Корзина
0 ₽
пуста
Времена у нас любопытные, примитивные, первобытные…
Штуша-Кутуша
1
Неслышной бесшумной поступью в город продвигался осенний вечер. В теплое, жидкого разлива лазурное небо уже вливались первые всполохи предстоящих сумерек. Тянуло сладким назойливым ароматом горящих листьев: то горожане избавлялись от докучливого мусора. Любимые духи всякой осени.
Урок смотрел на крыши окрестных домов, цедя сигарету из мятой пачки. Предстоящая перспектива его не слишком радовала: конечно, жить на чердаке здорово, слов нет. Но зимой тут не мудрено отморозить себе задницу. А это не особенно приятно. Он обозревал кривые ржавые шпили антенн, утыканные в черепичные крыши многоэтажек, а мозг его, меж тем, перерабатывал всю информацию, которой Урок разжился за день. Для своих пятнадцати лет он неплохо соображал; в их славной компании давно уже не было настоящих детей. Не в смысле возраста, естественно: Жеке только тринадцать, а Гомульке едва девять минуло. А в том смысле, что ежеминутная борьба за выживание быстро овзросляет, слюни-сопли у них не катят. Если хнычешь – держись за мамкин подол, а к ним и лезть нечего.
Другой вопрос, что с этим у них так же не все благополучно. Единственная мать только у Гомульки и имеется. Он сделал ноги из дома сто лет тому назад. Свою мать Урок не помнит, по видимости, у него ее никогда не было. А зародился он как бактерии – на ровном месте.
К нему подходил Терминатор, растопыривая клешню для сигареты. Бормотал себе под нос матюги, грозясь непонятно кому, неизвестно чем. Ясное дело: только пробудился, привиделось опять невесть что.
– Буди народ. Дело есть, – кинул Урок, не глядя на него. Терминатор уставился, моргая:
– Чего? Ты что, в город мотался?
Они были отроками, многое повидавшими за свою короткую жизнь. Шестеро разнокалиберных детей, горький итог той разнузданной жизни, которой жили их родители. Не знавшие друг друга раньше – а судьба взяла и объединила потомство в одном месте. Их родители вели одинаковую жизнь: пьянка, дебош, бродяжничество. Кто-то подворовывал, кто-то торчал на паперти. Когда Терминатор начал что-то петрить – алкаши забрали его с собой на точку.
Опять же – из всех них лишь ему и Гомульке удавалось иметь копейку, не моргая глазом. Гомулька толкал дурь. А Терминатор из-за своего увечья заделался основной достопримечательностью их города. В раннем детстве его лицо обгорело на открытом огне, носа не стало – вместо него две дырки черного цвета. Губы тоже изуродовало. Смотреть на Терминатора без того, чтобы не рухнуть в обморок было невозможно, но дети привыкли. В мире мало, ничтожно мало существовало такого, что могло их покоробить, а тем паче – смутить. Жуткое обличье пацана сделало его профи-щипачом; пока очередная жертва таращилась на него, обомлевая от страха, тонкие цепкие пальцы Терминатора извлекали из ее карманов портмоне и прочие ценности. Урок держал его за это качество. А еще Терминатор был добрым, подельчивым, не жадным: все лето кормил их своим промыслом. Теперь худо: все курортники свалили, идет холод. Надо шевелиться.
Урок курировал детей с ближнего района, которые продавали товар. Над ним было еще несколько голов, потому с одного пирога в его карман попадали лишь жалкие крошки. Настолько жалкие, что их порой не хватало даже на еду. Провиант приходилось добывать разными способами. Маленький босс надеялся на то, что в скором времени положение изменится. И ему будут больше платить.
Они нарочно выбрали чердак, вместо избитого, заезженного всеми подвала. Здесь сухо, хотя в дождливую погоду и скверно, но нет вечной сырости, как в подвалах, и тут их никому не взбредет в голову искать.
Дом был двухэтажный. Из тех первых домов, барачного типа, преимущество у которых, только крыша и есть. Самые неприхотливые жители, и те из него съехали, польстившись на элементарные удобства. Ими-то бедный старец и не мог похвастать: все удобства размещались на улице. Пять лет назад шпана спалила уборную во дворе. Так что – кроме убогого ржавого крана под спиленной грушей, у них даже сортира не было. Обходились, кто на что горазд. Зато, единственное, что имелось в избытке – это свобода. А, поскольку о ветхом доме, вроде как подзабыли те, кто обязан избавлять город от отжившей свое убогой скверны – жить им тут тоже никто не запрещал.
Жека, отчаянно зевая, вскочила с топчана. Приплелся и Гомулька, теребя свои соломенные волосы. Урок угостил его сигаретой. Дрын вскакивать не стал – хмуро повернулся к нему, уперев подбородок в кулаки.
– Что за дело? – мрачно осведомился он.
Из них всех только Дрын может доставить ему особые заботы. Он воображает, что набив карман, покинет их стаю и пустится в свободный полет. Он не хочет понимать, что в связке – они неуязвимы ни для ментов, ни для дядек – боссов, а желает роскошной жизни, мнит себя вором в законе, только потому, что сидел в колонии, и в упор не видит его, Урока, считая его чистоплюем. Но если возникает новая проблема – все-таки на него вынужден оглядываться. От Дрына можно в любой момент ожидать всякой пакости; он из тех негодяев, которые при всяком шухере готовы скрыться с места опасности, прихватив сумку с наживой.
Но Урок не может его выгонять именно потому. Дрын такая скотина, что может пойти и вкинуть их с милой душой. Вот когда разживется суммой, необходимой для свободного парения – тогда он сам от них отстанет. И трепать языком кому попало, чем они занимаются, ему станет не к чему.
Пытливо рассматривая огненный кончик запаленной сигареты, Урок молчал. Молодь начала нервно ерзать на местах. Торопить, подстегивать Урока в их стае не принято. Дрын вскипел первый.
– Ты чего, языком чесать разучился?
– Еще не все собрались. Я же приказал тебе будить всех, – уперев в переносицу подельника спокойные глаза, ответил Урок.
Дрын сплюнул в пыль.
– Вот еще – приказал он! Я лучше пыль жрать буду, чем под твою дудку плясать.
– Вот и вали жрать пыль. А я подожду Тырчу, – отпарировал Урок.
Дрын поскреб над ухом.
– С каких это пор ты таким заботливым заделался, что с каждым засранцем начал считаться?
Урок не ответил. Их час еще не пришел – когда-то они схлестнутся с Дрыном в смертельном поединке. А пока вынуждены терпеть друг друга.
Да, последний член их малого отряда замухрышка Тырча, которую однажды припер к ним толкач Гомулька, не особенно важная цаца. Кроме жратвы и сна ее ничего не интересует. Она не слишком умна, ничуть не воспитана, грамотности не обучена. Глупость, что они ее вообще держат тут. Хотя, она неплохо ворует в магазинах провиант. Пока по мелочи: тушенку, конфеты, но, может быть, со временем, и станет превосходным щипачом.
Она сползла со старого матраца и подтянулась сюда к ним, хныча и нудя по своему обыкновению.
– Значит так, – начал Урок. Дальше тянуть не имеет смысла. Малым станет скучно, разбредутся. Потом – попробуй снова собрать.
Зреет новое дело. В одном старом-старом доме на третьем этаже живет одна бабуленция. Из бывших, что-то в этом роде. Надо присмотреться.
– Типа – квартиру обшмонать? – спросил Терминатор.
– Не то. По-моему у нее не все в порядке с головой, поскольку она никогда не выбрасывает старый хлам. В этом кошмаре выуживать что-то по-настоящему ценное не станет и последний дебил.
– Так, в чем тогда вопрос?
– У бабки есть собачонка, с которой она не расстается даже на одну минуту. Вот эту псину и надобно присвоить.
Терминатор издал протяжный свист. Дрын подвигал челюстью.
– У тебя тоже не все в порядке с башкой, раз такое выдаешь. Ну и дела!
Урок смерил его безразличным взглядом.
– Не ворошись. Не все так просто, как говорю. Собачонка-то не простая. Есть кто-то, кто может отвалить за нее солидный куш. И я знаю этого типа.
– И что надо делать? – спросила Жека.
Урок докурил сигарету и выбросил окурок.
– Дело не ахти, какое сложное. Необходимо пролезть к бабке в нору, отыскать животное и притащить сюда. На чердак. А потом ожидать манны небесной.
Дрын досадливо матюгнулся.
– Слушай, Урок: эта безделица только Гомульке и по зубам. А обещал, что подыщешь для нас что-то путевое.
– Я просто так выразился, что все нетрудное, – сказал Урок, – на деле же придется повозиться. И попыхтеть, если кто хочет сунуть себе в карман нехилый куш.
– Тырить собак – много ума не надо, – изрек Терминатор, – если придется – и бабку обезопасить.
– Только без мокрухи! – ужаснулась Жека.
Ее слова повисли в воздухе.
– А может это очень злая, агрессивная собака? – предположил Гомулька, – которая людей жрет?
Урок усмехнулся.
– Собачонка совсем небольшая. Если она кого и жрет, только тараканов из бабкиных шкафов. Но ценность ее от того не менее существенная. Я знаю, о чем говорю.
– Че у нее хоть за порода? – хрипло поинтересовалась Тырча, впервые подав голос.
Урок быстро посмотрел в ее сторону.
– Я знаю, что за этих тварей в элитных клубах некоторые придурки отваливают по пять кусков евро. И это лишь за щенков.
Терминатор опять присвистнул.
– Порода…дурацкая, тупая порода. На них без тошноты не вариант зырить. Они точно кипятком обваренные – по всему телу ни одной шерстинки. Только на морде баки, да на хвосте кисточка. Их называют – китайские хохлатые собаки.
Дрын повернулся к детям тылом и направился к топчану.
– Эй, умник, ты выходишь из доли? – негромко окликнул его Урок.
– Это дело для сопляков, у которых не все в порядке с репой, – процедил сквозь зубы подросток, – а я подожду чего-то более конкретного.
Урок подождал пока он дойдет до своего лежбища и бросил, будто ненароком:
– Ты знаешь Паука?
Дрын на один миг застыл в неподвижности.
– И что с того, если знаю?
Урок некоторое время рассматривал дрынову спину.
– А то, что заиметь эту собаку пожелал именно Паук.
– Да ладно, – хмыкнул Терминатор, тараща глаза, – он в любом клубе их сотню купит, на фиг ему ворованная?
Жека, Тырча и Гомулька оставались спокойными.
И Урок спорить не стал. Задумчиво и рассеянно смотрел на ржавые шпили окрестных домов. В маленькое чердачное окошко впервые за вечер потянуло свежестью: листья догорали.
Молодь ожидала от босса, когда он продолжит рассказ. Дрын, настроенный так воинственно и решительно до первых слов Урока о Пауке, нехотя вернулся на место. Но его зеленые глаза под густыми бровями смотрели хмуро и недружелюбно: он допускал мысль о том, что вечный его соперник их просто-напросто разыгрывает.
Сама мысль о том, что сам Паук – едва ли не самый авторитетный человек их города, о чем-то попросил Урока, то есть – вступил с ним в контакт, и мало того – имел нужду в его услугах, казалась нереальной. Это, если бы он, Дрын, вдруг подвез всемирно известную актрису на своем драндулете.
– И где ты его нагыбал? – буркнул Дрын, – что он мог ляпнуть о собачонке?
– Было дело, – уклонился Урок, искоса взглянув на Гомульку, – вращали мозгами на одной хате. Там и встренулись.
– Трепло, – заявил Дрын.
Урок посмотрел на него исподлобья.
– Ты меня доконал, пацан, – и вытащил из кармана жутко истерзанный блокнотный листок с нацарапанным блеклой ручкой номером сотового телефона, – на, звони сам Пауку. Только – зачем его паришь, придумай сам. Наплети ему, что кайф, только так, чтобы он повелся. Иначе тебя раздавят сегодня в подворотне его овчарки. Давай, действуй.
А дело было так, что в один осенний день его – Урока и других пацанов с соседних районов вызвали на одну явочную квартиру. Естественно, разговор был о продаже наркотиков. Раз в три месяца их собирали – тех, кто курировал этот процесс, и всякий раз в разных местах. Их ругали и поощряли, меняли точки, переворачивали и перекручивали. Там каждый раз оказывались не самые большие шишки. Ну, Уроку и другим пацанам они, конечно, начальство, но имели – и он знал это – не самый большой в городе вес.
А в этот раз там оказался сам Паук. Человек, перед упоминанием которого трепыхались и немели все вышибалы и рэкетиры их крысятника. Человек, видевший, что делается в другом конце города, если сидит перед вашими глазами.
Урок о нем слышал. Его грозный облик маячил жутким фантомом перед каждым, кто однажды переступал порог между этими понятиями: законопослушность и преступление. Его темной тенью взывали к покорности, дрессировали и выбивали дух самовольства, когда кто-то из подельников надумывал кочевряжиться. Он над боссами – они над отроками, вроде Урока и его приятелей с других районов. А в их подчинении малолетки, вроде Пашки – Гомульки. Пашка – опытный толкач. А были в их рядах и шестилетки. Тех, кто после краткой обработки мог продавать на точках наркоту.
Гомулька как с цепи сорвался. Пару раз сбегал с хаты, пешкодралом выматывался из их города. Его мать и отчим вконец взбесились, дерут их с сестрой как собак, и Пашка боялся, что на точке столкнется с мамашей, и она за ухо притащит его домой. Но боссов его побеги с точек не устраивали. Когда толкаешь дурь – ты повязан по рукам и ногам и уже перестаешь принадлежать себе. Последний раз приказ исходил жесткий: или Урок вразумляет подчиненного, или кончает с ним навсегда. Или кончают с Уроком. Последнее обещание парню совсем не нравилось. Кончать с Гомулькой ему тоже не хотелось: парнишка на редкость башковитый, понятливый. Урок понимал, зачем он убегает; сам видел полосы живого мяса на худенькой Пашкиной спине от пряжки материнского ремня. Кроме нерадивых предков, на него кое-кто еще точит зуб: если выйдет на старое место – быть ему сильно битым. Но после долгой беседы с Уроком, Пашка начал добросовестно добывать нал в общак.
Паук поманил Урока одним пальцем, и когда боссы рассеялись, выдал о собаке. У него, видите ли, живет хохлатка – девочка, и ей понадобился кавалер. Так, им надлежало обеспечить его даму женихом. Про бабку тоже от Паука информация исходила: бабкина собака чистокровная, без всяких примесей. Урок знал, почему Паук не стал покупать собаку в клубе: он дал им это испытание, чтобы посмотреть, что каждый из них из себя представляет.
Паук показался Уроку мерзким. Обличье его вполне соответствовала кличке: бесформенное существо с отсутствовавшей шеей, но длинными волосами. Маленькими, цепкими глазами, тонкими губами. По бокам туловища вделаны тонкие спички рук и ног. Пальцы увешаны драгоценными перстнями. Кожа бугристая, угреватая. И поминутная привычка выставлять вперед узкий острый подбородок, втягивая голову в плечи. Это наводило на сходство с жирной личинкой майского жука, когда ее черную головку щекочешь острой палочкой, она точно так поступает.
Паук дал им неделю на кампанию. Через семь дней китайская хохлатая собачка должна быть на руках Урока, тогда он и станет ему звонить. О последствиях невыполнения приказа ему даже думать не хотелось.
Честно говоря, предстоящая процедура по поимке маленькой собачки не представлялась такой уж трудной. Дама – хозяйка собачонки, бывшая аристократка, с элементами возрастных заболеваний, обвести ее вокруг пальца сможет и ребенок. В принципе, Дрын был прав, говоря, что с этой работой справится даже Гомулька.
Но все дело в том, что кроме Гомульки в их отряде еще пять человек. Не считая его самого, еще четыре лба, которые должны зарабатывать себе на хлеб, поэтому Урок обязан придумать дело каждому из них. А обещанные Пауком десять кусков честно поделить поровну.
– Дело обстоит так. Ее квартира угловая в розовом доме, который задницей приседает на окрестные клумбы с цветами.
Так себе описание месторасположения старого дома, но иначе нельзя. Его люди понимают лишь особый язык. Терминатор чешет в башке.
– Там, если че, домов до хрена. Один из них серый сквозняк. Там казначейство.
– Через дорогу, – поправляет его Жека, – а перед ним – пара жилых зданий. В прошлом году их побелили в розовый цвет.
Молодь задумалась.
– Это не тот дом, где весной сбили собаку? – спросил Пашка.
Урок закурил.
– Хрен его знает.
– Если этот – я его знаю. Там точка Бики.
– А что за улица? – спросила Тырча.
Урок раздраженно пожал плечом.
– На что вам улица? Слушайте дальше. Бабка вялится дома круглосуточно, выходит только за жратвой. Само собой – с собакой. Пока совершает покупки – пса привязанная торчит у турникета. Ее все знают, по-моему, и не обращают особого внимания. Выследить момент, пока старуха расплачивается за покупки, отстегнуть поводок от железного поручня – это работа для новичка. На воле будет ждать мотоцикл. При всяком раскладе он бегает быстрее, чем бабкины старые ноги.
– Ништяк, – сказал Терминатор, – но, я так понимаю, это работа для двух исполнителей: Дрын на руле, Гомулька будет тырить собаку. А нам что, пялиться в окно, пока бабка всколыхнется?
– Трех, ты забываешь про Урока, – поправила его Тырча.
Урок сбил пепел.
– Кто об этом говорит? Тырча и Жека будут следить за бабкой, в какой она рулит магазин. О чем мне и доложат.
– Слабовато: я сам могу ее выследить, – фыркнул Дрын, – на фиг для этого всех задействовать?
Урок покачал головой.
– Чтобы бабка не помнила каждую минуту о собаке, ее необходимо отвлечь.
– Каким образом? – спросил Терминатор.
Урок посмотрел на его изувеченный нос.
– Надо стырить пару жвачек с кассы.
– Я не буду тырить жуву, – заявил парень.
– Тебе и не придется, – успокоил его Урок, – с твоей физиономией это самоубийство. На дело мы пошлем Жеку.
– Чтобы мне расшибли шнобель? Спасибочко, – проговорила девочка.
– Вы завозитесь у кассы. Кассирша подымет визг, примчится охрана. Когда тебя ухватят за руку – ты выложишь пачку с резинкой. Все покупатели, сколько бы их не было в магазине, обернутся на толкотню. Подозреваю, что и бабка. А Гомулька тем временем вынесет собачонку.
– А мне че делать? – пискнула Тырча.
– А ты будешь орать: «воровка!», если по непонятной причине кассирша прозевает этот момент.
Дрын все еще выглядел скептическим.
– И за все это…по сколько нам причитается?
– Паук обещал отстегнуть десять кусков, – честно рассказал Урок, – по две штуки на рыло. А теперь ложитесь. Что-то предвидится.
Все, удовлетворенные, начали расходиться. Только Дрын продолжал хмуриться.
– Я так просекаю – пятеро, значит кто-то не причем?
– Ты свое получишь.
– Само собой. Не о том базар, – он подозрительно уставился на Урока, – все нормалек. Ты фильтруешь процесс, я на стреме. Гомулька выносит собачонку, девки устраивают шухер на кассе. А Терминатор в этот раз не при деле, значит, ничего не получает.
– Терминатор получает два куска, – сказал Урок, – я ничего не беру.
– За какие шиши? – глаза Дрына полезли на лоб, – отсиживайся себе в тепле да безопасности, и вдруг нежданно-негаданно бабки с неба сыплются?
Урок промолчал. Он не собирался пока вводить никого в свои планы, тем более Дрына, зная его поганый язык. Самое главное сейчас – забрать собачонку.
– Не шебаршись. Когда заберем пса, все выправится. Терминатор тоже не останется в стороне, я тебе обещаю.
Жутко недовольный, Дрын улегся на своем топчане. Он не заснул в эту ночь, даже на миг не сомкнул глаза. Его раздирали злоба и ненависть. Ему опять казалось, что его обделяют. Разве можно оплачивать одинаково работу Гомульки – подумаешь, собачонку выносит, и его, Дрына? Когда он должен нестись на всех парусах на раздолбанном рыдване, который на ладан дышит. Пашке воровать, не привыкать, все его детство в кражах проходит, он на этой науке давно набил себе руку. То же самое и с девками. Жеке стибрить пачку жвачек – одно удовольствие, сколько она их тырила за свою жизнь – не сосчитать. Тем более – сейчас ей надлежит воровать понарошку. На его взгляд – каждый может запросто обойтись одной сотней. А остальной куш должен достаться ему, как исполнителю самой рисковой задачи. А тут еще Терминатор, который получает бабки ни за что. Конечно, будь у него самого такая ужасная морда, он бы и не вякал – посапывал бы себе тихомолком. На что ему бабки? Девок цеплять? Так кто на него позарится? Последняя алкоголица их города с вечно закрытыми глазами – и то навряд ли.
Дрын долго лежал, рассматривая чердачный накат слепыми глазами. Что-то ему говорило о том, что его час еще не настал. Предстоящая кампания – это какая-то игрушка, не стоящая внимания. Он все равно выпутает для себя основной стержень, освободив его от налипшего мусора.
Обхитрить Урока – почти невыполнимая задача. Этот сукин сын просчитывает на два хода вперед. Вся муть в том, что он почти никогда не балуется дурью; так, легкий косячок с травкой раз в три месяца. И то после удачных провертышей. Дрын дал себе слово завязать со своими пристрастиями, как это не трудно. Он слабак, никогда не может отказать себе в приятной расслабухе. А должен всегда быть начеку.
Стало жарко и неудобно. С досадой вслушиваясь в легкое посапывание спящих детей, Дрын соскочил с топчана и направился к люку. Ему нестерпимо сильно захотелось глотнуть свежего ночного воздуха. При соскоке его лежак слабо скрипнул.
– Эй, мужик, ты куда намылился? – раздался ничуть не сонный голос Урока.
– По нужде. Приспичило, – ответил Дрын.
– До утра дотерпишь. Не стоит цеплять репьи к хвосту. Их сейчас в городе тьма-тьмущая.
– Не нервничай. Я под боком.
– До утра стерпишь, – не повышая голоса, повторил Урок, – думаю – в койку не упустишь.
Дрын вернулся на место, дрожа от бешенства. Он прекрасно знал, что может обозначать такой спокойный голос Урока: в какой-то момент за этим следует взрыв ярости, а это может довести его до крайних мер – еще попрет Дрына из своего прайда. А он еще не собирается сваливать.
И глупо и смешно будет выглядеть его неподчинение Уроку по ничтожному вопросу, если Дрын готовится сорвать большой куш.
Утро началось с нытья Тырчи. Она опять нудно и назойливо требовала еду.
Дрын проснулся с такой головой, точно всю ночь накануне ею заколачивали шпалы. Он открыл глаза и вспомнил, что с грехом пополам вырубился лишь под утро.
Урок проветривался около окошка, по обыкновенной привычке своей, дымя в небо.
– Теперь, мужик, иди куда собирался, – насмешливо приветствовал он Дрына, – до десяти часов успеешь сто раз смотаться.
– Да пошел ты, – буркнул Дрын. Жека встрепенулась: – а в десять что?
– Патрон, Тырча вопит, – мрачно отчитался перед Уроком Гомулька, – жрать просит.
Урок требовал, чтобы его величали патроном. Торжественно, красиво. Уважительно. При этом обращении он сразу представлял себя банковским боссом в тесном галстуке, давящим шею, и шелковой рубахе. Он – основной мозг финансового треста, в его руках сотни нитей, дерни за которые, и запляшут зависящие от него люди. В такие минуты он абсолютно искренне забывал о том, что все его ведомство – лишь загаженный чердак в затхлой семиэтажке, а под его началом – горстка обделенных детей.
Урок покачал головой.
– Кто еще хочет жрать?
Гомулька насупился.
– Так, это…со вчерашнего утра, поди, росинки во рту не было.
– Патрон, можно мы с Гомулькой порыщем по городу? – ввернулась Жека, – раздобудем че…
Урок с тревогой посмотрел сверху на просыпавшийся город. Он напоминал волка, который высовывает нос из своей норы перед тем, как позволить выскочить волчатам.
– Ну, сходите. Только одно условие. В сумки не заглядывать, леденцы не тибрить. Не хватало вам еще светиться, – он строго посмотрел на Жеку, – если не появитесь до десяти – вычеркиваю вас из дела.
– Да ну, тибрить, – Гомулька потер нос, – была нужда.
– Смотрите, я сказал, – Урок отшвырнул окурок в сторону, – если заметут дворники – делайте ноги.
– Патрон, будто первый раз, – фыркнул Гомулька.
– Первый – не первый – вы сейчас как на ладони. Чтобы комар носа...
Гомулька стрельнул сквозь зубы слюной, метко сбив паука в углу под балкой.
Оказавшиеся на вольном ветре дети стояли, соображая. И не сводил их с ума потрясающий запах жарившихся на решетках кур, которые все окрестные кафешки готовили для голодной клиентуры.
Их судьба была такой, что потакать голоду, забыв об опасности, не мог никто из них. Включая глупую Тырчу. Прежде разум и инстинкт самосохранения.
Не сговариваясь между собой, дети направились к пятиэтажному дому, украшенному, точно лишайником, пятнами ржавчины. Это был довольно мерзостного вида унылое здание, выбеленное сто лет тому назад светло-желтой штукатуркой. На первом и последнем этажах дома располагались технические комнаты. А помещение, половиной, уходящее в подпол – это был магазин с полулегальной продажей спиртных напитков.
Казалось бы, как мог привлекать тошнотворного вида дом голодных ребят, когда ничего даже отдаленно схожего с самой задрипанной закусочной в его стенах не усматривалось?
Трое бомжеватого вида мусорщика кисли на скамейке. Перед их унылыми физиономиями была расстелена обгрызенная газетка. На ней топорщились пустые винные бутылки.
Первым, выбравшись из зарослей желтой сорной травы, Гомулька уверенно приблизился к мужикам.
– Дяди, дайте покушать, – заканючил он.
Один из них вскинул на него мутные глаза.
– Иди отсюда, шваль, – пробубнил он, – самим жрать нечего.
Напарник толкнул его в плечо.
– Погоди, Егоров, это ж наш снабженец. Ну, давай, пацан – смотайся за выпивкой – расплатимся сполна.
Гомулька направился к ржавому дому.
– А если и закусь стыришь – цены тебе нет, – прокричал вслед Гомульке мужик.
Жека некоторое время смотрела вслед Гомульке. Затем пошла за ним.
В искусстве кражи винных бутылок Гомульке не было равных: он обладал упитанностью воробья и мог просочиться в любую щель. А когда испарялся – никто и не замечал.
Конечно, воровством Пашка – толкач промышлял очень редко. Особенно сейчас, когда ему надлежало соблюдать осторожность. Но они хотели кушать, к тому же, Пашка верил, что никому из родичей не взбредет в голову ловить его тут – около старого дома.
Пару раз они доставали для уборщиков мусорных баков бутылки со спиртным. А до этого дети пробовали воровать для себя еду. Но это оказалось неудобно: во-первых, чтобы прокормить весь прайд на чердаке необходимо сильно постараться: одной палкой колбасы не обойдешься, это одной Тырче на первую заправку. А обложиться банками с консервами и тушенкой – верный способ привлечь к себе внимание охранника. Гораздо удобнее – оказывать кому-то посильную услугу и получать за это монету. И безопасней, и солидней. Как выяснилось, нуждавшихся в помощи – до фига.
Через двадцать минут дети появились на улице. Под толстым свитером Гомульки булькали бутылки с дешевым вином и пара банок с дешевой рыбой.
Пьяницы начали хватать тару.
– Ну, молодчина, ну и спаситель ты наш, – щеря жуткую пасть с одним желтым зубом, начал восхищаться Егоров, – теперь гуляй смело.
Гомулька глазом не моргнул.
– Дядя, заплатил бы…
– Чего? – уборщик вытаращился, – иди, говорю, пока леща не отхватил.
Дети не шевелились.
– Дядя, я же и вкинуть могу, – тихо молвил Гомулька, – для кого мы бухню тырили.
– Вот прицепился банным листом! – возмутился Егоров, – лады, хрен с тобой. Вот, держи.
Под хрипатый смех осоловевшей компании, напоминавший скрип железного гвоздя по стеклу, он вытащил из кармана грязных брюк монету с вытертой цифрой и прижал ее к ладони Гомульки. Пашка рассмотрел тронутую ржавыми пятнами единицу, а по нижнему краю – год выпуска монеты. Они давным-давно вышли из пользования.
– Почеши ею свои яйца, дядя, – посоветовал Пашка, бросая монету в траву, – большего толка от нее нет.
– Да как ты, сопляк…, – зарычал Егоров, бросаясь к нему. Гомулька проворно отскочил.
Уходили от старого дома, не солоно хлебавши.
Следующим пунктом был универсам. Здесь можно чем – нибудь разживиться.
Первым делом дети обследовали все картонные ящики из-под продуктов. Коробки, насыпом сваленные за магазином, к вечеру планировали сжечь, но, а пока они представляли интерес для бродячих псов и маленьких беспризорных детей.
Гомулька психовал: универсам входил в квадрат Циклопа – одноглазого толкача, с которым у него не сложилось дружеских отношений. Если он его тут отыщет – не миновать здоровой выволочки. И Урок не похвалит, если явится домой исцарапанный.
– Пойдем к кафешке, – в десятый раз сказала Жека, пока Пашка ворошил картонные коробки.
– Отстань, времени нет, – отмахивался Гомулька. – Босс дал до десяти время.
Жека, наклонив голову, с тоской смотрела на него.
– Хоть до ночи делай мозги – жрачка сама не появится.
Гомулька присел на корточки.
– Как ты не петришь – если там, что и есть – только такое, чтобы готовить самим. Кто будет грызть сырые очистки от картошки?
– Я сготовлю, – поспешно сказала Жека.
Гомулька сплюнул.
– Варить станешь – по запаху найдут. Оно надо?
– Тогда пошли чуть пощиплем гастроном. Жрать охота – мочи нет.
– Туда нельзя. Циклоп увидит, ты же знаешь…
– Я попрошу еду у доброй бабульки. Они всегда хлебушек дают. Хоть хлебушек.
Гомулька нахмурился.
– Слушай, нельзя сейчас. Циклоп увидит…
– Да чихала я на твоего Циклопа! – возмутилась Жека, – я его дело не отбираю, а те тетки, что ходят по его улице – ходят везде!
– Смотри, – Гомулька поднялся на ноги, – я сказал.
Махнув на него рукой – что-де с тебя взять – Жека пошла к магазину, обходя глухой угол и выходя на улицу.
Гомулька сплюнул на землю и поплелся за девчонкой. Он отличался необыкновенной лояльностью и терпением, но, ненавидел ходить на промысел с девчонками. Все они плаксы, нытики и хлюпики. Даже Жека. Она не желала понимать, как опасно и глупо сейчас попадаться на глаза Циклопу.
Вначале Пашка заметил девчонку – она уже подобралась к какой-то женщине, которая перекладывала покупки в сумку, водрузив ее на скамейку, и следом заприметил сухой как спичка силуэт Циклопа, втопивший по обочине дороги, по противоположной ее стороне. Движение машин в этот час было оживленным, поэтому он замер у перехода, с яростью оглядывая носившиеся машины единственным глазом. Но сомнений не оставалось никаких: он увидел Жеку, распознал ее причастность к Пашке. И теперь собирается с ней поквитаться.
Не дожидаясь, пока Циклоп перейдет дорогу, Гомулька подскочил к Жеке. Она в это время уже держала в руках два бублика.
– Вали отсюда, – прошипел мальчик.
Жека уставилась на него, хлопая глазами.
– Что?
– Циклоп, – едва слышно выдохнул Гомулька, кивая головой на дорогу.
Жека округлила глаза. Женщина, снабдившая ее бубликами, отходила от скамейки, тяжело ступая больными ногами.
– Я подняла червонец, который бабка обронила, – сказала Жека, вгрызаясь в белую мякоть сдобы, – и она в благодарность отдала мне это.
– Слушай, исчезни, а? – взмолился Гомулька, – ну почему ты такая бестолковая?
Жека заметалась как курица. Но было поздно: чертов Циклоп уже надвигался на них грозовой тучей.
– Какого – тра-та-та, вы тут шляетесь!
Гомулька повернулся к Циклопу всем торсом. Он думал нанести первым удар, хоть это и не остановит врага; но от неожиданности он может опешить. И это даст им время для побега.
Циклоп был сильнее Пашки, старше его. Опыт приходил к нему в бесконечных поединках, от того закалились кулаки. Там-то, в этих отстаиваниях своего места под солнцем он потерял глаз. Одно ставило Гомульку на палец выше Циклопа: он-то заделался толкачом года два тому назад. В то время как сам Гомулька имел на своем счету трехлетний опыт продажи фенек с товаром.
– Вы, что, вконец офигели – че за дерьмо?
И дальше: ухватился за нос Жеки, начал водить ее кругами. Девчонка завопила, растопыренными пальцами вцепляясь в волосы Циклопа. В пыль полетели ее бублики. Слиплись дети – не развести. Гомулька свистнул.
– Болтуху слыхал?
Циклоп матюгался безостановочно.
– Пошел ты…, – и следом, – какую болтуху?
– Отпусти ее. Потом скажу.
– Иди ты. Смыться решили? Так я тебе и поверил.
– Тебя собираются менять, – вполголоса сказал Пашка едва слышно. Никто, даже Жека не услышала. Но Циклоп тут, же разжал пальцы, сжимавшие ее нос и, качнувшись, сделал шаг назад.
– Брешешь, сучок, – ахнул мальчишка, – кишки на забор – ведь гонишь…
– Как случится – вспомни меня, – Гомулька поддел носком ботинка пыльный камешек. Жека рыдала в голос, потирая распухший нос.
– Откуда…откуда знаешь?
Гомулька лениво сплюнул.
– Пытык Гоблину шепнул, тот Гаю встренул, а Урок с ней дым сосал.
– Ох, – Циклоп провел языком по губам, – че ж будет?
– Сваливай, пока тыкву твою не расхрустели. Делай ноги на вокзал, небось, к вечеру срулишь.
Циклоп озирался по сторонам. Затем опять впился свирепым глазом в Гомульку.
– Уши встопорщи, шкет – если надумал ты себе занять мое место…
– На фиг мне твои нары? – удивился Гомулька, – мне свое место зад греет.
Циклоп почесал затылок.
– Я его…в пуп, …а что ты еще слышал?
Гомулька опять сплюнул.
– То, что тебя швырять никуда не собираются. Про то речи не шло. А по какой причине – сам думай. Трепаться не хочу.
– Они решили меня придавить, – догадался Циклоп, – интересно, почему?
– Короче – думай, – Гомулька нагнулся и подобрал испачканные бублики. Циклоп наклонился следом.
– Короче – слушай сюда, – сказал он, – у шопа «Радость бабок» сейчас завоз жранины. Сгружают коробки. Если как следует втопите – успеете подживиться. Не очковать! О наборе судить не берусь – сам как должно не рассмотрел, но, кажется, сгружают и консервы. Это за услугу. Но если ты надумал валять со мной дурака, пацан – не завидую. Тогда отыщу из-под земли и загрызу насмерть. Дошло?
