Верх. Ольга Блинова

Глава 1. Встреча

Девчонка ночью идёт по тайге. Ликованье и страх. Бывает же симбиоз ликованья и страха?

…Чшш — что-то шуршит в ста метрах от просеки — ты это слышишь. Но оно идёт параллельным курсом — пускай идёт!

А за поворотом… это ж медведь… нет, это ушастый пень, ты его днём видела, ты же знаешь эту тропу. Он и днём похож на медведя.

А потом — ты ж сама медведь. То есть была им недавно и так вот себя обзывала — медведь.

Ты поехала в тайгу — а это тебе родное с детства — чтобы…

Чтобы что?

Подожди, думать некогда. На тропу светит луна. Восторг и жуть. И видно всё: ветви, корни — их перепрыгивать, от них ступнями отталкиваться — какое счастье, какой полёт! Рюкзак не тянет, к нему привыкаешь как к части тела. Летишь! Притягивает луна…

И вот ещё кайф ночи — комары отзвенели… и теперь не мешает ничто — есть ты и тайга.

…В детстве я говорила с рекой. Теперь — с этим лесом. Мы — родня. Со мной ничего не может случиться. Я пробегу по просеке семь километров, и…

Что?

Будет костёр. Будет изба. Будет моя Диаспора, которая мне нынче дороже всего.

Будут песни, которыми я живу.

Как бежится! Как работают мускулы! Я читала книги, всю жизнь читала книги и превратилась во что-то недвижное… а теперь вот — бегу!

Девчонка переходит болото. Две гати, она их видела днём, и от них уже виден свет.

Она встаёт на пороге избы и говорит: здравствуйте!

И встаёт мужчина. Из-за стола. От бумаг, от керосиновой лампы. И через паузу говорит:

— Привет! Идите к костру. Скоро будет ужин.

Потом он скажет: это мгновение определило всё. А она ещё долго не будет понимать.

Она сядет у костра, и он тоже вскоре придёт — но она будет смотреть в костёр, и будет ли кого-то видеть и слышать? Личный подвиг — позади. Ночная тропа позади.

Девочка ещё любила тогда личные подвиги. Это потом она спросит — себя, кого же ещё! — почему пошла ночью по этой тропе. После маршрута. Долгого. Товарищи легли отдохнуть, а ей вот чего-то не хватило.

Елена

В этом месте Земли происходило Неведомое. Компасы отклонялись — винить ли магнитную аномалию? Деревья росли иначе, чем привыкли расти. Муравьи были больше, чем бывают в других местах. Кажется, цвет хитинового покрова — и тот был другой.

А уж цвет болот… немыслимый цвет и свет! Вековая загадка болот: давать начало рекам — и хранить всё, что кануло.

Один из наших видел своего двойника, сидящего на болотной кочке. Другой… другой и рассказывать даже не хотел, что видел.

Количество спирта, выдаваемого в маршрут, винить никак было нельзя.

Кто-то становился целителем. Кто-то, наоборот, заболевал. По странному: просто не мог больше жить без этой тайги, как без наркотика. Остальная жизнь: работа, семья — было уже дело не первое. Кто-то становился поэтом… впрочем, там сочинять начинали чуть ли не все.

Это место Земли… оно было вблизи от падения великого метеорита, аналога, отблеска Аризонского.

Да какое — отблеск! Те же поваленные деревья, те же сказки шаманов, те же табу. Кто приближался вплотную к разгадке Неведомого — те погибали. И все самым странным и разным образом. То есть те, из поколенья раньшего, чем наши аксакалы.

Ну а мы-то уже ничего не боялись — такое время пришло в страну, что пристанищем для нас стала эта тайга.

Точнее — островом свободы.

Отключиться. Отвлечься. Уцелеть от лжи. Оказаться за тысячи километров от. Увидеть всё на расстоянье — и хотя б на время забыть.

Мы были поколением семидесятых, а наши аксакалы — самого интересного в эпохе страны десятилетия. Когда они едва вдохнули — а выдох уже запретили.

Они — не договорили. Мы ещё не начали говорить. Мы вслед за ними уходили — в тайну. В Неведомое. Это было заразительно: мы так нуждались в неформальных старших — и вообще в сказке.

Вообще во всём, что не будни. Могла ли я думать тогда об этом? Я была счастлива. Я пришла к своим.

…Была девочка, которая смотрела в пламя костра. Подолгу, не видя никого вокруг — может, потому-то её увидел он. Потому что и он и она смотрели не во вне — в этот переменчивый огонь.

Мы нашли друг друга по высокой степени отъединённости.

Давай пока без теорий. Вы оба любили… теории.

Давай о том, что дальше.

Мне трудно. Пускай дальше

дневник

Между моей последней записью и этой — такая пропасть! Всё изменилось, волшебно изменилось: и мир вокруг, и я… неужели пришло уже превращение, ради которого ехала сюда?

Родители, школа — да я даже не помню сейчас об этом! Щенок оборвал поводок — свобода!

Пружинный бег по тропе. В мягкие мхи валишься на привалах. Лиственницы клонятся над маленькой таёжной рекой. Иван-чай закатным огнем по её берегам.

Похудела мгновенно, — на семь дырок в ремне. Шевелюра распушилась… но зеркал тут нету. Однажды у одной девушки выпали из рюкзака бигуди — во уж все ржали! Она просто не знала, что сюда брать.

Гудящую стену комаров, оводов и слепней мы сперва озверело месили кулаками… но я скоро привыкла умываться репудином.

А люди… главное — люди! Кого только не занесло и не заносило сюда. Все разные, и откуда только не, и как-то шутливо-нежны друг к другу… Я младше всех, но уже сказала Подруга: а не дашь тебе шестнадцать. И смотришь серьёзно, и балдеешь меньше всех.

А моя одноклассница, дочь Академика? Не-е, она б сюда не вписалась.

Академик . Один из аксакалов. Вот бы какого мне отца. А он со мной — на равных. Да тут все со всеми на равных… А ещё: он и неприятные вещи может подать так, что ему же и будешь благодарен.

Он меня сперва хотел засунуть в лабораторию. Ага! Чтоб сидеть и мыть пробы и вернуться всё тем же неповоротливым существом! Он сам не вынес моего показательно-траурного вида и выпихнул в маршрут. «Ты же походник, это ясно».

Ещё бы. Всё детство в палатках. Не-е, про детство не будем. Забудем. Куда девалась моя скованность, мои комплексы?

Адмира л . Как бы в тени Академика — а ведь с него началась Диаспора. Тут пока неясно.

Шеф . Это Подруга так его обозначила — Шеф. Потому что Он принял руководство, когда Акаде- мик отбыл на международный форум. Шеф непонятен вообще. Он говорит не как все. Да вообще больше молчит.

Иногда скажет слово — и все ржут. А ведь Его песни поёт вся Диаспора…

Чего-то пока не понимаешь, Лена.

Да я и не хочу понимать! Хочу просто быть с ними, с этими людьми. Они только здесь, больше нигде нету!

Подруга

Ленка! Она была такой тогда… то смеется, общается, открытая в доску… То сядет и глядит в никуда. В такие минуты хотелось взять её и увести, понянчить, убаюкать — не думай, усни, рано тебе столько думать. Мы были студенты, уже отколовшиеся от дома, уже хлебнувшие общаги, новых отношений с миром, а она…

И ведь парням она нравилась — только не замечала.

Для неё все были друзья, всё равно что новая семья.

А он?

Ему было на двадцать больше, чем ей. Молодое лицо, седой ёжик. Но он уже всё делал и говорил будто бы для неё одной — слепой бы заметил, но не она.