не вникал, а, точнее, просто не хотел вникать, помятуя о том, что излишнее любопытство никогда ни к чему хорошему не приводит. Всех устраивало существующее положение: если отрасль есть, значит, она для чего-то нужна, и коли по этому вопросу нашего мнения никто не спрашивал, то и не нам обсуждать её необходимость. Тем более, сверху, с олимпийских министерских и главковских вершин, постоянно спускался план на разработку всё новых и новых некоторых приспособлений, и этот план успешно выполнялся и перевыполнялся, что, в свою очередь, исправно отражалось на зарплатах и премиях сотрудников. И в первую очередь, само собой разумеется, на зарплатах и достатке непосредственного руководства.
За стенами НеКБ жизнь, конечно, текла бурными потоками, что-то менялось, случались какие-то экономические реформы и политические коллизии, но внутри всё оставалось по-прежнему: ни начальству, ни подчинённым даже в голову не приходила мысль резать курицу, несущую золотые яйца. Хотя, если признаться честно, продолжать такое упорядоченное и размеренное существование даже при наличии золотых яиц было всё труднее: судьбоносные события за стенами всё активней вторгались внутрь и прокатывались свежим обжигающим ветерком по затхлым и скучным помещениям бюро. Становилось почти невозможно жить так, как жили раньше, ибо, если даже низы начинали намекать на необходимость перемен и не только роптать, но и проявлять некую многозначительность в разговорах на перекурах, то и верхи обязаны были каким-то образом на это реагировать. Но… как тут поступать, если сытое и спокойное существование на протяжении всей истории НеКБ отучило начальство от малейшей инициативы, воспринимаемой в не такие уж и далёкие времена самой что ни на есть жуткой ересью и крамолой?!
Однако никуда не денешься — ветры перемен требовали новых нестандартных подходов. Посему в верхах и решено было отреагировать поначалу обновлением ассортимента проектируемой некоторой продукции, а дальше… а дальше — куда кривая выведет. Но едва лишь кое-кто из заинтересованных и ответственных лиц попробовал углубиться в тему, то сразу же начинало пахнуть жареным: а нужно ли, господа-товарищи, и в самом деле нашему народу-труженику то «некоторое», что вы тут производите на протяжении всей своей продолжительной, но небогатой на события истории? Что изменилось бы в мире, если бы вас, извините, вообще не существовало? Поменять же ассортимент, то есть перейти, например, с проектирования водопроводных кранов на проектирование грейдерных экскаваторов, можно и даже очень неплохо, если поднапрячься, а что толку? Да такой отчаянной и охальной мысли не под силу было зародиться даже в моменты самого тяжёлого вольнодумства… Тем не менее, мысли о каких-то новшествах, конечно, возникали, и с ними ничего нельзя было поделать. Диалектика, видите ли, с которой не поспоришь. Вращение слегка заржавевших шариков под черепной коробкой…
Это было, конечно, не очень приятно, и подобные еретические размышления могли элементарно привести к чудовищным последствиям для сплочённого коллектива НеКБ, если на них должным образом и своевременно не реагировать. В принципе, конечно, неплохо было бы спустить всё на тормозах, тогда и не будет никакой опасности. Глядишь, всё само собой сгладится и рассосётся. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Но… а если не рассосётся? И это уже чревато.
С другой стороны, и делать вид, что ничего не происходит, нельзя — свои же коллеги не поймут. Повсюду шевеление масс и совершенно необъяснимые новшества, за стенами ревут ветра перемен, сметают одни памятники и тут же возводят другие, а в нашем тихом болоте как была тишина, так и осталась, и даже на доске почёта в вестибюле те же давным-давно утверждённые ударники уже и неизвестно какого труда. Правда, фотографии со временем изрядно пожелтели, а половина удальцов-молодцов на снимках давно покинула не только бюро, но и сей скорбный мир, чтобы украшать своими портретами более долговечные, но совсем уже не оптимистичные могильные плиты.
Короче говоря, всё нашёптывало, что единственный вариант дальнейшего существования — за неимением собственной новаторской инициативы хотя бы попробовать перенять чей-то передовой и уже апробированный опыт. Покуситься самим на лавры первооткрывателей или бежать впереди паровоза — свят-свят-свят! — сие не в правилах руководства НеКБ, а вот позаимствовать чужие новшества — куда ни шло. За это, может, по головке не погладят, но и по шее не дадут. Ответственности, знаете ли, на порядок меньше. Ибо отчаянный лозунг «пан или пропал» — ох, не для нас он, не для нас… Есть ли иные, менее опасные варианты? Что-то не проглядываются.
Теперь вставал вопрос: куда податься за передовым опытом? Ясное дело, что отправляться на ласковый морской песочек в знойный Египет или на райские Мальдивы желающих будет выше крыши. Но поймёт ли этакий спонтанный жертвенный порыв вышестоящее начальство, а вместе с ним и те, кто на подобную поездку серьёзно рассчитывает, но в итоге пролетит? Кривотолки пойдут, грязные намёки, письма подмётные, как это всегда бывает в подобных пикантных случаях. А оно кому-то надо?
Чтобы лишний раз не рисковать и не подставляться, решено было направить ходоков в места не столь отдалённые, но ни в коем случае не расположенные на побережьях. А чтобы гарантированно и бескомпромиссно исключить любую вероятность подозрений, то вычеркнули из списка вакантных мест даже побережье Ледовитого океана, хотя туда уж точно никого не затянешь даже на аркане. Конечно, кто ищет, тот всегда найдёт благоприятный для организма климат, а с ним и тамошние тёплые природные водоёмы, но… пускай это хотя бы выглядеть будет в перспективе не так вызывающе и демонстративно. Неглупый сотрудник всегда и везде сумеет совместить приятное с полезным, нужно только проявить смекалку и находчивость.
Короче говоря, будут и волки сыты, и овцы целы. Но надолго ли?

Такова предыстория, на фоне которой произойдут описанные нами события. Теперь немного расскажем о главных героях повествования.
Собственно говоря, не только для какого-нибудь эпохального литературного произведения, на которое мы даже не рискуем замахиваться, но и для банального трамвайного чтива, клепаемого под маркой модного писателя-рабовладельца, наши персонажи вряд ли годятся. Ведь оба они люди крайне прозаические, геройств или из ряда вон выходящих поступков не только не совершали, но и в мыслях не держали совершать что-то в будущем. Плюс к тому, научные открытия и великие изобретения благополучно обошли их стороной, и в любой уличной толпе этих людей запросто можно спутать с десятками и сотнями таких же, как они, безликих представителей серого административно-конторского планктона. Если они когда-то и удостаивались вдохновенного четверостишия, то не иначе как в новогодних косноязычных пожеланиях в отделовской стенгазете. Но ныне стенгазеты себя изжили, ведь никому неохота марать бумагу и переводить акварельные краски, если есть батюшка-Интернет, в котором каждый уважающий себя пользователь вполне может нащёлкать всё, что взбредёт в голову, на страничке в каком-нибудь «Живом журнале» или, упаси господи, в Фейсбуке. Двойной жизни наши персонажи не вели, родственников за границей не имели, хотя их наличие по нынешним временам не только не порицается, а, наоборот, приветствуется. И даже к собственной работе, если говорить начистоту, они особого рвения не испытывали. Одним словом, под стандарт литературных героев, которые надолго запоминаются читателю и на которых хочется равняться нашему подрастающему поколению, они подходили весьма условно, а уж в сказочные персонажи, — а ведь мы как раз и собираемся авторской фантазией поместить их в совершенно необычные условия! — и вовсе не годились.
Для чего же вы их тогда взяли, — спросит дотошный читатель, — не могли подобрать кого-нибудь более яркого и выдающегося? Оно, конечно, так, но согласись, уважаемый буквоед, что и ты сам, если положить руку на сердце, не сильно подходишь в сказочные персонажи! Поставить же себя на место моих сегодняшних героев тебе будет куда проще, если они походят на нас с тобой. Мне же, как автору, этого только и надо. Пофантазируем вместе, как бы мы повели себя, окажись и в самом деле в неправдоподобной сказочной ситуации. Пока не можешь представить? А ведь, признайся, хотелось бы? Вот и я пока не могу, а хочу. Впрочем… попробуем сообща.

Хорохорин Степан Борисович, мужчина крепкого сибирского телосложения, с волевой складкой на лбу, возникшей вовсе не из-за наличия несгибаемой воли, а просто так получилось в соответствии с генами батюшки да матушки, произведшими его на свет, имел, кроме этакой выдающейся детали внешности, роскошные мохнатые брови, которыми очень гордился и каждую свободную минуту за ними трепетно ухаживал — расчёсывал, прореживал и любовался на них в зеркало. В зависимости от ситуации, он бровями искусно пользовался: сдвигал, изображая глубокую задумчивость, грозно шевелил, когда требовалось водрузить на лицо гнев или недовольство, складывал домиком, чтобы показать, какой он на самом деле добряк и рубаха-парень. Но до бурного проявления эмоций доходило редко. Чаще его глаза были полуприкрыты — нижнее веко наезжало на верхнее, что заставляло коллег подозревать его в глубокой задумчивости, каким и должен быть по логике вещей серьёзный, докапывающийся до сути инженер-конструктор. Подобному заблуждению способствовало полное отсутствие у Хорохорина свойственной инженерно-технической интеллигенции велеречивости, иными словами, пустословия. Некоторые, наиболее отчаянные, подозревали, что у него попросту скудный словарный запас, но убедиться в этом было невозможно, да и Степана Борисовича несколько побаивались, опасаясь мести, ведь никто так не мстителен, по всеобщему мнению, как молчуны и обладатели мохнатых бровей. Кроме того, из какой-то бульварной книжонки, размноженной в конструкторском бюро на принтере, стало известно, что люди с этакими мохнатыми бровями часто подвержены приступам необузданной ярости и могут причинить попавшему под горячую руку массу неприятностей. Правда, такого с Хорохориным никогда ещё не случалось, но всё ведь когда-то случается в первый раз.
Несмотря на немногословность, которая, в принципе, была не таким уж и плохим качеством, после общения с ним каждый новый собеседник непременно начинал сомневаться в старой доброй истине о том, что молчание — золото, а слово — серебро. В случае с Хорохориным слово почему-то не стоило и ломаного гроша, а молчание — и того меньше.
Тем не менее, начальство его ценило и считало умеренным правдолюбом, который редко возражал и при этом всем своим видом показывал, что такая его реакция — вовсе не разменная монета, а знак молчаливого согласия. Однако в отдельных случаях, когда это не было связано с риском по службе, он мог глухим ворчанием кого-то и критикнуть. Видно, размноженная на принтере бульварная книжонка была не так далека от истины.
Женскому персоналу бюро Хорохорин нравился, прежде всего, тем, что всегда был аккуратно одет и слыл примерным семьянином, имел двух великовозрастных дочерей на выданье и ни одного перспективного зятя. На его столе под стеклом лежали их фотографии, над которыми он нередко замирал, печально вглядываясь в лица, и тогда его мохнатые брови горестно обвисали, будто смоченные влагой. В отношениях с прекрасным полом Степан Борисович всегда проявлял старомодную галантность и соблюдал этикет, чем раз и навсегда завоевал сердца окружающих дам, особенно старше себя по возрасту. Лишь в разговорах о семье он внезапно оживал и изменял традиционному немногословию: мог без остановки расписывать добродетели своих перезрелых дочерей и при случае пытливо выведывал координаты вакантных женихов, имеющих мало-мальски приличную должность, квартиру и машину…

Полной его противоположностью был Фёдор Викторович Междупальцев. Невысокий, напрочь лишённый шеи, с головой, сразу переходящей в рыхлые покатые плечи, но, несмотря на это, юркий и проворный, он всегдашним своим жизнерадостным видом доказывал, что молчание всё-таки золото, поэтому его понапрасну не тратил. Слово же —его не жалко, потому что в его устах оно даже не серебро, а какая-то более мелкая разменная монета. В силу своей неистощимой говорливости Фёдор Викторович не только не сумел обзавестись спутницей жизни, но и не приобрёл постоянного собеседника, с которым мог бы коротать долгие рабочие часы в курилке. После десятиминутного общения с ним даже самый терпеливый оппонент стремился малодушно исчезнуть, предпочитая тишину и покой чертёжного зала самой интересной и захватывающей беседе с эрудитом Междупальцевым. Правда, по его рассказам, в студенческие времена у него были бесчисленные амурные похождения, но всех его гусарских историй никто дослушать до конца не мог, хотя, чем они каждый раз заканчивались, было ясно без слов.
Тем не менее, Междупальцев излишнюю говорливость к собственным недостаткам не относил, а во всех бедах, происходящих с ним в результате недержания речи, винил скрытых и явных недоброжелателей. Дабы не выйти из формы и всегда поддерживать говорливость на достойном пулемётном уровне, он много читал, притом всё, что попадало под руку. Память у него была отменная, и он мог цитировать прочитанное целыми абзацами, с удовольствием выговаривая незнакомые, только что выученные слова, частенько даже не вникая в их смысл. Посему мнил себя докой в различных областях не только науки и техники, но и литературы, искусства, медицины, словом, всего того, без чего не обходилась в последнее время наша славная жёлтая пресса. А так как переспорить его было невозможно, он постепенно убедил себя в том, что его энциклопедический дар не имеет аналогов в истории, и исключительно этим гордился.

Несмотря на столь громадную разницу в характерах, Хорохорин и Междупальцев были неразлучными товарищами, трогательно заботились друг о друге, хоть и не всегда ладили по принципиальным вопросам. Однако на незадачливого оппонента, если тот решался вступить с ними в открытое противостояние, набрасывались объединёнными усилиями, и тут уже разногласий между ними не возникало.
Они прекрасно знали, что их дуэт неуязвим и непобедим, и старались этим пользоваться. Посему и в командировки чаще всего ездили на пару, будь это даже самое пустяковое задание, справиться с которым по силам и в одиночку. Хоть такое положение дел не всегда нравилось начальству, но оно вынужденно мирилось с дополнительными расходами на их поездки. К слову сказать, болтливый Междупальцев и молчун Хорохорин с поручениями всегда справлялись превосходно, и нареканий в их адрес не поступало.
Хорохорин, свято полагавший, что робеспьеровская прямота и неподкупность есть синоним абсолютной истины (а как же в конструкторском деле без уверенности в собственной правоте?!), считал, что без его одобрения невозможно принять ни одного мало-мальски серьёзного решения. Когда же в разложенном перед ним чертеже он не мог разобраться без посторонней помощи или не находил достойной замечания зацепки, его чело омрачалось, а брови стремительно ползли к переносице, что всё равно не предвещало ничего хорошего. В противовес ему, Междупальцев, ни на мгновенье, как мы уже говорили, не сомневавшийся в своей величайшей эрудиции и, как следствие оной, в развитых ораторских способностях и дипломатических талантах, был свято уверен в том, что только ему по силам принимать окончательные решения и делать выводы. Главная человеческая черта, по его глубокому убеждению, вовсе не прямота, а гибкость, не лобовой натиск, а умение лавировать между подводными камнями. Лишь это характеризует настоящего руководителя конструкторского проекта, при котором и руководящие волки сыты, и подчинённые овцы целы. Правда, с лавированием его иногда заносило совсем не туда, куда следовало бы, но это уже детали. Братская помощь и поддержка Хорохорина всегда была обеспечена.

В целом, такой разноплановый ассортимент качеств, которым в сумме обладали наши друзья, как мы уже отметили, всегда позволял добиваться желаемого результата малыми усилиями и преодолевать не один чиновничий барьер на пути к желанной командировочной цели.
Между прочим, именно вдали от дома между друзьями иногда пробегала чёрная кошка. Размолвки происходили большей частью вечером, перед отходом ко сну, и тут бы приятелям продолжить излюбленный и нескончаемый полуабстрактный спор о том, кто из них более компетентен в конструкторских закавыках, но, к сожалению, обстановка не всегда позволяла выяснять отношения на повышенных децибелах, как это спокойно происходило в родном бюро. Ведь подлые гостиничные стены почему-то всегда обладали потрясающей способностью усиливать даже самый тихий шёпот до невероятной громкости. Возможно, сие было задумано какими-нибудь старорежимными блюстителями нравственности для своих специфических нужд или служителями карательных органов, разоблачавших шпионов, но нашим конструкторам это каждый раз доставляло кучу неудобств. И хоть ни в чём аморальном или тайном заподозрить их было невозможно, но… мало ли что. Репутацией своей они дорожили. Посему никому своих нечастых разногласий за пределами бюро не показывали, и на людях следов размолвок видно не было. Как ни в чём не бывало, они ходили повсюду вместе, энергично и деловито штурмуя нерушимые бастионы бюрократии, по-братски помогая друг другу и незамедлительно давая жёсткий отпор каждому, кто хотя бы в мыслях посягнул потеснить их на вершине конструкторского олимпа, чтобы захватить хотя бы самый крохотный кусочек от их раз и навсегда отвоёванного места под тамошним неласковым солнцем.