Пн-Чт: 10:00-18:00
Пт: 10.00-17.00
Сб,Вс - выходные дни
- +7 (913) 429-25-03
- Наш адрес -
- г. Новокузнецк, пр. Строителей, 47/9 -
Пн-Чт: 10:00-18:00
Пт: 10.00-17.00
Сб,Вс - выходные дни
Почти все из нас читали книгу А. Фадеева о подвигах «Молодой гвардии». Мы искренне сопереживали молодым подпольщикам, ужасались пережитым ими мучениям. А что бы вы ответили, если бы у вас появилась возможность переместиться в 1942 год и помочь юным героям? Согласились бы? А отставной военный Валерий Залесский согласился. Теперь его ждет путешествие в старый шахтерский городок Краснодон, где немецкие захватчики устроили жесткий террор, пытаясь создать новый порядок. Сможет ли профессиональный спецназовец спасти молодогвардейцев от пыток гестапо? Получится ли превозмочь хватку судьбы и изменить прошлое?
Кол-во страниц | 176 |
Возрастное ограничение | 16+ |
Год издания | 2017 |
Вес | 315 г |
Формат | А5, 125х190 |
Иллюстрации | черно-белые |
Переплет | 7БЦ (твердый шитый) |
Тип носителя | Печать по требованию |
Издательство | Союз писателей |
— Чаю желаете?
Звонкий, щебечущий голосок юной проводницы заставил меня встрепенуться. Я, наверное, уже около часа, глядя в окошко пассажирского вагона, находился в своих молчаливых размышлениях — а потому даже не заметил, как она подошла и заглянула в мое купе.
— Ой, нет, красавица, спасибо. Питер скоро?
Подъезжаем уже? — поинтересовался я.
— Скоро. Часа три еще, Малую Вишеру только про- ехали, — прощебетала проводница, слегка обиженно добавив: — А чаю попить успели бы, между прочим.
Я улыбнулся и отрицательно качнул головой. Чаю мне совсем не хотелось. Хотелось водки — да только как-то неудобно это озвучивать перед девушкой. Дама все-таки. Стройненькая, молоденькая, одетая в же- лезнодорожную форму, что так хорошо подходила ей, проводница довольно быстро и элегантно пробежа- лась летящей походкой по нашему вагону и скрылась в своем купе. Я вновь погрузился в «философские» размышления под монотонный стук колес. Размерен- ный ход поезда не замедлялся ни на секунду. За окном проносились леса, только начавшие просыпаться от долгой зимней спячки, и темные ельники царапали небо резными кронами. Обыкновенный пейзаж, на- полненный оттенками ранней весны. Отличный фон для того, чтоб погрузиться в собственные мысли.
В моих размышлениях не было четкой направлен- ности либо какой-то определенности, нет. Я просто иногда в них впадал. Такое со мной бывало. Размыш- ления обо всем — о прошлом, о насущном, о том, что и вовсе не свершилось пока. Вспоминая какие-то яр- кие моменты своей жизни, я их анализировал, строил планы на будущее. Правда, планы эти были, мягко говоря, не совсем внятные.
Крайние лет семнадцать своей жизни я прослужил в вооруженных силах. В спецназе. Слово «крайние» я употребляю по привычке, так как в наших кругах слово «последний» произносить вслух вообще не при- нято. Последний — это вроде как совсем последний. Перед смертью, когда дороги назад совершенно точ- но нет. Такое вот суеверие. А жить мы хотим всегда. Подсознательно — хотим до жара в груди, до судороги в сжатых кулаках. Удивительная штука эта жизнь! Бывало, даже на уточнении некоторых задач для нашей спецгруппы сидим — размышляем, высказы- ваемся, в глаза друг другу смотрим. И в глубине души каждый понимает: при определенных раскладах шан- сов вернуться живым маловато, а порой и вовсе нет. И все равно все говорят «крайний». И тени сомнения насчет возвращения ни в ком не увидишь… Смерть ведь тоже штука странная: стоит хоть на один миг поверить в то, что «завтра» может и не наступить, как она сразу услышит. Услышит — и так станет за плечом, оскалится и будет ждать, когда допустишь ошибку, пусть даже самую незначительную.
Я ни капли не жалел о своем увольнении в запас. Скоро домой. Здравствуй, жизнь гражданская! Только я сам не понимал, радоваться этому или огорчаться? Вот то, что я сейчас как будто на другую планету по- падаю, — это мне очень ясно представлялось. А какая она, эта неведомая планета? Что за быт там? Будет все совсем не как в спецназе, не как на войне, к чему я за семнадцать лет привык, а очень даже по-другому — это я знал точно! И разница ой как велика! Может, поэтому снова захотелось водки.
Конечно, призывался я восемнадцатилетним па- цаном из одного мира, прослужил совсем в другом, ну а возвращаюсь тридцатипятилетним дядей в тре- тий — и снова совершенно иной. А вот образований и освоенных специальностей для жизни в этом мире как-то маловато получалось. Потому что безумно хо- телось верить в то, что стрелять, уничтожать и убивать мне больше не придется. Вообще. Никогда. Ах да, я же еще немецким языком владею в совершенстве. Хотя кому он нужен, этот мой немецкий?
Даже меня самого всегда удивляло увлечение этим языком. Откуда оно взялось? Всем непонятно было. В моей семье оба деда и бабушка по маминой линии в действующей армии на фронтах Великой Отечественной мир от фашизма освобождали, и этот язык им как-то неприятен был. Неудивительно, в общем-то: такое пережить… Оставшегося в живых деда и бабушку я, конечно же, в детстве вопросами доставал. Рассказать про войну частенько просил — пацан же мелкий совсем, интересно, как там было на самом деле, что происходило. Представление о том, что такое подвиг, у меня тогда было довольно смутное — а старики мои сами тот подвиг вершили наравне с другими. Вот и лез все время. А они как вздрагивали — каждый раз, когда разговор об этом заходил! Отвечали сухо, коротко, как будто ужасались воспоминаниям. Я только теперь понимаю почему. Человек, переживший кошмары войны, уже никогда прежним не будет, и даже звучание языка, на кото- ром когда-то говорили враги, теперь для него ужасно. И тут вдруг я взахлеб немецкий изучаю. Я почему-то вспомнил удивленные глаза нашей учительницы Маргариты Вадимовны, которую мы дружелюбно и уважительно Ахтунгом называли, когда я наизусть и почти без акцента «Дикую розу» Гете рассказывал. Она сняла очки, положила их на учительский стол. Затем так изумленно вскинула брови, внимательно слушая, приоткрыла рот, что я даже остановился, улыбнулся и после короткой паузы снова продолжил. Здорово получилось, ведь из всего класса мало кто понимал, о чем я вообще говорю. Понимала только преподаватель — и искренне удивлялась. А уже в одиннадцатом классе, еще за полгода до выпускных экзаменов, Маргарита Вадимовна разрешила мне, в виде исключения, больше не посещать ее уроки. Но и я Ахтунга не подвел. Немецкий выбрал вы- пускным экзаменом и сдал на отлично, естественно. И «Дикую розу» до сих пор назубок помню, хоть и столько лет уже прошло. Жаль еще, что физкультуру как выпускной экза- мен сдавать нельзя было. В этой области мне тоже как-то легко все давалось. Быть слабаком мне ни- когда не хотелось, потому собой занимался упорно и результатов добился неплохих. КМСа по боксу я еще в школе выполнил, а вот на мастера спорта сдал уже перед самым призывом в армию. Сюда же — мой первый разряд по парашютному спорту, который в ха- рактеристиках в военкомат тоже указали. Поэтому распределение в спецназ ГРУ, в учебку для подготовки отдельных спецгрупп, меня даже не удивило — мож- но сказать, что я ожидал этого. Вот только немецкий мой там совсем не пригодился. А основные фразы на арабском, аварском, чеченском выучить пришлось. Оно и понятно, война ждала нас совсем другая. Более сложная, жестокая, запутанная…
Я часто вспоминал детские беседы с дедом, бабуш- кой. Те разговоры о храбрости, о мужестве, о великой чести и долге. И, уже будучи взрослым, навоевавшись вдоволь, даже как-то завидовал им, если это слово уместно в данном контексте. У них на войне правда одна была, абсолютно единственная, святая и верная. Где враг, где зло, а где мы и добро — сразу понятно. Легко и просто. И воевать все шли с огненной верой в сердцах, готовые до последнего рубежа дойти, потому что в истине никто не сомневался. А у нас? Кто боевик или террорист, а кто герой России — разобраться не можем. И правда у каждого своя, та, что сердцу бли- же. А кто больше прав или меньше — и не определить. Никто не назовет эту меру правдивости и правиль- ности, разве что «умные люди» на голубых экранах, вещающие в эфире свои собственные истины. Жаль только, что война — это не теледебаты, поорать и разойтись не получится…
— Туалеты закрываю. Санкт-Петербург через сорок минут! — уже знакомый голосок вновь вернул меня в реальность. И тут же продолжил, зазвучав как-то требовательнее:
— Повнимательнее, не забываем свои вещи! Муж- чина, выходить собираетесь? Конечная как-никак! — Я вздрогнул: ого, это уже лично мне адресовано! Проводница покачала головой, улыбнулась, словно журила меня, и с такой кокетливой иронией заме- тила: — Подъезжаем, а вы все в тапочках и шортах!
— Не волнуйтесь, быстро переоденусь, — весело парировал я в ответ. — Только дверь закрою, чтобы не смущаться, хорошо?
С этими словами я поднялся с места, аккуратно притворяя дверь моего купе, а проводница, широко улыбаясь, поспешила в свое, напоследок лукаво взмахнув ресницами. Признаюсь, мне нравилось ее внимание — пускай и мимолетное. И улыбка краси- вая, и глаза — озорные, искристые, словно солнечные.
«Только в этот раз даже номер телефона не спро- шу», — подумал я и отстраненно сам себе удивился. Как-то я очень задумчив крайнее время. Странно. После моего развода уже лет пять незаметно проле- тело, да и переживал я его относительно спокойно. Жизнь вообще нынче такая, что личное счастье и бла- гополучие стали понятиями размытыми — и это у тех, кто о войне разве что благодаря книгам знал да теле- визору, что уж о нас говорить! Редко кому удавалось семью сохранить, при нашей-то работе! Кто же выдер- жит постоянное отсутствие мужа, бесконечно долгие, бессонные ночи в размышлениях: «Где он? Вернется ли живым?» Да и зарплатой нас в начале двухтысяч- ных вовсе не баловали, приходилось пояса затягивать по полной программе! И так семь лет. Хотя мы уже и родными друг другу стали, близкими и думали, что так всегда будет…
Но нет. Все когда-нибудь кончается. Прилетаю из очередной командировки, а жена не бежит, как обыч- но, на шею не бросается, то ли смеясь, то ли плача от радости. Стоит в метре от меня молча, глаза в пол, головы не поднимает. Врать она мне не умела. Со- всем. Да и сам я почувствовал все — сердце ведь не слепое, хоть и говорят, что у военных черствеет оно. Ан нет. Мы тогда почти и не разговаривали. Так, редкими фразами перебрасывались, коротко и по делу. Все и без слов было понятно обоим. Разойтись постарались без истерик, сдержанно. И я даже рад, что не было между нами ни лжи, ни недомолвок, ни фальши.
Между тем поезд совсем замедлил ход, натужно запыхтел, словно зверь, переходящий со стремитель- ного бега на совсем тихий шаг. В окошке уже мелькал перрон и радостные лица встречающих. Разглядеть их я не успевал — однако на вокзалах всегда улы- бались прибывающим поездам. Здесь царила эта удивительная атмосфера счастья от предстоящих встреч, ожидания и легкой тоски. Кто-то держал пестрые букеты цветов, кто-то приветственно ма- хал руками, а кто-то просто показывал таблички с надписями вроде «ТАХI ЛЮКС» и тому подобные. В общем, повсюду была эта приятная, теплая суматоха. Я накинул на плечо свою спортивную сумку, по- дождал, пока наш поезд полностью остановится, и, соблюдая очередность пассажирского потока, побрел по коридору вагона к выходу. Наша веселая про- водница уже стояла на платформе возле вагона и контролировала выход пассажиров.
— До свидания. Спасибо, — вежливо улыбнулся я ей на прощанье, спускаясь с подножки.
— До свидания. Приходите еще! — кокетливо от- ветила она, тоже наградив меня лучезарной улыбкой, словно прощальным подарком.
Я широко, полной грудью вдохнул долгожданный свежий питерский воздух и, как обычно, быстрым шагом пошел к зданию вокзала.
Питер, здравствуй! Я долго ждал встречи с тобой. Для меня, пожалуй, это единственный город, где я мог бесцельно часами бродить по оживленным улицам и просто любоваться. Скромностью малень- кой улочки или величием проспекта. Неисчерпаемой красотой архитектуры Санкт-Петербурга. Зданий и дворцов, соборов и храмов. Прелестью белых ночей, разведенных мостов и таинственным очарованием пустынных набережных. Я уже знал, что, как только приеду, первым делом снова отправлюсь гулять по Невскому от Московского вокзала до Дворцовой пло- щади и обратно. Буду идти и наслаждаться каждым новым порывом сурового балтийского ветра, умерен- ной суетой всегда куда-то спешащих петербуржцев и даже громкими сигналами уставших от пробок во- дителей. Я неторопливо прошел через здание вокзала и вышел на площадь Восстания, окунаясь в любимый город целиком, с головой, как ныряют в прорубь.
Невский проспект. Сердце города. Сколько же все- го видели старинные дома, что сейчас прижимались друг к другу, будто пытаясь спастись от промозглого ветра, спешащего вдоль дорог от Невы! Каждый раз, снова оказываясь здесь, я думал об этом — и каждый раз ответа найти не мог. Оставалось только головой качать, шагая и озираясь так, словно попал сюда впер- вые. Иногда я даже немного завидовал туристам. Для них Питер был сплошной тайной, они не знали его секретов, они видели его только теперь — и им лишь предстояло влюбиться в этот город, над которым раз- ливалось такое невероятное небо. С другой стороны, ни за что я не променял бы его на другие, пусть даже самые красивые города мира. Ни одно место на земле не могло так врасти в сердце, как Санкт-Петербург. И сейчас я уверенно шел вперед, с отстраненной улыб- кой разглядывая такой знакомый, такой родной Нев- ский проспект, и безмолвно здоровался. Здравствуй, город. Встречай меня. Я наконец вернулся к тебе.
Мы с Питером были давними друзьями. Он всегда встречал меня как своего приятеля, и этот раз не стал исключением. Казалось, что даже машины привет- ственно подмигивали мне, проезжая по Невскому в обе стороны. От уютных кафе тянуло запахом кофе — горь- ковато-сладким, пряным и резким. И таким родным. В Петербурге все было особенным — даже кофе. Даже вой ветра, прогуливающегося вдоль кромок крыш, между труб и чердачных окон. Даже лица людей, иду- щих мне навстречу. Было еще довольно холодно, и мой город пока не вышел из зимней спячки, однако здесь мне всегда по-настоящему тепло в любое время года. Давно за спиной остался Московский вокзал, впереди уже виднелся Аничков мост, и ветер стал резче и холоднее, кусачий, но вовсе не злой. Приезжим казалось всегда, что ветра у нас злые. Я же знал, что это совсем не так.
Вот и ты, Фонтанка. Ближе к отвесным стенам, сковывающим реку, лед был прочным, а вот на се- редине он искололся и поднялся, пошел черными трещинами. Сквозь них поблескивали беспокойные воды. Захотелось поздороваться. Была у меня такая привычка — приветствовать Петербург от всей души. Я замер у перил моста, развернувшись лицом к реке и поглядывая то на нее, спящую во льдах, то на небо, затянутое облаками, то на темную статую гордого коня, вставшего на дыбы. Казалось, будто сейчас он вырвет поводья из рук удерживающего его всадника и помчится вдаль прямо по Невскому проспекту, а за ним — остальные три лошади, что, как и он, украшали Аничков мост. Скульптор постарался на славу.
Я побрел дальше, никуда не торопясь. Мне не было нужды спешить, и я мог спокойно насладиться этой встречей сполна. Кто-то сказал бы, что это все ерун- да — как может быть встреча с городом? Встречать можно человека. При чем же здесь тогда Петербург? Но подобные мысли просто означали, что человек не знал еще жизни толком. Я же знал — и потому улы- бался теперь, заново открывая для себя родной город. Эхо моих шагов ныряло во дворы-колодцы, отража- лось от стекол. Его не было слышно за гулом машин, однако Питер слышал его — и наверняка улыбался мне в ответ. Низкое небо висело над головой, но не давило. Я привык к нему и любил его всем сердцем. Нигде не видел такого неба. Да и всего остального тоже. Вот Екатерининский сад, и с постамента на меня глядит Ее Величество Императрица. Сад пустовал — ранней весной деревья еще стояли голыми, а потому особо никто тут не прогуливался. Разве что голуби торопливо ковыляли от меня к ограде, потревоженные энергичным шагом. Да еще навстречу шли люди — незнакомцы, с каждым из которых меня связывала великая тайна. И у тайны этой было имя моего города. Вдоль Невского я шел в сторону Казанского собо-
ра — вон впереди уже показался самый край колонна- ды. Через дорогу напротив виднелась вычурная крыша дома, где теперь расположился большой книжный магазин, а раньше находилась мануфактура «Зингер». У Казанского, несмотря на время года, как всегда, были толпы туристов. Сюда приезжали независимо от погоды, от температуры, от праздников — просто потому, что, побывав здесь однажды, уже невозможно было забыть величественную архитектуру и стройные ряды колонн. Даже сам воздух здесь пах иначе. Свобо- дой, вековой историей, Невой… По привычке, дойдя до набережной канала Грибоедова, я обернулся, чтобы взглянуть на цветные резные маковки Спаса-на-Крови. Собор виднелся неподалеку, зеркально отражаясь на льду, и в голове вновь промелькнула ликующая мысль: «Я вернулся!» И, словно в ответ, мне с Невы вновь повеяло холодом — видимо, река тоже хотела поприветствовать меня. Ну что же, нельзя заставлять матушку-Неву ждать долго. Да и хотелось мне дойти до Дворцовой площади по старым мостовым, добраться до набережной и поглядеть на нее, беспокойную, — кто знает, вдруг ее воды уже разбили ледяные оковы? А чуть дальше в небо впивалась золотая игла Адми- ралтейства, и трепетали флаги на ветру, и Петербург казался мне праздничным в этот самый обыкновенный день. В день, когда я возвратился домой.