Пролог «Подсолнухи!»

Эта необычная история случилась в одном провинциальном городке с красивым названием Подсолнухи. Городок тот на вид был самым обычным, хотя и не без претензий на место вдохновений и восторгов, в котором живут музы поэтов, художников и музыкантов. Но, как это частенько бывает в провинциальных городках, муз здесь было гораздо больше, чем тех, кого они призваны вдохновлять. Одни творцы спились, другие плюнули на мечты стать известными, с головой уйдя в быт и забросив под диван папки с рукописями никому неизвестных новых рождественских с цветаевыми, третьи ещё не родились…

Подсолнухи находились в живописном месте в самом сердце прекрасных берёзовых и сосновых лесов, после Перестройки и тотальной вырубки деревьев, к сожалению, уже далеко не дремучих. В лесах тех местные мужики били зверя, а их жёны с ребятишками собирали ягоду с грибами и то и дело терялись, забывая время от времени аукаться.

В местной речке Белухе, названной так за свои берега из белой глины, босоногая пацанва ловила жирных сомов, а в озере со смешным названием Мордушка любители закидушек с восхода солнца и до самого заката мочили свои резиновые сапоги и лодки, таская золотистых карасиков и чмокающих сазанов.

Жители Подсолнухов, за небольшим исключением, были добрыми и общительными людьми, любившими праздники пуще неволи. Иногда, правда, и здесь случались всякие неприятности вроде пьяных дебошей, угона машинёшек и квартирных краж. Люди есть люди – все не без греха. Порою и здесь иногда были слышны выстрелы, но, по большей части, из бутылок с шампанским на свадьбах и днях рождения. Хотя, время от времени, здесь дымились от настоящего пороха стволы ружей, как это было на улице Мостовой-25, что недалеко от Лосиной Пади на окраине города, когда, изрядно подогретый спиртным, ухарь Матвей Перекуров, прозванный Соболем за седую голову, устроил во дворе своего барака выпуска 1901-го года настоящий тир.

Дело было так. В тот день Матвей пришёл домой чернее тучи. Руководство кирпичного завода, на котором Соболь много лет проработал гасильщиком, наконец-то уволило его за очередной прогул. Да, дорогие читатели, Матвей Перекуров был хроническим алкоголиком, что с большой неохотой приходится признать, потому что нельзя не признать другого – Матвей не был идейным тунеядцем, что многое меняет. Это был хороший и покладистый русский мужик с «золотыми руками», к сожалению, любивший крепко выпить.

Матвей мог с закрытыми глазами собрать из старых никому ненужных запчастей или радио, или газонокосилку, одной отверткой наладить телевизор или реанимировать выброшенный на свалку автомобиль. Как-то раз Соболь умудрился соорудить во дворе своего барака вертолёт из бензопилы. Но, полёт не задался, поскольку лопасти чудо-машины, сделанные из длинных деревянных пластин, склеенных при помощи струбцин, не выдержали нагрузки и при запуске двигателя разлетелись ко всем чертям, побив стёкла в бараке и оборвав провода на столбе.

Так или иначе, фамилия Перекуров сыграла с её обладателем злую шутку. Руководство то и дело видело в регулярных отлучениях Перекурова с работы не «уважительную причину», а прогулы, отчего мужика с «золотыми руками» постоянно наказывали рублём. За пьянку и прогулы, ставшими с годами чем-то периодическим, Матвея постоянно лишали то премиальных, то квартальных, а тут и вовсе решили расстаться с ним от греха подальше после очередного вызова «на ковёр»; мало ли – с пьяных глазищ такой работник мог и беды в цехе наделать.

Дома с горя Соболь нажрался «в дымину». Купив на последние мятые рублишки водки, он решил повеситься в сарае на старой бельевой верёвке.

Полина, жинка Соболева, в ту пору, как тот сучил верёвочку в сарае, обливаясь пьяными слезами, решила взять в сарае дюралевое корыто, чтобы пропарить на печке скатерть, неделю до того испачканную томатным соусом во время проводин сына Василия в армию. Но, то ли руки у Матвея не из того места росли, то ли потолок в сараюшке был слишком низким, то ли у Боженьки были другие планы в отношении своего загрешившегося творения, только ничего у мужика не вышло из его дурьей затеи.

Затолкав горемычную головушку в петлю, Матвей вспомнил свою Полинку, с которой прожил, без малого, 25 годов. Расставаться с ней Матвею было шибко тяжко, но глядеть ей в её серые бездонные глаза после позорного увольнения, понимая, что никуда после этого он не устроится, Матвей не мог. Он хотел уйти из жизни не безработным приживалой, а мужиком, пусть и дурным. Конечно, Матвей мог найти работу – он умел многое, но в глубине души он понимал, что страсть к водочке не даст ему долго продержаться на новой работе. На кирпичном заводе его хоть и ругали, но терпели, закрывая глаза на его куралесы, и давали работать, зная, что Матвей в трезвом состоянии был незаменимой трудовой единицей в цехе.

Васька, сын Матвея, уже неделю служил в армии, даже не догадываясь о том, что мог получить к присяге «замечательный сувенир» в виде похоронки из дома в мирное время, что было нежелательно ни для Васьки, ни для его мамки, ни для самого Матвея, который понимал это шестым чувством, но хмель в дурной башке мужика был сильнее доводов его разума.

Матвей мысленно попрощался с Полинкой и Васяткой, вытер рукавом мокрые глаза, и хорошо продышался. В это время кто-то мявкнул у него под ногой. Он глянул вниз – о его ногу, мурча, тёрся рыжий пушистый котёнок, которого месяц назад народила кошка Перекуровых Муха. В груди у Матвея что-то сдавило, да так неприятно, хоть неотложку вызывай. Он хоть и был крепко датым, но, в глубине души, сожалел о принятом наскоро решении – помирать ему всё-таки не хотелось. Страшно помирать-то! И больно, говорят, через верёвку-то. Да и на рыбалку с соседом Коляном договаривались смотаться через пару деньков.

Но, мужик задумал – мужик сделал. Качаясь на подкашивающихся от двух выпитых бутылок водки ногах, как во поле берёзка, Матвей решился на последний шаг, оттолкнув ногой котёнка:

– Да пошёл ты!

Котёнок обиженно мявкнул, отлетев в сторону. Смешно вздыбившись, он неловко подпрыгнул и юркнул в дырку под дверью сарая.

Крепко сжав побелевшими пальцами края петли, Матвей сосредоточился. Он ни разу в жизни не вешался, поэтому его мысли судорожно метались внутри его пьяной башки, как атомы при броуновском движении: петлю под кадык или над ним, держаться за верёвку или руки за спиной держать, выдохнуть или вдохнуть в этот момент?

Ответов не было. В это время самоубивец услышал шаги за дверью сараюшки. По звуку он признал в них шаги Полинки.

– Не успею! – вспорола хмельное сознание Матвея мысль.

Как перед прыжком в крещенскую прорубь, на вдохе Матвей попытался свести счёты с никому ненужной, как казалось обладателю «золотых рук» и «лужёной глотки», жизнью. И быть бы Матвею похоронену на окраине кладбища, как и полагается всем самоубивцам, да только подвёл висельника старый ржавый гвоздь, вбитый в перекладину на потолке. Скрипнув, железяка согнулась под весом рухнувшего на колени пьяного мужика, и обломилась. В этот момент Полинка отворила дверь сараюшки. Мешком Матвей вывалился ей под ноги с обрывком верёвки на шее…

Заорав не своим голосом, Полинка всплеснула руками и упала на свой дородный зад. Уже потерявший всякую веру в себя и свои силы, с лицом, не то посиневшим, не то побагровевшим от лёгкого удушения, Матвей, сорвав обрывок верёвки с шеи, хрипя, встал и со злостью сплюнул. С размаху саданув орущую от ужаса Полинку по уху, Матвей широкими, шатающимися шагами побежал в барак, задумав беду.

Влетев в дом, Перекуров схватил со стены патронташ и дедову «переломку», с которой каждую осень шастал по лесам, шлёпая жирных куропаток и утьё. Пнув табурет, нетрезвый стрелок выскочил на улицу.

Полинка, побежавшая вслед за мужем, увидела его уже с ружьём, выбегающего из барака во двор. Едва успев перекреститься и, воя от ужаса, она шмыгнула под лестницу, ведущую на второй этаж барака. Сидя под лестницей, Полинка, закусив халат, глухо причитала, глядя в дырку меж досок:

– Господи, спаси! Господи, пронеси! Пресвятая Богородица, не дай погибнуть… Дурак, вот же, дурак! Ведь посодют жа-а-а!

– Убью! Всех убью! – тем временем, орал на всю улицу потерявший рассудок Соболь.

Переломив ствол, Матвей вложил в него два патрона с картечью, быстрым движением вытер влажные мутные глаза, и от души стал палить во все стороны света, дырявя небосвод с белыми облаками, стены своего зачуханного барака, в котором прошла вся никудышная матвеева жизнь, в забор, из которого картечь щедро выбивала сухую щепу, в свою бедовую судьбинушку, вгоняя в горячий от выстрелов ствол ружья патрон за патроном.

Перепуганные соседи быстро закрыли занавески в своих квартирах и легли на пол, подмяв под себя скулящих от страха ребятишек. В этот момент в адрес Матвея Перекурова было отправлено столько матерной брани, сколько было отправлено жителями Подсолнухов в неизвестно чей адрес во время ужасного наводнения, что случилось четыре года назад, когда вышедшая из берегов река Белуха смыла двадцать теплиц сельхозкооператива «Василёк» и весь урожай на огородах почти в полусотне дворов.

Если бы не сосед Николай, каким-то макаром скрутивший Матвея, подкравшись к нему со спины, тот наверняка ухлопал бы в горячке или воющую под лестницей Полинку или какого-нибудь случайного прохожего.

…А в общем, Подсолнухи были самым обычным российским городишком, где маялась, бедовала и не находила себе покоя широкая русская душа, где жила самая обычная девчонка, ради которой и была задумана эта книга.

Глава первая. «Мне теперь можно всё!»

Схватив с полки серванта две сотни, лежавшие под хрустальной вазочкой, рыжая девчонка, плача, выбежала из кухни, бубня себе под нос:

– Родители, называется! Фашисты! Самые настоящие! Я всё равно пойду, всё равно! Куда хочу и с кем хочу! – гневно бормотала она сквозь слёзы, запрыгивая в новенькие итальянские туфли, которые родители подарили ей накануне.

– Думает, раз мать, значит, дочку по роже можно бить. Ничего, я ещё всем вам докажу, что,.. что…

На этом месте Рыжик споткнулась. Она ещё плохо представляла себе, что именно она будет доказывать родителям, но твёрдо знала одно – доказать нужно обязательно, иначе всё было напрасно – и скандал с матерью, и обещание прожить без родителей, и убегание из дома.

Не обращая внимания на крик матери: «Даша, вернись!» – девочка на ходу нырнула в жёлтый свитер, маленьким смерчиком пролетев по квартире и заталкивая в сумочку всё, что попадалось ей под руку. Зеркальце, помада, тушь, записная книжка, отцовская зажигалка, затемнённые очки и сотовый телефон упали на дно сумочки первыми. Туда же нырнули ключи, шариковая ручка, шоколадка, плэйер с наушниками и флэшка на три гигабайта…

– Даша, что случилось? Тебя какая муха укусила? – недоумевая, попытался спросить девочку её отец, удивлённый неожиданной переменой в поведении дочери, которая ещё минуту назад была в хорошем настроении.

– Оставь её! – крикнула из кухни мать девочки. – Она у нас теперь взрослая!

Пока отец соображал, что происходит, Рыжик взяла с полки иконку Николая Чудотворца, поцеловала её и аккуратно положив её в боковой карман сумочки и выбежала на лестничную площадку, дав себе слово никогда не возвращаться домой, где теперь она уже не могла находиться. По крайней мере, сейчас. Плевать, где она будет ночевать и жить ближайшие дни. Так много было сказано, обещано…

Нет, домой никак нельзя.

Рыжик понимала, что делает что-то не так, что всё это пройдёт, но остановиться уже не могла. Сейчас этой зарёванной огненноволосой девочке было всё равно, куда она убежит, и что с ней будет дальше. В её жизни случилась настоящая трагедия, разделить которую и понять не мог никто. По крайней мере, так казалось девочке. Хотя… Наверное, это была, действительно, трагедия, чего уж там, только очень маленькая, если смотреть на неё из космоса и очень большая, если взглянуть на неё серыми глазами главной героини нашего рассказа.

В тот тёплый майский вечер, обещавший столько прекрасного, начавшийся с подарков, телефонных звонков одноклассниц и нежных родительских объятий, Даша Мельникова по прозвищу Рыжик поссорилась с матерью. Поссорилась так крепко, что та… ударила любимую дочь. Да, читатель, ударила по лицу – больно, по-настоящему и от души, как бьют в фильмах, когда кажется, что от звона пощёчины лопнут оконные стекла. Девочке было не столько больно, сколько обидно.

Позже многим хотелось понять, что заставило поссориться, казалось, образцовую дочь с не менее образцовой матерью. Попробуем понять и мы.

Причина поступка матери, не уместившегося в сознании Даши, по сути, была настолько незначительной, что в другой ситуации и другому человеку она вряд ли причинила вред хоть кому-нибудь. В тот вечер мама не отпустила Дашу на дискотеку. И всё, спросите вы. Да. И всё. Вряд ли это можно назвать большой трагедией. Конечно, неприятно, обидно, но пережить можно. Если подумать, то это вовсе не трагическое событие и уж точно никакой не повод для ссоры с матерью. Как говорится, плюнуть бы и растереть: заняться чтением модного журнала или просмотром нового видика от Голдэн Бразерс, но это был совершенно особый случай. В тот день Даше Мельниковой исполнилось долгожданных шестнадцать лет.

Дорогой читатель, не спеши судить Дашу. Помнишь ли ты себя в шестнадцать лет? Пропахший запахом улиц и посиделок с друзьями и подругами во дворе до самой ночи, ты возвращался домой с распирающим ощущением взрослости, с обидой воспринимая требование родителей хотя бы принять душ перед сном. Многие именно в этом возрасте наломали кучу дров на пустом месте, фыркая на родителей по малейшему поводу, на дедушек и бабушек, о чём, став по-настоящему взрослыми, через много лет они будут очень сильно жалеть. Сильно и, иногда, слишком поздно.

Ты помнишь, какое это было неописуемое чувство полёта: наконец-то! Мне – шестнадцать лет! Теперь я, вчерашний подросток, взрослый человек! Теперь, мамы и папы, училки-точилки и все, кто так любит читать нотации, всем вам до единого – большая фига во все карманы! У меня будет настоящий паспорт, и мне уже никто не будет указывать и понукать меня, заставляя делать уроки, выносить мусор и «думать о будущем», припоминая надоевшие слова о том, что жизнь прожить – не минное поле перейти...

Помните? С этого момента всем нам хотелось вполне самостоятельно принимать самые серьёзные решения и делать то, что мог делать любой, уважающий себя взрослый человек, например, поваляться на диване, плюнув на домашнее задание в школе. Многие из нас в день своего шестнадцатилетия впервые в жизни по-настоящему напились противного спиртного, доказывая всем, и себе, в первую очередь, что это «страшно вкусно», а потом выворачивали эту «вкуснятину» вместе с обедом в ближайшем подъезде.

Это потом до нас доходило – медленно и с большими ошибками, что взрослость – это вовсе не возраст, что ответственность нужна не папе и маме, а нам самим, что крикнуть: «Я – большой и сильный», – лишь доказать обратное…

То же самое через несколько долгих часов поймёт и Даша Мельникова. Пока же она просто задыхалась от ненависти к родителям, всё-то видящих в ней малого ребёнка, от собственной беспомощности и от неспособности справиться с ощущением наступившей зрелости, к сожалению, пока лишь только по паспорту. Девочка просто не знала, что делать с этой свободой. Может быть, поэтому удар матери стал для Даши, выросшей в атмосфере обожания, настоящей катастрофой.

Теперь Дашу уже не интересовала ни мать, ни отец, ни вообще кто-либо. В душе девочки клокотал бушующий вулкан, в подножии которого разлилась горькая и безбрежная обида, затопившая все самые тёплые и светлые чувства к родителям.

Рыжик быстро открыла входную дверь, и выскочила на лестничную площадку. Взгляд девочки скользнул по окну на подоконнике. За стеклом виднелись тучи.

– Блин! Неужели дождь будет? – подумала девочка.

Сделав пару резких шагов вниз по ступенькам, она, вдруг, резко вернулась домой. Пулей влетев в комнату отца и сорвав со стены зонт, она выбежала на лестничную площадку, чуть не сбив с ног главу семейства. Отец только и успел крикнуть:

– Дашка, постой! Куда зонт потащила! Я кому говорю?!

Рыжик специально хлопнула дверью как можно сильнее, зная, что отец ужас как не любил этого. В классе Рыжик лучше всех бросала баскетбольный мяч, а потому оттолкнула от себя дверь, как на баскетбольной площадке – уверенно, с упором на ногу и с длинным выпадом руки. Дверь хряснула о косяк с характерным треском.

Хлопок дверью получился отменным, но настолько сильным, что на лестничной клетке отворились двери сразу двух квартир – Резниковых и Матюшиных, а сама Рыжик даже немного испугалась – не переборщила ли она.

– А! Плевать! – подумала она. – Мамаша тоже не думала, насколько сильно ударит.

От резкого порыва ветра в прихожей, ничего не понимая, заколыхалась, звеня десятками стеклянных капелек, люстра из чешского хрусталя, а отец девочки от неожиданности вздрогнул и ругнулся:

– Да, ё…!

Услышав ругань взбешённого отца, Рыжик с яростью крякнула, согнув руку:

– Йес-с!

В эту секунду она мысленно ликовала, как Давид, сваливший Голиафа.

– Как вы мне, так и я вас! Мать называется, психолог… И папаша тоже – тюфяк. Заступиться не смог. Тряпка! Ничего, пусть поищут меня, – думала Рыжик, сбегая по ступеням лестницы.

Вслед за девочкой из квартиры выбежал её отец:

– Дашка! Немедленно вернись! Дочка, ты слышишь меня! Вернись, я сказал!

Но, Рыжик не слышала отца. Через несколько секунд она была уже внизу, прыгая через две ступеньки в своих новеньких итальянских туфлях, уже обреченных на неминуемую гибель каблуков. В пустом подъезде звук её частых шагов множился и рос, превращаясь в барабанную дробь. Он сыпался вниз вместе с быстрыми, острыми каблучками, словно горох на барабан. Подъезд в это время казался бездонным, пустым колодцем, в котором стонала и маялась неуёмная, безысходная девчоночья печаль…

Выбежав на улицу и не обращая внимания на соседских старух, сидевших на лавочке рядом с подъездом, девочка встала под балкон своей квартиры. Сорвавшись на визг, от которого с веток поднялась перепуганная воробьиная стая, девочка крикнула в ставшие ей вдруг ненавистными окна:

– Я уже взрослая и мне теперь можно всё! Поняли!

Увидев удивлённых бабушек на лавочке, Рыжик рявкнула и на них:

– Чё глядите! Концерт окончен!