Киселёвы: три брата, две сестры. Век ХIХ-й. Виктор Королев

Часть I. Павел Дмитриевич Киселёв – старший брат

Дмитрий Киселёв и Прасковья Урусова 

Все Киселёвы – столбовые дворяне. Ветви генеалогического древа их раскидисты и толсты, словно у многотысячелетней оливы, что на Крите сегодня растёт. По Готскому альманаху и Общему гербовнику российскому, род Киселёвых насчитывает тринадцать с лишним веков. Знать, реальная это знать была. Но нас интересует лишь кусочек – век девятнадцатый, да и то не полностью. Из всех родовитых Киселёвых речь ниже поведём о трёх единокровных братьях, двух их сёстрах и о тех, кто окружал эту пятёрку, – по годам и дням, по именам и связям, по добрым поступкам и бесчестным деяниям. Однако начать нам всё равно придётся издалека, с родителей пятерых Киселёвых, с века ХVIII-го.

«В тот год осенняя погода стояла долго на дворе... Снег выпал только в январе». Не дождавшись его, утром в предпраздненство Богоявления, государыня Екатерина долго молилась и наконец, похмелившись наливочкой, приказала трогаться. Вояж предстоял как никогда долгий, к полуострову Таврическому, где её «голубчик Гришаня» уже заждался, строя недолговечные деревни и вечные крепости. Гвардейцы-молодцы, лошадей взяв под уздцы, повели из Царского Села длиннющую кавалькаду. На огромную карету императрицы дивились все. Десять четвёрок в одной упряжке – никогда такого не видано! И сотни, сотни других карет – это тебе не рыбный обоз… На первой же остановке всё население уездного города Луга высыпало встречать государыню-императрицу. Купцы крестились истово, гремя золотыми, в палец, цепями. Бабы кланялись матушке в пояс, мечтательно вздыхая: «Кабы я была царицей…» Мужики – купцам не ровня, чернь и дворня – по-своему тосковали по матушке, крича что-то нечленораздельное и бросая в воздух картузы и шапки. Народ не безмолвствовал, он ликовал искренне, восторженно и тупо…

Сразу после новогоднего праздника, 3 генваря 1787-го – как говорится, в тот же год и в тот же час – молодой московский щёголь Дмитрий Киселёв надумал жениться. Ему шёл уже двадцать шестой год, официально он являлся сыном заместителя (по старому штилю – товарища) генерал-губернатора Первопрестольной. Матери своей он никогда не знал, а отца помнил больше по портретам – строгий старик с огромными седыми бакенбардами словно предупреждал его: «Смотри, сынок, коли хочешь жизнью жуировать, так гляди в оба!»
Двадцать лет как родителя нет. «Спасибо, батюшка, за доброту и ласку, нажуировался всласть, пора и в оба глядеть!» Примерно так думал молодой повеса, летя на тройке по Тверской. Он, единственный и далеко не бедный наследник, по-нынешнему «мажорчик», ехал обручаться. Девицу присмотрел не сам, но и возражать не стал, когда старый князь Волконский, благоволивший к семейству Киселёвых, познакомил Дмитрия с дочерью губернского прокурора, известного московского театрала Урусова. Получив приглашение «бывать запросто» по вторникам, молодой человек стал самостоятельно посещать дом основателя труппы будущего Большого театра, вёл осторожные и вполне приличные беседы с родителями девушки и её братом. Сама Прасковья в разговоры не вступала, как и полагалось по канонам того времени, но присутствовала и взгляды красноречивые кидала. Кому надо, тот всё понимал. Приподнявшаяся грудь княжны и ланиты, мгновенным пламенем покрытые, выдавали с головой девицу двадцати лет с небольшим хвостиком: уж как ей замуж невтерпёж. В тот день князь Урусов по-отечески тепло сказал молодому человеку: – Сударь, сами видите, что вам здесь рады. Внешностью наружной вы недурны, дочь благоволит вам, небрежности в поведении и одежде не обнаружено. Но надо подождать, пока государыня-императрица не отбудет в Таврический вояж. Когда двор тронется и столица опустеет, вот тогда можно и в Белокаменной серьёзные вопросы решать… Другой бы спорил, а Дмитрий только рад был. Тем более что все затраты – от свадебной корзинки и колец до подвенечных нарядов и вечернего бала – Урусовы взяли на себя. Впрочем, так было принято: если девица немолода, свадьба делается скромной и за счёт родителей невесты. Словом, мужчины ударили по рукам, и князь позвал жену и дочь. Им торжественно объявили решение, слуги подали шампанское. Прасковья подошла к будущему мужу для первого поцелуя. Обручение состоялось. Никаких особых слов ни с чьей стороны больше сказано не было. Сразу после Пасхи по изогнутым московским улицам носились гонцы-курьеры с приглашениями. Каллиграфические буковки, писанные ореховыми чернилами и посыпанные золотой пудрой, извещали: «Князь Пётр Васильевич Урусов и княгиня Александра Сергеевна, урождённая Салтыкова, покорнейше просят пожаловать на бракосочетание дочери их Прасковьи Петровны с Дмитрием Ивановичем Киселёвым пятнадцатого апреля в восемь часов вечера в Церковь Казанской Иконы Божией Матери, затем в дом Урусовых на Тверской для поздравления новобрачных». Из почётных гостей был только бывший главнокомандующий Москвы князь Волконский – насквозь больной, он с трудом добрался из своего подмосковного имения, приехал порадоваться на протеже, привёз дорогие подарки. Жениху достался весомый кошелёк с золотыми монетами. Но он больше рад был подарку от родителей невесты – каменному дому на Волхонке. После церкви, уже на Тверской, Урусов-старший уступил Волконскому своё законное место, посадил рядом с дочерью. Танцевать бывший генерал-губернатор не мог, потому бал начался не с кадрили, как положено, а с красочного водевиля – вся труппа театра в нём участвовала. Актёры умело разогревали гостей. Вино и шампанское текло рекой. Веселье продолжалось до полуночи, и во время котильона со сменой дам и кавалеров никто не заметил исчезновения новобрачных. …Когда поезд императрицы вернулся из Крыма в столицу, в середине июля, статс-дама Прасковья Киселёва сообщила мужу о беременности. Он искренне обрадовался: не знавший матери, плохо помнящий отца, Дмитрий был согласен с княжной, что детей должно быть много. В семье Урусовых также вздохнули с облегчением: «Уложились до возвращения двора Ея Императорского Величества». Можно сказать, управились до войн: в сентябре 1787-го началась вторая война с Турцией, чуть позже – со Швецией. А в Царском Селе императрица объявила настоящую войну своему сыну, который к тому времени успел со второй женой народить уже пятерых. Павел I и пригласил к себе Дмитрия Ивановича, который до того не испытывал никакого желания служить – ни партикулярно, ни в полку. Но быть офицером при наследнике престола – это лучшее из двух зол, так что в начале следующего года молодой муж засобирался в Гатчину. А первенца, который появился на свет 8-го января, Киселёвы решили назвать Павлом в честь будущего императора.

Прасковья Киселёва и старший сын Павел 

Первенец Киселёвых детство провёл в московском доме родителей. Сперва аж семь нянек за ним ходили, потом, как водится, мсье их всех сменил. Понятно, что ребёнок был резов и мил. Папаша его бывал в Белокаменной наездами, раз в полгода, а в Северной столице он стремительно шёл в рост, получая должности и ордена. Однажды, вскоре после восшествия Павла I на престол, полковник Дмитрий Киселёв находился во дворце, ожидая в адъютантской выхода императора. Среди присутствующих сановников вспыхнул небольшой спор о том, кто теперь весомее в стране. Дмитрий Иванович негромко сказал: – В России нет более значимого человека, чем тот, с кем разговаривает Его Императорское Величество, и лишь на то время, пока он с ним говорит. Адъютанты тут же передали сие Павлу, императору афоризм очень понравился, Киселёв мгновенно получил звезду на эполеты и был переведён в Московский полк. Семья воссоединилась к великой радости Прасковьи Петровны. К тому времени у Киселёвых родились ещё двое детей: второй сын Сергей и дочь Елизавета. Княжна сияла от счастья, а новоиспеченный генерал с казарменной нежностью называл её Парашей и обещал бесконечно заниматься продолжением рода, несмотря на служебные отлучки. Дом Киселёвых посещали многие известные артисты, художники, литераторы. Частыми гостями здесь были И. И. Дмитриев и Н. М. Карамзин. Иван Иванович Дмитриев поражал хозяйку дома своим ироничным отношением ко всему, что не касалось поэзии, с удовольствием играл с её старшим сыном, называя при этом Павлушу «сизый голубок». Он писал стихи, дружил с Державиным, другими популярными в то время поэтами, но мягкая скромность и ранимое благородство не позволяли ему оказаться на Парнасе в первом ряду. Николай Михайлович Кармазин обращался с языком намного смелее своего родственника, и был уже знаменит не только «Бедной Лизой». Он издавал журнал, живо интересовался всем новым, что происходило в мире, и самозабвенно рассказывал о якобинцах и жирондистах, о новой французской конституции и казни парижских монархов.

Людовику ХV было 54 года, когда умерла его фаворитка маркиза Помпадур. Он смотрел из окна на траурную процессию. Шёл дождь, и король произнёс: «Какой неудачный день она выбрала». Ему было грустно: недавно он потерял сына и невестку, на смертном одре находилась и супруга. Спасла от тоски-кручины молодая красотка, которую привели к нему в спальню. Король остался доволен, но когда узнал, что Жанна – обычная проститутка, потребовал срочно выдать её замуж за дворянина. Так она стала графиней Дюбарри. Жене дофина Марии-Антуанетте было всего четырнадцать лет, она люто возненавидела новую фаворитку своего свекра и поклялась, что не скажет Жанне Дюбарри ни слова. На что новоявленная графиня заявила: «Вы, мадам, хоть и младше почти на десять лет, а умрёте всё равно раньше меня!» Так и вышло. Людовик ХVI кончил жизнь на гильотине в январе 1793-го, жена его была казнена в октябре, а Жанна – в декабре. Последние слова её были: «Ещё минуточку, господин палач, всего одну минуту!»

Прасковья Петровна гладила по голове своего старшенького и не всерьёз пеняла Карамзину: – Вы, любезный Николай Михайлович, такими жуткими историями Павлушу не пугайте, он у нас воспитывается на консервативных канонах, на культе монархической власти. Лучше попотчуйте нас чем-нибудь из российской истории! Павел ходил у матери в любимчиках. Учителей она ему заказывала лучших в Москве, ежевечерне проверяла уроки. Мальчик делал явные успехи в чистописании и словесности, иностранных языках (французский знал вообще в совершенстве), любил географию и историю, с ранних лет ездил верхом, прекрасно фехтовал. Правда, позднее сам признавался, что «из светского полотёра превратиться в боевого генерала» помогло самообразование. Он много читал – и не английские романы, а капитальные труды французских просветителей и античных авторов, интересовался всеобщей историей, политэкономией и философией, политической и художественной литературой. Прасковья Петровна тщательно подбирала и друзей для Павла: – Ты должен всегда помнить, что рождён для великих дел, поэтому и общаться, сынок, тебе необходимо лишь с достойными сверстниками. В число достойных попали молодой князь Пётр Вяземский и благовоспитанный студент университета Александр Тургенев. Дружбу с ними Павел Киселёв сохранит до конца дней. В 1799 году император отправит полк отца на Кавказ, где ситуация для России складывалась далеко не блестяще. Дмитрий Иванович пробудет там до марта 1801-го. Сразу после убийства Павла I он подаст в отставку. Займётся, как и обещал, продолжением рода, станет счастливым отцом третьего сына, которого назовут Николаем в честь святого угодника, хранившего генерала в бесконечных стычках с беспокойными горцами. Через три года высочайшим указом Александра I его превосходительство Д. И. Киселёв (уже не генерал, а по штатскому табелю о рангах – действительный статский советник) будет назначен главноприсутствующим Московской оружейной палатой. Место это тихое, но почётное – как раз для него. Несмотря на Тильзитский мир и братские объятия с Наполеоном, страна медленно, но верно приближалась к новой войне. И когда она началась, в боевых сводках снова замелькала фамилия Киселёв. Но то был не Дмитрий Иванович, а уже его старший сын. Восемнадцатилетний кавалергард Павел Киселёв первый раз понюхал пороху в мясорубке под Гейльсбергом, где авангард Багратиона насмерть стоял, защищая прусские редуты от лучших наполеоновских полков. Корнету Киселёву, к счастью, не довелось оказаться в гуще битвы, потому и жив остался. Пруссия пала, и королевский двор Фридриха Вильгельма III оказался в Петербурге. На время этой спасительной эмиграции молодой красавчик Киселёв был назначен ординарцем при консорт-королеве Луизе, принцессе Мекленбург-Стрелицкой. Он вошёл в придворную среду, как нож в масло. Великолепные манеры и обходительность, знания чужих языков и умение держать свой язык за зубами сразу сделали его «своим человеком» в комнатах прусских монархов. А дружба с напарником, героем Аустерлица Алексеем Орловым, незаконнорожденным сыном графа Ф. Г. Орлова, напомнила ему заветы матери. Павел уже и сам начинал думать, что рождён для великих дел, хотя догадывался, что без протекции наверх не пробиться. Немало помог ему в этом генерал от инфантерии Михаил Милорадович.

Павел Киселёв и Михаил Милорадович 

Во время Бородинского сражения Павел Киселёв, заменив погибших начальников, некоторое время командовал эскадроном. Награждён орденом Святой Анны третьей степени. Сразу после битвы под Москвой был назначен адъютантом генерала Михаила Андреевича Милорадовича.

Поэт и писатель Фёдор Глинка (его романс «Вот мчится тройка почтовая» и прочие произведения будет распевать вся Россия), оставил словесный портрет генерала Милорадовича во время боя: «Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звёздами. Он сам одет щёгольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звёзды, на шпаге горит крупный алмаз... Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда ещё в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-круглого, весёлого, открытого… Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нём могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир! Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти, как в своём домашнем парке; спокойно набивал трубку, дружески разговаривал с солдатами... Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты…» Суворов называл его лучшим учеником. Кутузов после Бородино обнял его со словами: «Ты всю Россию, считай, спас!» Двадцать с лишним лет генерал Милорадович провел в боях. Более пятидесяти сражений – больше, чем у Наполеона! Всегда впереди, на коне, в парадном мундире со всеми орденами – и ни разу не ранен. Он был кавалером высших наград России и всех европейских держав – редчайший случай в истории! И такого человека выстрелом в спину убил 14 декабря 1825 года отставной поручик Каховский. Сегодня имя подлого убийцы мы знаем из школьных учебников, а того, кто спас Россию двести лет назад, практически забыли.

По словам самого Киселёва, он с сожалением покинул Кавалергардский полк. Ламентировал матери в письме, успевшей уехать из горящей Москвы: – Единственно, надеялся я при генерале с блестящей репутацией изучать войну. Но после Бородинской баталии мы занимаемся совсем не боевыми делами: составляем всякие списки да пишем регулярные доклады… Эти доклады и сыграли, наверное, главную роль в его жизни – спасибо родительскому воспитанию, учителям да друзьям, литературно одаренным. Милорадович был в полном восторге от обстоятельности и точности в письменных изложениях нового адъютанта. И в один из дней, когда в действующую армию прибыл император, он отправил Киселёва с докладом в ставку. Александр I оценил манеры и способности бывшего кавалергарда и… назначил его своим флигель-адъютантом. Если кто не знает, это – высокое штаб-офицерское звание. Флигель-адъютанты безотлучно находятся при государе-императоре и носят особый мундир с аксельбантами и эполетами. А главный знак принадлежности к свите Его Императорского Величества – царский вензель Е.И.В. на погонах. Это дорогого стоит. Главная и единственная обязанность флигель-адъютанта – передавать штабные команды на фланги. С этими поручениями придворный адъютант Киселёв справлялся чётко и быстро, Е.И.В. было довольно. Ему и в голову не могло прийти, что император просто узнал в бравом штабс-капитане того, кто вместе с Алексеем Орловым ночью стоял на часах у спальни Луизы Прусской, жены короля Фридриха Вильгельма III. В ту ночь Алексей вдруг вытянулся во фрунт, когда какой-то высокий незнакомец в чёрной накидке подошёл к дверям. Киселёв автоматически сделал так же. Через час, заслышав тяжелые шаги, оба отвернулись к окну. Павел не стал спрашивать у Орлова, кто это был. И друг смолчал. То молчание оказалось золотым. Оба потом получат графские титулы, генеральские погоны и высокие должности. Прав был Михаил Милорадович, повторяя своему бывшему адъютанту: «Ни о ком не скажешься – в раю окажешься». Павел Киселёв эту истину, как и всю службу при государе-императоре, понял правильно. Он успешно выполнит ещё целый ряд важных и пикантных поручений Александра I.

Павел Киселёв и Александр I 

Консорт-королева Луиза Прусская умрёт от сердечной недостаточности в 1810 году. Император Александр будет занят в тот год другими делами и другими женщинами. Но когда русская армия войдет в Европу, он навестит дом короля Фридриха Вильгельма III, обнимет его по-братски и ахнет от красоты Луизиной дочки, шестнадцатилетней принцессы Фридерики Шарлотты. Упускать из рук такое маленькое чудо он никак не захотел и тут же организовал помолвку принцессы со своим младшим братом Николаем. Уже шёл Венский конгресс, и дела заставляли императора присутствовать на совещаниях в австрийской столице. Потому в Берлине на официальном обеде, где объявлялось о будущей помолвке, присутствовал его адъютант Киселёв. И прусская принцесса, и великий князь Николай Павлович были просто очарованы его манерами и блестящими тостами. Они его запомнят…

Предложение провести мирную конференцию именно в Вене исходило от Александра I. Официально открытие Конгресса было запланировано на 1 ноября 1814 года. Однако высокие гости начали съезжаться уже с начала сентября. К их прибытию австрийская столица прихорашивалась. Большинство домов и официальных зданий были отреставрированы; на холмах вокруг королевского замка выставлены десятки пушек, которые должны были приветствовать прибывающих гостей. В столицу Австрии съехалась блестящая и пестрая толпа: императоры и императрицы, короли и королевы, наследные принцы и принцессы, великие князья и княгини! А ещё адъютанты, советники, журналисты, артисты, законные жёны и любовницы, полудамы полусвета, шпионы и мошенники всех возрастов и калибров. Присутствовали семьсот делегатов и около ста тысяч гостей.

Императора Александра весь мир боготворил за победу над Наполеоном. Даже официально именовали его «Освободитель Европы» (зря Сталин в 1945 году не вспомнил про это!) Русскому царю позволялось всё, и он это чувствовал. Если верить мемуаристам, полицейским протоколам и газетам, устным и письменным сплетням, за восемь месяцев в Вене у него было два десятка любовниц. Герцен позже напишет: «Александр любил всех… кроме своей жены». Поговаривали даже, что семейные отношения русской императорской четы вот-вот рухнут, что Элиза (как звали императрицу Елизавету Алексеевну на немецкий манер) больше не вернется в Петербург, а поселится у матери в родном Карлсруэ. Передел Европы вёлся не только за столом переговоров, где яростно спорили заинтересованные стороны, но и в светских гостиных. Самые очаровательные женщины мира, танцуя, болтая или предаваясь любви, старались выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между улыбками и объятиями они буквально соревновались в добывании секретов. Через сто лет знаменитая Мата Хари погибнет в таких же стараниях, но в Вене шпионские игры происходили в каждой дворцовой комнате каждый божий день и каждую страстную ночь. Александр упивался своей ролью, это была его стихия. Он галантно общался со всеми дамами, расточая им витиеватые комплименты и обнадёживая куртуазными намеками и обещаниями побеседовать тет-а-тет. Его адъютанты сбились с ног, прикрывая своего венценосного патрона во время его ночных визитов в чужие спальни. Обеспечивать императору алиби было необходимо – не только перед супругой, но и перед неизменной фавориткой Марией Нарышкиной, с которой император жил, не таясь, в Санкт-Петербурге и которую взял с собой в Европу. Флигель-адъютанту подполковнику Киселёву выпала сложная задача: любыми правдами и неправдами отводить подозрения от своего шефа и всячески ублажать «вторую жену императора», которая хоть и не имела привычки ревновать, но мечтала лишь о том, чтобы отдалить законную супругу от Александра и нарожать ему как можно больше детей. Отношения Павла Киселёва с фавориткой сразу сложились не простые.

Павел Киселёв и Мария Нарышкина 

В 1802 году российский император Александр I влюбился в Марию Нарышкину, жену богатого сановника Дмитрия Нарышкина. Дочь польского князя Святополк-Четвертинского, она затмевала всех известных красавиц. Правда, при дворе шутили, что у мужа Нарышкиной две должности: явная – главного гофмейстера двора Е.И.В., и тайная – «великого магистра масонской ложи рогоносцев». Старшая дочь Нарышкиной (её единственную из детей муж признает своей с правом наследствания) станет фрейлиной и выйдет замуж за сына министра финансов графа Гурьева. Того самого, которого благословлял на эту денежную должность сам император Александр I. В присутствии всего Священного Синода царь поднес Гурьеву икону Владимирской Божьей матери на целование. Новый министр, приложившись, выкусил из оклада самый крупный бриллиант и спрятал его за щекой. Но вернёмся к героям нашего повествования… Императору импонировало, что Мария Антоновна Нарышкина не претендовала на роль маркизы Помпадур, никогда не докучала царю ни просьбами, ни советами. В её обществе он отдыхал от государственных дел, расслаблялся и наслаждался. Александр отличал Марию от всех своих многочисленных любовниц: Нарышкина пробуждала в нём такие порывы страсти, о которых он уже и мечтать не смел. В её объятиях Александр Павлович забывал всё.

Мария была дочерью польского вельможи. Мать её умерла, когда девочке было пять лет. В 15 лет Мария была пожалована во фрейлины, а в 1795 году выдана замуж за 31-летнего Дмитрия Нарышкина, одного из богатейших вельмож екатерининской эпохи. Чета жила с чрезвычайной роскошью, очень открыто, давала блестящие праздники и балы. Красота Марии Антоновны была до того совершенна, что «казалась невозможной, неестественной». Безукоризненность форм она подчёркивала простотой своих нарядов, на балах появлялась скромно одетой, держалась особняком. На её ослепительную красоту и умение держать себя в свете сразу же обратил внимание цесаревич Александр Павлович. Официально бездетный император в течение 15 лет жил с Марией Нарышкиной «второй семьёй» и имел с ней нескольких детей, не доживших до зрелого возраста. Мария Антоновна была равнодушна к государственным делам. Её старшая сестра Жанетта, кстати, составила такую же «теневую семью» с младшим братом императора Константином. Под конец Мария стала тяготиться своим положением. И до императора дошли слухи, что фаворитка обманывала его с князем Гагариным, с флигель-адъютантами, с родным племянником Львом Нарышкиным, с множеством других дамских угодников. В 1824 году скончалась в Петербурге рождённая от императора её дочь Софья. Для императора Александра I смерть «дитяти адюльтера» стала просто ударом. Настолько сильным, что он вскоре охладел к фаворитке. В 1835 году М. А. Нарышкина поселилась с новым мужем в Одессе. Овдовев, вышла снова замуж и уехала за границу. Умерла она в Мюнхене в 1854 году.