Секреты Виктории | Игорь Щепёткин

По северной ветке

...Поезд идёт...
Северная ветка,
ветка акации или,
скажем, сирени...
Саша Соколов

Иногда в разговорах можно слышать, что поезд идёт по кругу — при переосмыслении чего-то важного или в московской подземке, или, наконец, в детских забавах, где игрушечный паровозик с маленькими вагончиками следует по кольцевой дороге.
В моей юности поезд уходил на север, потом шёл обратно. Но люди, которые возвращались, были уже другими...
В конце августа мы с отцом собирали ягоду. В тот день я впервые очутился в сибирской тайге. До ближайшего населённого
пункта — не менее сорока километров. Путь сюда показался долгим.
Остаток вечера и всю ночь мы ехали в поезде по северной ветке. Вагон был набит сборщиками ягод с огромными заплечными
коробами — горбовиками.
В тесноте вагона отец помог мне протиснуться на верхнюю полку, где я, прикрыв лицо штормовкой и подтянув к подбородку
колени, вскорости уснул.
В пять утра отец растолкал меня и сказал на ухо: «Быстро собирайся! Подъезжаем!» Я протёр очки, спустился с полки и спросонья
еле отыскал сапоги. За окном было ещё темно. Колёса привычно постукивали на стыках.
Неожиданно кто-то сорвал стоп-кран, и поезд резко остановился. Ягодники были готовы к такому ходу событий, вмиг засуетились и ринулись к выходу. Словно парашютисты, они, выпуская из рук поручни, прыгали с подножки вагона в темноту таёжного утра. За минуту все вывалились на простор. Большинство из них пошли вдоль железнодорожной насыпи к сигнальным фонарям шлагбаума — видимо, там проходила основная дорога до лесосеки. — А у нас своё место, — сказал отец и махнул рукой через левое плечо. Мы пересекли полотно и по едва заметной в сумерках тропе углубились в лес. Я брёл позади, то и дело натыкаясь на алюминиевый короб отца. Начало светать, когда тропа свернула в низину. На повороте отец остановился, подошёл к одинокой сосне и стал считать шаги. — Кажется, здесь! — крикнул он. Мы разбросали ветки и вытащили из травы лёгкие штанги. Это были две пары небольших алюминиевых колёс с ребордой. 

Они свободно вращались на хорошо промасленных подшипниках, насаженных на длинные металлические трубки. Через четверть часа мы вышли к узкоколейке, по которой когда‑то вывозили сруб ленный лес. В куче мусора рядом с дорогой отыскали несколько досок. Сколотили платформу и прибили к ней штанги — ходовую часть. Поставив эту мини‑дрезину на рельсы, взгромоздились на неё со своим скарбом. Чтобы не поранить руки, надели верхонки и принялись отталкиваться шестами от насыпи и шпал. Потихоньку набирали скорость. Стук колёс стал чаще: «Чикача‑та, чикача‑та… чика‑та, чика‑та… чи‑та, чи‑та, чи‑та…». Из‑за неровности полотна дрезина слегка покачивалась. Мы словно плыли на плоту с шестами наперевес.

— Виссарионов бор! — громко сказал отец. Ветер развевал его поседевшие волосы, торчащие из‑под смешной лыжной шапочки.

Я глазел по сторонам. Густой мачтовый лес чередовался со сплошными вырубками. Будто в унисон ландшафту, рельсы тоже
теряли свою непрерывность. Порой стыки были сравнимы с диаметром колёс, и тогда мы неизбежно терпели крушение. К счастью,
обходилось без травм. Иногда нашу дрезину приходилось на руках проносить вперёд, потому что в некоторых местах рельсы отсутствовали совсем.
Так мы проехали по узкоколейке не менее тридцати километров.
Внезапно дорога оборвалась — рельсов больше не было. Сквозь остатки насыпи пробивалась молодая поросль. Мы отнесли дрезину
в сторону и забросали мхом.
Дальше по компасу на северо-восток пошли пешком вдоль болота.
Через час на моховых подушках стали попадаться кустики брусники. Я наклонился, рассмотрел рисунок листьев этих удивительных
ягод. Кожица на них была блестящей и усыпанной дырочками с исподней стороны.
Отец отёр рукавом штормовки пот с лица и провозгласил:
— Перекур!
Мы присели на упавшую лесину. Вытащили из коробов огурцы, варёные яйца, хлеб, воду. Быстро позавтракали.
— Ну ладно, хватит прохлаждаться. Пора за работу! — скомандовал отец.
Он показал, как пользоваться совком. Потом, подтянув наплечный ремень, двинулся к сосновому валежнику.
Ближе к полудню я набрёл на узкую прогалину, сплошь усыпанную брусничником. Сбросил с плеч короб и налегке увлёкся сбором — на этот раз уже усердно, не отрывая взгляда от ягод.
Одну куртинку примечал, другую обирал, повторяя совком одно и то же движение...
Через пару часов вышел на край поляны, где у вывернутого корня неожиданно обнаружил большой моток проржавевшей колючей проволоки. В трёх метрах росла огромная сосна. На ней был старый затёс, несколько вырезанных цифр и буквы «ТАЛ».
— А это с какого рожна тут? — поинтересовался я, указывая на витки проволоки.
— Видать, хотели сделать лагерь.

— Какой лагерь?
— Для заключённых, — сквозь зубы процедил отец и, глядя угрюмо вдаль, промолвил: — Кто‑то здесь оказался, на лесоповале. Срубленный лес вывозили по узкоколейке на конной тяге... В тридцатые годы хватали всех подряд...
— А почему?..
Отец не ответил, он уже отвернулся и, хрустя валежником, направился к ближайшему ельнику.

Я внимательно огляделся. Вокруг были только моховые кочки. Пнул одну, вторую… Носок сапога проваливался в труху сгнивших пней. В этом обнажённом прахе копошились муравьи…
К вечеру начал накрапывать дождь. Мы подошли к ручью, за ним возвышался небольшой бугор — отличное место для ночлега. Под раскидистой елью соорудили шалаш, набросали на пол лапник. Открыли пару банок рыбных консервов «Частик». Отец вытащил
фляжку со спиртом, отмерил несколько колпачков в свой стакан и, не разводя водой, выпил одним махом. Через минуту повеселел и стал рассказывать, как работал в юности киномехаником, возил на лошадях по деревням кино. Однажды киноплёнка порвалась на кадрах хроники с речью Сталина.
— Чуть в штаны не наложил, пока плёнку склеивал, — сквозь смех произнёс отец.

Потом он вспомнил, как прошлым летом был с братом в тайге. Собирали ягоду в районе Медвежьего мыса и потеряли обратную
дорогу. Блуждали три дня. Питались одной ягодой, пока не вышли к реке. Встал вопрос о поиске моторной лодки, на которой
приплыли. Как они поняли, в каком направлении искать, я уже не слышал — уснул под шум моросящего дождя.
Утром проснулся от глухариного тока. Выкарабкался из шалаша. Натянул сапоги. Отца на стоянке не было. Его согбенная фигура
виднелась на другой стороне мочажины — он собирал ягоду. А я побежал на болото искать место, откуда доносилось токование.
Протёр запотевшие очки и увидел посреди топи на одинокой сушине большую птицу — глухаря…
К обеду я набрал половину короба. У отца короб был почти полный. Нам следовало возвращаться, чтобы успеть к отходу поезда.
А до станции ещё ого-го как далеко!
На обратном пути проехали по узкоколейке на несколько километров больше — так было ближе к станции. Разобрали дрезину,
кинули колёса под корягу и прикрыли корой — пригодятся, когда в сентябре пойдём за клюквой.
Мне захотелось снова приехать в тайгу, пройти по зыбуну болота и, расправив болотные сапоги, упасть на колени в мягкий
сфагновый покров…
Когда подошёл поезд, было уже темно. Залязгали тормоза. Сбивая друг друга, люди с тяжёлыми коробами бросились к вагонам.
Отец подтолкнул меня к ближайшему входу. Я вцепился в поручни, вскочил на подножку первым, за мной, вытянув жилистую шею,
с трудом поднялся отец.
Через минуту вагон загудел мужскими голосами, до отказа наполнился людьми. Некоторые так и остались стоять в тамбуре.
Я присел на краешек нижней полки, скрестил на крышке горбовика руки, положил на них голову и уснул.
Под утро за окном замелькали городские улицы. Поезд остановился. Мы вышли на перрон.
От вокзала до дома было близко: сначала с полкилометра через привокзальный микрорайон, потом — минут десять вдоль железнодорожного полотна.

Мы шли мимо панельных пятиэтажек. У одного из подъездов двое пьяных парней вели шумный разговор, похлопывали друг друга по плечу. Отец бросил в их сторону какую‑то незлобную шутку. Им это не понравилось, один из них подбежал и нанёс мне удар в грудь. Я потерял равновесие, упал и от неожиданности, обессилев, не мог подняться. Другой парень стоял в луже пива и размахивал руками, не давая отцу подойти ко мне. Первый продолжал наносить удары ногой, метя в голову. Я закрыл лицо и очки руками, принял позу улитки. Почти все удары приходились в предплечья. — Мальчонку‑то зачем?! — закричал отец чужим хриплым голосом.
Страх, как омут, тянул вниз, да ещё за плечами был короб с ягодой. Наконец парни ушли. Отец помог мне встать, и я увидел свет. Дальше мы двинулись вдоль рельсовых путей по пропитанным креозотом шпалам. Я брёл молча, тихо посапывая, и не чувствовал боли в онемевших конечностях. Трясущимися руками придерживал очки — их дужки были погнуты. 

Вскоре мы вышли к нашему микрорайону Опытное поле. Надпись на крайней пятиэтажке насмешливо гласила: «ул. Ягодная, д. 1». Холодный ветер налетал порывами и срывал с тополей первые пожухлые листья. А ведь до нашего отъезда в тайгу они были ещё зелёными.

Я шёл по улице за отцом. Он попросил не говорить маме о том, что случилось. Я промолчал. Вспоминал, как мы ходили по рыжим
торфяникам и мелколесью, собирали ягоду. Из тайги она перекочевала теперь в наши заплечные короба. Ягода была красная и,
наверное, уже дала сок.
...Наутро я пробудился от глубокого сна.
Мама предложила отнести банку брусники Илье — моему другу и соседу по подъезду. Изредка мы вместе играли в шахматы.
Я спустился на один этаж и за чашкой чая рассказал Илье о находке в тайге. Он задумался, потом пообещал провести меня
в оранжерею, где время от времени проходят заседания культурологического клуба.
— В оранжерее? — удивился я. — Оригинально!
— Богдан там сторожем подрабатывает. Вообще-то он социолог в университете.
В назначенное время мы поторопились в оранжерею. Ещё бы! Теплицы говорили о детстве, о первом визите в ботанический сад.
Где-то в семейном альбоме даже есть фото с той экскурсии: корни тропических деревьев ползут навстречу друг другу, лиана обвивает стволы, а под пальмой — карапуз, то есть я.
С нетерпением и волнением я шёл туда. Мнилось, что этот визит принесёт понимание чего-то важного: словно мне, а не Вере
Павловне приснился тот сон — якобы только в оранжерее можно вырастить такие колосья.
В теплице, куда мы пришли, выращивали цветы. В ожидании семинара двое молодых людей прохаживались вдоль грядок: слева
росли астры, справа — лилии.
— Лист хорош, и цветок хорош. Женщины будут счастливы. Всё будет хорошо, — промолвил один из них по имени Василий.
Я не мог понять, сказал он это серьёзно или с оттенком насмешки.