Москва-Тбилиси. Нодар Мачарашвили

Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури. Слева, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, смотрителями канатной дороги — мохевцами, сванами-альпинистами и местными гаишниками. Все они, в безудержном веселье, с хохотом и гоготом, ждали наступления полуночи.

У нас были большие планы на утро первого января, и мы вроде уже обулись, взвалили на плечи лыжное снаряжение, но вчерашний праздник вдруг дал о себе знать, и мы без сил вновь рухнули в постель.

— Вставай, уже рассвело!

У меня над головой стоял Леван.

— О-ох… — простонал я и повернулся на другой бок.

— Вставай.

— В чем дело? Мы что, горим? — буркнул я и сел на кровати.

— На вот! Поправь здоровье, — с улыбкой Леван протянул мне стаканчик с 99-процентным спиртом.

— Но это же спирт, осел!

— Выпей, сразу полегчает.

— А сосуд поменьше нельзя было выбрать?

— Да пей же, наконец, хватит ворчать!

— А закусить?

Чаладзе взял со стола пластиковую бутылку кока-колы и протянул мне.

— Сегодня день судьбы? — осведомился я.

— Да.

— Мы вчера спали целый день?

— Ты спал, — ответил он с чувством превосходства.

— Поднимемся на гору?

— Ты и вчера туда собирался, да силенок не хватило...

— Ну конечно, у меня силенок не хватило… А ты с Кобой Цакадзе[1] потягался бы?

— С кем? — сдвинул брови к переносице Леван.

Мне стало лень излагать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.

— Насчет спирта ты был прав. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.

— А что я тебе говорил?

— Чем займемся?

— Есть чем. Приехали мои друзья.

— Кто именно?

— Сосо Гиоргобиани. Знаешь его?

— Нет. Он из квартала Окросубани?

— Из Воронцова.

— Стало быть, он не из твоего квартала?

— Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?

— Нет, вы меня сведете с ума! Когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани — это один и тот же район, если же вас что-то не устраивает, это уже три разных района, так?

— Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.

— Ладно, ладно, плесни еще стаканчик, и я встаю.

Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирту из пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.

Сосо Гиоргобиани остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.

Мы встретились с ним в бильярдной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он быль смугл, широкоплеч, с прямыми и черными как смоль волосами. Неудивительно, что пользовался успехом у женщин.

Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо обыграл нас с Чаладзе на русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.

— Хороший парень, да? — спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.

— Так себе, — пожал я плечами, всё еще досадуя на поражение.

Леван посмотрел на меня.

— Да, и́гры тебе определенно противопоказаны — будь то нарды, домино или бильярд. Мой совет: кончай играть. А то стоит тебе потерпеть поражение, и ты уже готов разрыдаться.

— Лучше о себе подумай, — буркнул я.

Через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Я спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Он, в черном комбинезоне, стоял на лыжах. Каждый шаг давался ему с трудом, словно ребенку, только что научившемуся ходить.

— Сандро! — закричал он, увидев меня. — Иди сюда!

В его голосе слышалось отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.

— Сосо! Ты что здесь делаешь?

— Пляшу лезгинку. Что еще остается человеку, впервые вставшему на лыжи?

— Ну-ну.

— Лучше бы подбодрил, — мой скептицизм ему явно не пришелся по душе.

— Не переживай — два-три дня и научишься, — успокоил его я.

— Да к черту эти лыжи! Айда ко мне в «Лимоны», выпьем.

— Давай.

— А где Чаладзе?

— Понятия не имею. Я его не добудился.

— Он тоже, наверное, такой же Томба[2], как я?

— Вроде того, — ответил я, и мы оба рассмеялись.

— Давай сейчас по домам, передохнём, а вечером жду к себе, — предложил Сосо.

— Отлично!

В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел на улицу и стал кричать в окна:

— Сосо! Сосо! Сосо!

Бесполезно. Никаких следов Гиоргобиани. Кричал я долго, пока в одном из окон не появился какой-то мохевец.

— Ты чего орешь как резаный?

Я кричал очень громко, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо.

Я как-то очень грубо ответил мохевцу на его реплику и в скором времени был окружен горцами, вооруженными увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.

Тут как раз объявился Сосо, и между нами и горцами завязалась жестокая драка, которая для нас закончилась плохо: парень, которого я ударил ножом, скончался от потери крови по дороге в Тбилиси.

Тот вечер навсегда врезался мне в память. Помню, как полицейские заталкивали нас в машину, как стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна вдруг исчезла с неба.

Сначала нас ждала КПЗ в пригороде Дигоми, а потом — Ортачальская тюрьма.

— Мы познакомились второго января?

Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на Гиоргобиани.

— Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, — пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.

С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне. Мы получили по пять лет: я — как виновный, Гиоргобиани — как соучастник.

Срок тянулся долго, и много всего произошло за это время — были кровь и унижение, но была и радость, и настоящая дружба, и то не выразимое словами чувство, которое испытываешь, выходя на свободу.

За эти годы мы прожили целую эпоху. Поскольку я угодил в тюрьму, будучи еще подростком, Гиоргобиани, который был старше меня на пять лет, взял надо мной шефство. Он выручал меня не только в страшных драках, но и в повседневном тюремном быту; никогда не оставлял меня без дружеского совета.

И вот мы на свободе. За пять лет наш родной Тбилиси так изменился, что, казалось, только я и Сосо понимали друг друга. Было ощущение, что даже деревья цветут каким-то особенным образом. Словом, от прежнего мира не осталось и следа.

Это утро выдалось блеклым, безнадежным; казалось, что даже воздуха нет. Можно было подумать, что вместо солнца взошла луна, обещающая мрачный и скучный, затянутый туманом день.

Стоял июль. Улицу Палиашвили сотрясал рев автомобильного клаксона. Конечно, это был Сосо, только он мог так сигналить — сплошняком, без пауз, одним словом, по-свански.

Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х-5.

— Здорово, звонарь. Что стряслось?

— Кто такой звонарь?

— Тот, кто звонит в колокола.

— А при чем здесь я?

— Ну, не знаю, — до меня дошло, что шутка не удалась, и я покраснел.

— Зачем ты меня искал?

— Может, поднимешься ко мне, выпьем чаю, поговорим?

— Не могу, у меня дела. Давай, выкладывай здесь.

— Что это у тебя за дела?

— Мы с Кети идем в оперу.

Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, туго стянутом в области паха, и рассмеялся.

— Чего смеешься?

— Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на вытянутых пальцах ног.

— Очень смешно.

— Да ладно, Тупак[3] тоже ходил на балет.

— Ну и что с того?

— Короче, мы попали в переплет, — перешел я к делу.

— Что такое? Подрался с кем-нибудь?

— Нет.

— Тогда что?

— На друга моего отца наезжают.

— На кого именно?

— На Тедо Тевдорадзе.

— Говоришь так, словно он царь Деметре Второй Самопожертвователь.

— А как еще сказать? Я назвал тебе имя и фамилию, а отчество и детское прозвище, уж прости, не знаю.

— Чего от него хотят?

— Ты помнишь Зазу Гавазашвили?

— Как не помнить? Разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.

— Так и я был там …

— Тебя потом привели.

— Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.

— И целый год он потом валялся у меня.

— Так вот, слушай. Этому Гавазашвили Тедо сварганил крышу для дома.

— И что, она обрушилась ему на голову?

— Э! Откуда тебе это известно?

— Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.

— Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.

Сосо усмехнулся.

— Что тут смешного, умник? Я же не анекдот рассказываю, — его равнодушие вызвало у меня раздражение.

— Слушай, если человек чуть не погиб под бетонными обломками, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.

— Сурами при чем?

— Про Сурамскую крепость, что в Картли, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?

— Слышал, слышал я. И парня того звали Зурабом.

— Какое это имеет значение — как его звали?

— Короче, друг моего отца спроектировал крышу совершенно правильно.

— Почему же она рухнула?

— Похоже, рабочие оказались не на высоте.

— И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?

— Не знаю, подкупил он их или угостил особенными хинкали, но и рабочие всё валят на Тедо.

— Давай-ка позвоним ему.

— Кому?

— Зазе.

— У тебя есть его номер?

— Вроде должен быть записан, — сказал Сосо и стал шарить в записной книжке телефона. — Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, что он будет особо возражать.

— Дай то Бог, — сказал я.

— Вот, нашел, — Сосо сделал мне знак замолчать и нажал на вызов.

На том конце не отвечали.

— Перезвонит, — уверенно произнес Сосо.

— Будем надеяться.

— Ладно, Сандрик, мне пора, нужно заехать за Кети.

— Беги!

— Обещай, что без меня не будешь ничего предпринимать. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поесть мороженого.

— Пять лет с тобой за одним столом — не могу уже видеть тебя, кривоносого. Ладно, созвонимся, — я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.

Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили, прихватив своего приятеля Горгодзе. Говорю это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе Сосо и поступил по-своему.

Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я и понятия не имел о так называемой «сванской дипломатии». Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз я проявил поистине ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь своего друга от новых неприятностей — ведь он только вышел на свободу.

После того, как все попытки нормально поговорить с Зазой не увенчались успехом, а его угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, мне пришлось прострелить Гавазашвили ногу.

И вновь розыск, и вновь я в бегах; опять девять замков на входной двери, и опять сердце моих родителей обливается кровью.

Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани[4].

В один прекрасный день в мою забаррикадированную шкафом дверь позвонили.

— Кто? — спросил я.

— Милиция.

— Что за шуточки?

— Да открывай уже! — взвыл Ачико с той стороны.

Я открыл, и мой приятель вошел, нагруженный кондитерскими изделиями.

— Есть хорошие новости, — заявил он.

— Ну?

— Я говорил с Хореном.

— И?

— Он обещал прислать какого-то стоянщика, Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.

— Нелегально? — задал я идиотский вопрос.

— Отнюдь. На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.

— Чувство юмора тебе не изменило. И когда?

— Юрка позвонит.

— Может быть, уже сегодня я буду свободен!

— Может быть. А этот Хорен откуда взялся? — спросил Ачико.

— Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо — писателем.

— Мечта Резо сбылась, чего не скажешь о Хорене…

— Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то — вором, кто-то — космонавтом. Главное — быть человеком, — изрек я «жизненную мудрость».

— Короче, ждем Юрку. — Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. — Он позвонит на этот аппарат.

— У него хотя бы звук есть?

— Смотри всё время на экран.

— Ладно, топай, а то твой юмор портит мне аппетит, — сказал я.

Ачико ушел.

Юрка позвонил через два дня и назвал место встречи в Болниси.

Точно в назначенное время мы с Ачико были на месте, куда нас доставил наш джип «Прадо» — тарахтящий драндулет с облезлым рулем.

Вместо Юрки в окно машины постучала некая Света.

Я опустил стекло:

— А где Юрка?

— Пусти в машину, холодно.

— Садись, — Ачико открыл дверь.

Света, ежась, влезла к нам.

— Короче, — начала девушка с серьезной миной. — Видишь тот холм? — Она указала пальцем в восточном направлении.

— Ну? — сказал я.

— Спустишься вниз по склону, перейдешь ручей и поднимешься на холм. Юрка будет там.

— А он что, без телефона?

— Телефоны исключены. Если вас поймают, вам конец.

— Спасибо за предупреждение, — усмехнулся я.

— У меня всё. Давай, Юрка ждет.

— Сколько с нас? — спросил Ачико.

— Триста долларов.

— Юрке надо будет отдельно платить? — с неудовольствием поинтересовался Ачико.

— С ним сами договоритесь, — сказала девушка.

— Держи, — я протянул ей деньги.

Света исчезла в мгновение ока.

— Ну что, удачи тебе! — сказал Ачико.

Мы обнялись.

Я двинулся к ручью, но тут Ачико, окликнул меня:

— Погоди. У меня твои ботасы.

— Какие еще ботасы?

— Сосо купил их для тебя.

— Правда?

— Правда.

Ачико открыл багажник и вручил мне кеды «Paul Smith».

— Ва, крутые! Спасибо.

Я убрал обувь в рюкзак.

— Как доберешься, звони.

— Непременно, дружище.

Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к «ручью», решимости у меня поубавилось, ибо вместо обещанного ручья у меня на пути встал пенный поток, одолеть который можно было только вплавь. Несмотря на осень, холод пробирал до костей. Что мне оставалось делать? Отступать было глупо — битва только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой и вошел в воду.

Вода доходила до живота, холод сковывал дыхание. Я шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, спотыкаясь, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я увидел сидящего на корточках Юрку.

— Ва, пришел!

— Пришел.

— Юрка, — он протянул руку.

— Сандро, — ответил я на рукопожатие.

— Готов? — мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.

— Готов, — кивнул я, и мы стали подниматься в гору.

От Юрки несло алкоголем, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом; стали попадаться топи, заросли крапивы, крутые узкие тропы. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось всё труднее, и я присел перевести дух.

— Ты что делаешь, э? — сказал Юрка. — Полезли дальше!

— Дай передохнуть.

— Две минуты, — Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.

— Ты тоже передохни, — предложил я, уставившись на его рваные ботасы.

— Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.

— Как тебе будет угодно, — пожал я плечами.

— Перерыв окончен, пошли.

— Да дай спокойно посидеть!

— Нас могут засечь пограничники.

Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.

— Ну что, идешь?

— Иду, иду…

— Поражаюсь я вам, грузинам.

— Отчего же?

— Вы вечно чем-то недовольны!

— Выходит, будь на моем месте армянин, он весело шагал бы по колено в болоте? — поинтересовался я.

— А я как иду? Ты слышал, чтобы я хоть раз пожаловался?

— Ты, брат, три раза в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.

— О каких трех разах ты говоришь? За кого меня принимаешь? Это Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.

Я понял его возмущение, и мне стало неловко от моей бестактности.

— Постой, может, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?

Он сказал это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.

— Ты что, о таком я и не думал, но...

— Что «но»? — допытывался Юрка.

— Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.

— Что-о? Вот же сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.

— Да ладно, забудь, — махнул я рукой.

Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг сами вели меня к намеченной цели.

— Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, — опять взялся за свое Юрка.

— И чем же еще мы тебя так удивляем?

— Сколько вы будете терпеть этого Саакашвили?

— А сколько мы его терпим?

— Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.

— А что бы сделали вы, армяне, будь вы на нашем месте? Очень любопытно.

— Что бы мы сделали? В девяносто восьмом, когда они вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле.

— Да вы маньяки, — заметил я.

— А вы — мазохисты.

— Ладно уж, со стороны всё всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.

— Для кого оно чужое? Я что, по-твоему, не грузин, что ли? Да, я армянин по крови, но я — истинный тбилисец.

— Мне сейчас не до споров. Видишь — еле иду. Далеко еще?

— Или эта война с Россией? — продолжал он не слушая меня. — Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устраивали провокации. Достали, в конце концов… Русских разве что сладкими речами одолеешь — ничем другим. С единорогами, калашниковым и катюшей они Наполеона и Гитлера с землей сравняли.

— Но чеченцы ведь воевали с ними? — устало произнес я.

— А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли? Сам подумай.

— Слушай, оставь меня в покое, а? Я еле дышу, так еще ты со своими разговорами!

— Вспомни Руставели, — не унимался мой провожатый. — «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»…

Я ничего не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, превратившуюся в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом.

Светало, всепроникающие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, голоса пограничников, глухо, но все-таки до нас доносились.

— Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.

— Что-о?

— Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?

— Ты что, приключений на свою голову ищешь?

— Почему?

— Выходит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?

— Э, Сандро-джан, не горячись! Весь мир знает, что ваш алфавит создали мы.

— В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? — взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.

— Ну откуда мне знать!

— Ты, как я погляжу, просто свихнулся на национальной почве, — бросил я с раздражением и снова сел — уже спиной к Юрке.

— Ладно тебе, не обижайся, — Юрка положил мне руку на плечо.

— Может быть, и хинкали готовить вы научили?

— Хинкали — нет, это блюдо пришло из исламских стран.

— Да ладно!

— Мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения Ирана составляют армяне.

— А-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! — я уже почти орал, и Юрка в испуге стал таращиться в разные стороны.

— Что с тобой, Сандро-джан? Чего кричишь? Забыл, где находишься?

— Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели! — прошипел я, хватая Юрку за ворот.

— А ну, отпусти! Ты что себе позволяешь? — Юрка снял с себя мою руку.

А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались ни вперед, ни назад.

В какой-то момент в глазах у меня потемнело, и я куда-то провалился. Придя в сознание, понял, что вишу, будто мешок, на спине у своего армянского проводника.

— Ну, вот мы и на свободе! В Армении, цаватанем[5], — обрадовал меня Юрка.

Я был благодарен ему за помощь, поэтому крепко обнял его и поцеловал в лоб. Потом пытался всучить ему деньги, но он категорически отказался.

— Не обижай меня, Сандрик, — сказал он.

— Спасибо, брат! Я этого не забуду.

— Мы шли таким маршрутом, чуть ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?

Неожиданно возле нас остановился мерседес.

— Садись, брат, Хорен ждет нас, — высунулся из окна водитель.

— У меня есть отличные кеды, — сказал я Юрке. — Хотя бы их возьми.

— Нет, брат, не хочу, — Юрка качнул головой.

Мы простились, я влез в мерседес.

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

— Что случилось?

— Подожди минутку, — положил я ему руку на плечо.

Затем вытащил из рюкзака кеды, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе — так, чтобы Юрка видел.

[1] В прошлом — известный грузинский прыгун с трамплина (Здесь и далее — прим. авт.).

[2] Альберто Томба — прославленный итальянский горнолыжник, олимпийский чемпион.

[3] Тупак — персонаж фильма, музыкальный исполнитель, член преступной банды.

[4] Сванетисубани — жилой квартал в Тбилиси.

[5] Цаватанем — ласковое обращение, наподобие слова «дорогой», принятое у армян.