Одиозная личность. Нина Каменцева

1. Воспоминания

Туман. Плывёт по глади вод
Шифон молочных облаков,
Юбок ажурных солнце-клёш...
Волчком кружил их ветерок.
Одиозная осень: то слякоть, то дождь, то небо хмурится.
Ну что сказать обо мне? Родился ещё в дореволюционной России, в семье крупного фабриканта лёгкой промышленности, Ивана Прокофьевича Труженикова. Отца
в детстве мало видел, только в праздники, но, как мне говорила матушка Екатерина: «Мал золотник, да дорог». Отец в поместье нашем бывал редко, зато в городской квартире в Одессе бывал часто. Они частенько оставляли меня на горничную. Вернее, на гувернантку, причём англичанку, от которой ещё с детства я не мог оторвать взгляд.
Одета была она всегда с иголочки. Но у неё была привычка раздеваться передо мною. Может, эта грубоватость совсем не специальная, видно, думала, что я ещё маленький, а может, не хотела оставлять ни на минуту без присмотра. А я и правда был маленьким, от силы три года. А почему я так всё хорошо помню – не знаю. Однако помню из детства, что любил всё красивое не только посмотреть, но и понюхать, и пощупать. Особенно гардероб матери, вот здесь уж можно было мне покопаться долго. Не увлекало ничего. Любил аромат: «парфюмов», кремов, духов. Целовал её, когда она подходила, только из-за того, что ощущал этот струящийся аромат по всему дому, когда она находилась рядом.
Время быстро двигалось вперёд, и я рос один, избалованный заботами женского пола, и на моё баловство уже никто не обращал внимания. Тогда же я мог залезть под стол и щипать женские ноги. Однако не только это, я стал обнюхивать их каждую, как собака-ищейка, если бы закрыли лица, смог бы назвать любую.
Так прошло ещё несколько лет, но однажды к нам в усадьбу с шумом возвратился отец. Он кричал, ругался и произносил такие фразы:
– Революция, матушка Екатерина, революция, восстали рабочие и крестьяне, бежать надо!
Помню, как после этих слов мама плакала и несколько дней мы собирались, пока отец не принёс билеты на корабль в Турцию:
– В Стамбул едем, – сказал он мне, погладив меня по головке.
Я был ещё мал, но с этим словом «революция» у нас поломалась всё, а также моя привольная жизнь. Помню большие чемоданы, помню большой пароход, отплывающий с порта Одессы, и нас на нём. А внизу, на пирсе, много провожающих родственников, махавших нам платочком. Помню материнские слёзы и какой-то небрежный её наряд, который был на ней. Сколько мы плыли по Чёрному морю, не знаю.
Только помню, от качки нас всех томило и мы то и дело бегали в туалет.
Наша каюта была высшего класса, как мне сказали, но я ещё не понимал в этом ничего. Между тем, когда мы поднимались наверх подышать свежим воздухом на палубу, я видел, что там тоже было много людей, пассажиров, не имеющих даже места где спать, они сидя дремали. И хорошо запомнилась там девочка, у неё был небольшой мячик, и, когда он у неё выкатился случайно за борт, слёзы и плач её запомнил я на всю жизнь. Как будто бы с ним она потеряла самое важное. Не понимая в то время, что важное мы уже потеряли! Я же недолго думая вырвался из рук матери и подбежал к ней, подарил моё яблоко величиной с мяч, которое только мне дала мать Катенька поесть на палубе, на воздухе, потому что из-за позывов тошноты я совсем ничего не ел. Мы с ней подружились, и даже узнал я, что её зовут Софочка – Софья. Какое замечательное было знакомство двух подростков! Нами восхищались родители, и всё остальное время мы были больше на палубе, чем в каюте. 
Вот наконец наш корабль и пришвартовался! Был ненастный день, как будто бы небо плакало вместе с нами. Лил сильный, проливной дождь. Конечно, вначале выходили пассажиры высшего и первого классов, и я так потерял мою юную подружку, запомнив лишь, как её звали. 

Ну что сказать о Турции? О Стамбуле? Другой мир и другие нравы, незабываемый Стамбульский базар – это необыкновенно торжественно: как будто входишь в глубину тоннеля, и с каждой стороны – лавки, покупай, что хочешь, золотые украшения висели на верёвках. Товар удивлял даже отца, который уже всё видел, не раз побывав во всех странах Европы и в Китае.

Первое впечатление маленького ребёнка: на улицах много людей и все в основном смуглые мужчины. В то время мне показалось, что здесь совсем нет женщин! Там не было женщин, тех, которых я привык видеть, белоснежных, ароматных. А если и были, они прикрывали все свои прелести паранджой, платья – длинные, до пола, в основном не широкие, видно, по восточному покрою. 
Квартира на последнем этаже, неуютная, вместо нашей усадьбы и без спален, одна лишь комната. Всё надо было делать здесь самому, и поэтому мои предки засучили рукава и делали домашнюю работу сами. В квартире не было даже крана с водой, отец заносил её сам большим кувшином и переливал в маленький, который стоял на столе на небольшом подносе, всегда с водой и со стаканом.
Однажды я подслушал разговор родителей, что здесь они только переждут и поедут обратно, когда подавят революцию, но этого пришлось ждать долго. Терпенье закончилось у отца, и он уехал в Англию, оставив нас на произвол судьбы, чтобы потом забрать. Денежные средства заканчивались, здесь за всё нужно было платить, а когда нет достатка, они уходят гораздо быстрее. Отец не пополнял ничем наш бюджет, писал в письмах, что сам нуждается и хотел бы вернуться назад за семьёй, но нет денег. И поэтому мы оставались в полном разорении, ожидая хозяина, который так и смотрел на мать своими чёрными угольками глаз.
Однажды хозяин Ахмет пришёл и на ломаном английском потребовал оплату за будущую неделю проживания, но у матери не было даже на хлеб лаваш, как они здесь его называли. И тогда Ахмет взял её за руку и повёл на кровать. И всё это было при мне. Он её мучил, а может, мне так казалось в то время? И так он приходил каждую неделю, прося оплату за квартиру, наслаждался белоснежной моей матерью, оставлял на столе 20 долларов и уходил. Эти деньги в то время были большим состоянием, и она могла нас содержать целую неделю и даже откладывать на билеты.
Питались мы скудно, не так, как у нас, но всё же обилие фруктов, овощей и рыбы было. Этот же хозяин, турок Ахмет, смотрел и на меня. Но почему, я не понимал тогда. Когда замечаешь, чувствуешь сладость чужого взгляда, ты робеешь. И так было со мной: чем больше он смотрел на меня, тем сильнее я чувствовал, что его взгляд пронзает меня до глубины души.
И только здесь, в Турции, ты осознаёшь, что не смог бы сжечь ни своего, ни чужого прошлого. Чувствуешь себя обязанным матери, которая стала продавать своё тело за проживание и еду, за эти несчастные двадцать долларов в неделю. И тогда-то ты думаешь, как выпутаться из этой ситуации, в которую попали, а ведь нам нужно было собрать ещё деньги на билет и уехать в Англию. По письмам отца было видно, что он нашёл работу грузчика в порту, но лишнего у него по-прежнему не остаётся, так как он оплачивает своё жильё.
Наша семья трещала по швам. Выпутаемся ли мы из затруднения, в которое попали, как в капкан? «Никогда не стоит делать выводы о человеке, исходя из чужого мне-
ния», – так я думал ещё ребёнком. Я только сейчас стал понастоящему любить мать.
Однажды, когда я, набрав кувшин воды из крана внизу во дворе нашего дома, где мы жили, поднимался наверх по лестнице, меня нагнал наш Ахмет, хозяин-турок. И он мне прямо объяснил, чего хочет от меня. Я же, глупый ещё, наивно ответил:
– Не женщина ведь я.
– Никто об этом не узнает, а за это я куплю вам билеты в Англию, о чём мать твоя просила, но она меня так уже не интересует, как ты.
Он так ласково меня погладил, и не знаю почему, я сам зашёл к нему в комнату, которая была как раз под нами, этажом ниже. Может быть, в этом я видел спасение и для своей матери, которую стал очень ценить, несмотря на мой малолетний возраст.
Так и я тоже попался к нему в сеть. Целые полгода его терпел, но всё же Ахмет меня не обманул и однажды принёс нам билеты на пароход, отплывающий из Турции в Англию, на сегодняшний вечер. Почему так быстро, до сих пор осталось для меня загадкой. Может, кто-то заметил нашу близость, и это педофилия также возбранялась там, в Турции, и каралась законом. Мама же, Екатерина Васильевна, не подозревая ни о чём, думала, что это её заслуга. Я же уже понимал, что он исковеркал мне жизнь. 
Единственное хорошее воспоминание о Турции – то, что мы опять встретились на корабле, отплывающем в Англию, с Софьей, и по классу с ними сравнялись, даже её родители постоянно кормили нас. Она же повзрослела, округлилась и не была уже тем непослушным ребёнком. «Никогда не ругайте себя за прошлое», – так думал я, глядя ей в глаза, может, нужно было сделать это, чтобы вырваться из того ада, куда мы попали в то время.
«Исходя из чужого мнения, нельзя разрывать, рубить все концы, – опять путались мысли у меня в голове. – Может быть, мы ещё были бы нужны новой власти и смогли бы жить свободно в Одессе. Пускай не в шикарном поместье, но в квартире», – так думал я, когда наш корабль очень долго плыл к Англии, в шторм и в ливень бороздя океан. 
Это было утомительно, но я возлагал большие надежды на будущее, ведь английский язык для меня был вторым. Моя мать готовила меня к нему везде, как у нас под Одессой, так и в Турции. Она прививала мне его, как новый плод, а может, не плод, а ветку, по Мичурину. Турецкий так я и не познал.
«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Лучше покайся, на колено встань,
Ты, живущий на этом свете тленном,
«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.
«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Лучше покайся, на колено встань.
Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.
Забыть об этом, значит, пойти заранее...
Тебе хочется любви и благополучия.
На заведомое унижение – поздно будет –
Рай – Ад обосновались у преддверия.
Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.