Она живая! Её зовут Катя! Кристина Волчецкая

ТУФЛИ

Где-то на краю села лаяли собаки. Заливисто, протяжно. Солнце только проснулось. Казалось, что оно ещё сонное и в полудрёме выползает из-за горизонта — так медленно выкатывалось оно и не спеша начинало освещать всё в округе. Солнце только открывало свои заспанные глаза, а мать уже давно была на ногах. Она переделала кучу дел и теперь сидела у большой глиняной печи. Глаза её были закрыты. Она будто спала. А быть может, и вправду спала. Мать часто так дремала сидя. Но дети, будучи маленькими, совсем не задумывались о том, как тяжелы её будни. Глаза матери то открывались, то закрывались, ресницы вздрагивали и снова замирали. Потом, много лет спустя, он часто вспоминал эту картину: восход солнца в селе, откуда был родом, мать, сидящую у печи. Сонную, с закрытыми от усталости глазами. А однажды и вовсе поймал себя на мысли, что никогда не видел, как мать спит. Спит так, как спят обычные люди, — спокойно, в своей кровати, а не сидя возле печи или стола, подперев подбородок натруженной, тонкой рукою. Зачем он вспоминал это всё, он и сам не знал. Наверное, потому, что уже сам стал намного старше той, далёкой, оставшейся в памяти молодой матери. Он стал старше многих, давно и безвозвратно ушедших. Даже старше своего отца. Отец его был строг, но справедлив, и сам он всю жизнь хотел быть таким же. Хотел, но это не всегда у него получалось. А ещё он хотел быть уважаемым и независимым человеком. Хотел иметь то, чего нет у других. И в памяти снова всплывали картинки детства. Мать, сидевшая у печи. Несмотря на то, что казалось, будто она спит, ничего не ускользало от её внимания. Она всё видела и всё замечала. Она чутко реагировала на любой шорох, и сон её в этот момент как рукой снимало. «Ты станешь большим человеком, сынок!» — сказала она ему однажды.
И не то чтобы он поверил в это, но с тех пор он просто знал, что так и будет. Вот только что это значит — стать большим человеком, для себя он так и не определил до сих пор. Всё в его жизни было так, как он хотел: богатство, уважение, но с годами в сердце сильнее нарастала какая-то раздирающая пустота и тревога. «Ты станешь большим человеком, сынок!» — эти её слова отзвуком остались в его сердце. Почему она так сказала? Как разглядела в этом маленьком, упёртом черноглазом мальчишке несгибаемый жизненный стержень? Хотя… Она же привыкла видеть всё даже с закрытыми, сонными глазами. Он перебирал кусочки воспоминаний, перелистывал страницы времени, словно толстый семейный фотоальбом. Что-то давно стёрлось из памяти, что-то навсегда запечатлелось яркими фрагментами. Быть может, мать сказала о том, что он станет большим человеком, после покупки кожаных туфель? Деньги на их приобретение он заработал сам. Таких туфель не было во всём селе! Они были его гордостью. Он усмехнулся. А ведь и вправду, покупка этих туфель была большим достижением для него, босоногого сельского мальчишки, всю свою короткую жизнь донашивающего обувь за старшими. Он до сих пор помнил, каких трудов стоили ему эти туфли. Но, однажды увидев их, он уже не мог отказаться от идеи их получить. Как все завидовали ему тогда, когда он впервые появился на улице в этих новых блестящих туфлях! Как он был горд тогда! Все многочисленные братья и сёстры вдруг посмотрели на него по-другому. Тогда он впервые ощутил на себе и зависть, и восхищение родных и односельчан. Уже тогда он понял, что сможет получить то, на что другие даже не претендуют. Нужны ли были ему эти кожаные туфли? Это уже другой вопрос. Но тогда он с гордостью расхаживал по пыльным улицам села, наслаждаясь только что изведанным чувством превосходства. В последующей жизни уже мало что из полученных им жизненных благ могло сравниться с той давно выброшенной на свалку парой обуви. Столько восторга, радости и других новых эмоций получил он с приобретением туфель! Именно тогда его упорство и проявило себя впервые. Так и повелось в жизни: всё, чего он хотел, рано или поздно непременно получал. Только со временем желания становились масштабнее, а планка — выше. Но эта гнетущая тоска… Отчего же она не отпускала его? Ведь всё в его жизни было так, как он хотел. Ну, быть может, не всё и не совсем так, но, в общем, жизнь его сложилась удачно. Он стал «большим человеком», нажил «богатство», имел «уважение». Но все эти условные, больше похожие на ярлыки, чем на его внутреннее состояние, понятия с годами стали значить всё меньше. Уже не было былого восторга, радости. Всё чаще он чувствовал разочарование, думая о том, что жизнь прошла слишком быстро. Прошла в бесконечной погоне за очередным желанием, в попытке всё просчитать, предугадать и не упустить… Не опуститься ниже поставленной когда-то планки.
«А всё эти проклятые туфли! — с горечью подумал он. — Если б не они, я бы успел прожить эту жизнь! Быть может, я был бы счастлив… » И в памяти вновь всплыли картинки далёкого детства: мать, сидящая у печи в старых, стоптанных башмаках, её усталая улыбка, теплота рук, гладивших его по непослушным курчавым волосам. 

СЮРПРИЗ

Последнее время все разговоры Антонины Петровны сводились к тому, какие похороны были у её знакомых. Бывших знакомых, конечно. Время неумолимо, и конец любого из живущих очевиден. Вот так и она, ранее страшившаяся смерти, стала к этому вопросу относиться с долей прагматизма. Иван Фёдорович, супруг Антонины Петровны, проживший с ней больше половины жизни, при разговорах этих раздражался, но вида не показывал. А Антонина Петровна и не замечала этого внутреннего раздражения супруга, так как думала, что они единое целое и мыслят в одном направлении. Мероприятия печальные она посещала всё чаще, и ряды знакомых становились всё реже. Иван Фёдорович же данные мероприятия старался обходить стороной и думать о финале своей долгой жизни не собирался. Хоть и пошаливало давно сердечко, и колени ныли, и в спину стреляло с незавидной регулярностью. Когда очередная купюра с пенсионных накоплений ускользала в бездонную копилку под названием «на чёрный день», только вздыхал, сожалея о новенькой телескопической удочке, увиденной накануне в рыболовном магазине. А надо сказать, что до рыбалки Иван Фёдорович был большой охотник! В общем, разговоров о похоронах и о том, во сколько они обошлись родственникам покойного, он не любил и если и поддерживал, то только киванием и короткими утвердительными репликами.
И с детьми своими Антонина Петровна об этом разговаривала всё чаще. Вроде как почву пробивала под будущие события. То ненароком высказывалась о неблагодарных отпрысках очередного усопшего, то восхваляла очередные поминки или поставленный кому-либо памятник.