Как в степи деревня родилась. Иван Меженин

Разные места и условия проживания доставались людям. Соответственно им человек в них формировал себя по-разному. В суровых условиях по характеру он становился терпимым, выносливым. В умеренных условиях человек формировался изнеженным, легко ранимым. И в местах с хорошими условиями проживания людей поселялось больше. Поэтому территории эти становились перенаселенными. Появлялись проблемы с землепользованием. И тогда правители этих территорий, государств искали выходы, разрешали эти вопросы методом расселения людей по малообжитым территориям. Первой в России переселением занялась царица Анна Иоановна. Она родилась 28 января 1693 года, Россией правила 10 лет. Некрасивая толстушка, на голову выше других, ей с детства пришлось выпивать чашу унижений. Мать ее не любила за постоянные пересуды: дочь не от родного отца рожденная, а от спальника. В детстве ее мало учили и плохо воспитывали. По наследству от царя Ивана Алексеевича трон Анне Иоанновне достался, а управляла она государством Российским последние десять лет своей жизни (1730 -1740 годы). Разные взгляды у историков того времени на этот счет. Писали, что она сама решением столь важных вопросов не занималась, а заслуга успехов во внутренних и внешних делах принадлежит умным и дальновидным приближённым: Бирону, Миниху, Остерману, братьев Ливервальде. Они были немцами по национальности. Однако в разработке плана первоочередных задач участвовали и русские умы: канцлер Головкин, члены кабинета министров Волынский, Ягужинский, Черкасский. Начальник тайной канцелярии России Ушаков. Говорили, что канцелярия под его правлением все десять лет царствования Анны Иоановны успешно очищала города и села от разного рода негативных элементов: беглых солдат, бродяг, воров, бандитов. Более сорока тысяч таких граждан прошло через эту канцелярию. Но не только бродяг и беглых солдат в необжитые места переселяла царица Анна Иоановна. В 1736 году она подписывает указ о строительстве Самарской линии, по периметру которой должны строиться охранные заставы (крепости): Красно – Самарская, Борская, Дубово – Уметская, Подъем – Михайловская, Колтупановская, Бузулукская и другие. Им предписывалась первоначальная задача охранять торговые пути на воде и суши от набегов кочевников и беглого люда. А далее все крепости были укреплены гарнизонами служивых гвардейцев, которые несли охранную службу в отдаленных местах Российской Империи. Их роль впоследствии высоко оценит уже Екатерина Великая в период пугачевского восстания. С появления крепостей и после этих событий продолжается массовое переселение крестьян из густонаселенных губерний: Тамбовской, Курской, Воронежской, Пензенской и других, – в места мало заселенные. Центром расселения юго-востока России был уездный город Бузулук. Туда ехали и шли осадчие (ходоки). Это они отыскивали подходящие места для поселения. Необжитых мест здесь было много. С 1765 года по указанию царицы Екатерины была создана комиссия при межевом департаменте по вопросам переселения как местных крестьян, так же и немцев в среднее Поволжье и другие места. Возглавлял ее Орлов Григорий Григорьевич. Тогда началось интенсивное переселение безземельных крестьян с обжитых мест в места необжитые. Переселение шло интенсивно и под личным контролем царицы. Причиной активизации переселенческого процесса послужило известное Пугачевское восстание в России. Историк Афанасьев подробно описывает этот период, сообщая, что в это время в Самарских степях появилось 116 деревень, построенных тамбовскими переселенцами, 59 – курскими, 58 – брянскими, 29 – воронежскими. Много деревень здесь было возведено переселившимися немцами. В романе рассказываются истории переселенцев – братьев Зуевых, которые до нашего времени пришли через многие поколения. Зуевым приходилось переживать в пути разные приключения: приятные и не очень. Имена братьев: Афанасий и Дмитрий (клички: Зотка и Митюря) – не изменены. Так долгие годы их называли местные старожилы. 

ИОН И САВЕЛИЙ

Еще не было весенних проталин, а Ион засобирался в дорогу. Поездка на малую родину каждый раз возбуждала в нем необычайно высокие волнения. Он плохо спал, лень было работать, ему и на свою фабрику не хотел ехать. А бывало так, он заснет, и разная белиберда в голову полезет, сны о деревне видит. Ион просыпается, ходит по комнате, обсуждая сны вслух. А Савелий, выглядывая из чулана, волнуется за барина. Начинает срочно готовить чай хозяину, настаивая успокоительные бутоны Египетской розы. А за дверью барина слышно: – К чертям брошу всё! Дела подождут, в гнездо родительское мне ехать нужно. До сева яровых успеть у племяшей непременно побывать. Настроение им поднять бумагами на переселение. Это важно. И важно мне еще самому узнать у друзей о них, о бумагах-то. А если потребуется, и подстегнуть в чем-то... .
– Кхе, кхе, – кряхтел Савелий, предупреждая, неся на подносе горячий чай и угощение. Слуга за все эти годы хорошо изучил вкус, привычки хозяина и строго их выполнял.
– Опять эта ваша бессонница, барин? Будь она неладна, – сочувствует слуга. Войдя в его комнату, Савелий устанавливает поднос на низенький столик, рассчитанный на двоих. Сам усаживается в сторонке в кресло, любуется своим хозяином: красивым, коренастым мужчиной, но теперь уже далеко не молодым. Высокого роста, стройный, чернобровый, кудрявый, с родинкой на левой щеке. – Ого, опять этот чаек необыкновенно вкусный, ароматный, – Ион с удовольствием потирает ладонями. – Пододвигайся и ты ближе, Савелий, с тобой будем его пить и, чего там..., закусывать.
Ион взял чайник, стал наливать душистый напиток в свою пиалу. – А твоей пиалы почему нет? Сходи, принеси, – приказал Ион, усаживаясь за столом удобнее. Пришел и Савелий со своей пиалой. Наполнил Ион и ее, продолжая излагать свою мысль.
– С утра, друг мой, я сегодня рассуждаю о поездке в Кочугуры. Племянников хочу навестить. Да и у сестры с зятем давно не бывал, соскучился. У них надо бы тоже побывать.
– Это к ним ты собрался? А я про себе думаю: «Куда мой хозяин собирается, куда так рвётся?». А он к своим людям в гости собрался. И поезжай с богом, навести их всех, Ион Кирилыч. А как же, пора и этому пришла, нельзя иначе. Кому еще их навещать, как не тебе? – одобряет Савелий его намерения.
– Вот с тобой туда мы и поедем, – улыбается Ион, – а без слуги я теперь не езжу никогда и никуда. – Ды мне-то бы пора и отпрячь, – грустно ответил Савелий. – Годков-то мне уже вон сколько... – А я не знаю у тебя их сколько, годков-то твоих? Это ты их считал и о них все знаешь. У тебя их мне бы и надо спрашивать, – засмеялся Ион. – Вот давай о годах твоих вместе и посоображаем. Ты вчера о моих годах как говорил? Седой ты, Кирилыч, а все еще не женишься. Правду говоришь. Старею и я, мой дорогой. И все мы на этой земле проживаем не вечно. Но речь мы поведем о тебе. Ты вспомни и мне скажи, в возрасте моем ты был каким? Красивым, успешным, высоким, толковым или бестолковым?
Ион замолчал. Он ответа ожидал, не стал навязывать слуге много вопросов. Вопросы и эти для него слишком трудные. Он знал про это, за время изучил. Но Савелию на них ответы давать все равно когда-то надо будет. А пока на них у него нет ответов. «Время не пришло», – думал он. Их он ему задавал уже не единожды. Но Савелию в этот раз, видимо, понравилась эта беседа. Он ее стал хоть поддерживать.
– Ды знать бы ее, Кирилыч, молодость-то мою. Увидеть бы ее теперь хоть издали или от кого услышать о ней. Ан нет. Не помню я ничего, – Савелий задумался и погрустнел.
– А надо бы тебе ее вспомнить, молодость-то,– советовал Ион, – хотя бы чего-то из прошлого вспомнить, немного хотя бы. Например, как ты в молодые годы жил, где жил, с кем, чего делал? Вот поедем с тобой в мою деревню, там я тебя по тропкам моего детства повожу, в местах молодости моей с тобой побываем, о любви моей первой там с тобой повспоминаем. О многом там повспоминаем. А когда чего-то вспомним, то души наши: моя и твоя, – тут же и всколыхнутся, воспрянут, оттают. А тоска в души наши, может, и заявится, напоминая былое, за живое беря. И там меня моя деревня растревожит, а тебя моя деревня заинтересует, о твоем селе какими-то местами напомнит. Наведет на какие-то твои воспоминания о доме твоем, об огороде, об усадьбе, о жене, о детях или еще о чем-то напомнит. И ты память свою там, возможно, и обретешь. Рано или поздно, но это с тобой должно случиться.
При этих словах Ион встал, подошел сзади к взволнованному слуге, обнял его. За это Савелий ему был более чем благодарен.
– Дал бы мне этого бог, о чем ты мне тут говорил, Ион Кириллович. Открыл бы он мне мое сознание, – Савелий тоже встал и на образа троекратно перекрестился. Последовал его примеру и Ион. И, насладившись чаем, перевернув по традиции пиалы вверх дном, они пошли к дивану. Там они теперь сидели рядышком и молчали, думая каждый о своем. Долго молчали, пока с Ионом теперь не заговорил сам слуга. – Ды я, Кирилыч, к слову каждому твоему тут прислушивался. И от них само собой мне грустно стало теперь. А как же? Родители нам раньше как говорили: «Где родился, там и пригодился». Ты в Кочугурах родился, в них и пригодился. А я не знаю, где родился, тебе вот пригодился. А разума-то у меня как не было, так его и нет. И мне его будто обухом кто отшиб. А отчего это, я не знаю. Ион об этом от Савелия уже слышал не раз, и ответа на его затмение и у него тоже не было. Прошлое, конечно же, у всех есть, и оно к себе всех манит. Иона теперь вот манит его мундир военный. И он в него иногда облачается. А Савелий при этом будто бы тоже о чем-то начинает вспоминать. Он тоже чему-то радостно улыбается, его спрашивает: «Наряжаешься опять, Ион Кирилыч? Правильно делаешь. Форма тебе дюже идет». Иону это льстит. Он придумывать причину начинает, почему он теперь именно надел на себя эту форму былую, дворцовую. Объясняет это Савелию. Но потом Ион задумал свой гусарский костюм все же отвезти в Кочугуры, там отдать его Афанасию, старшему племяннику. Савелий, узнав это, стал его отговаривать. – А почему ты против, Савелий? – спрашивал Ион. – В этом нет ничего плохого. Увидят в мундире племяша моего в деревне и скажут: «Поглядите, служивый какой-то к нам прибыл!». Но Савелий вместо ответа приступил к уборке посуды со стола. А Ион, поблагодарив его за угощение, отправился в свою комнату. Лег там на диван и предался воспоминаниям. Через какое-то время Савелий заглянул к нему. Ему показалось, что хозяин задремывает, забывается. А Ион действительно старался заснуть, находя удобную позу. Но мысли мешали ему уснуть: «А правда, сколько же годов-то прошло, как у сестры мы с ним были? Три, а может, два? Старым и я становлюсь. По письму дату погляжу...» В папке порылся. Нашел нужное письмо. В нем стояла дата 1789 год, месяц второй. Ион отложил письмо: «На свадьбе у Афанасия я тогда бывал. Коня я им на калинку и конную сбрую дарил. А сбруя новая, только что сшитая. Внесли ее в дом, сватам показали, они так и ахнули. А деньги на скакуна я им на поднос выложил. Настя с Афанасием довольные, улыбаются. Им закричали все: «Горько!» Они и расцеловались. Выпил я тогда за них свой стакан весь до дна. А самогонка на свадьбе была крепкая, зараза! Изба от нее перед глазами так и закружилась, а публика завертелась. И я потом не помню, к Насте я как попал.» А калейдоскоп воспоминаний повел его дальше. Григорий Орлов, царедворец бывалый, вспомнился. Общая служба, Ион – юный гусар в его отряде. Понравился Ион Орлову старшему, в состав особой оперативной группы им был зачислен. Рассказывали разное о той группе.
«Миних – царедворец, опытный вояка, Анне Иоанновне еще служил верой и правдой. Потом была его отставка, были и ссылки. Но это потом, а преданность двору при Петре Третьем у него еще оставалась. Хитрющий волк, умел потом он и ловко вредить двору. Особенно царице нашей, матушке Екатерине Второй. Арест его банды уже мы осуществляли. Наводку наш отряд получил, шли лесом долго с проводником к указанной деревне…» И тут Ион потерял эту нить воспоминаний. Вспомнилась зима, зимняя дорога, утепленный дилижанс. На незнакомой станции обедали. Кучеру водки заказывал, себе и Савелию брал бутылку коньяка. А закусывали когда, вошла женщина: молодая, красивая. Она дрожала с мороза, искала глазами свободного места в баре. «Бог тогда ее подослал. Помню, как я поднялся, позвал ее к нашему столу. Женщина в знак благодарности мне улыбнулась. Села рядом на стул, разглядывая нас всех. «Я Софья, – представилась она, – попала сюда проездом… А вы?» Служанка подошла, расчет с нас потребовала... – Кирилыч! Кирилыч! Разделись бы вы, уже спите, – тормошил его слуга, который к Иону то на вы, а то на ты обращался.
– Эх, старый дьявол, какой сон мне прервал. Тот случай ты наверняка помнишь. Наш тот путь зимний помнишь? Город Казань, городская станция, заезжий двор?..
– А как его ды мне бы не помнить, – закряхтел Савелий, – там еще женщина к столу нашему подходила. А вы ее на место освобожденное посадили и коньяком отогревали. Замёрзлая баба та была, а собой видная. В жены бы тебе такую, – рассказывая об этом и довольный тем, что он тот случай не забыл, слуга улыбался. – А потом она письма вам слала.
– Во-от, старый, молодец! Это помнишь, – рассмеялся Ион. – А свое не помнишь, с тобой в молодости чего было. Софье ты тоже тогда понравился. Она мне говорила: «Слуга у вас какой славный. И собой поди добрый?» – спрашивала.
– И она славная, но собой дюже уж хрупкая. Поэтому она и была дюже замерзшая. Прижималась все к тебе. А я о вас уже там подумал: «Вот бы дал им бог, сошлися бы они».
И Савелий теперь испытующе посмотрел на Иона. Но тот его уже не слушал. Он был опять в своих воспоминаниях:
«А может, я и с Софьей тогда поступил неправильно? К примеру, как в Кочугурах с Настей, которую тоже нежно с самого начала обласкал, а потом вдруг в Москве очутился. На карнавалах, где свита царская веселилась. И я с ними веселился, пока к Орлову Григорию не подвели, пока в полк Преображенский через него не попал...» И вот с этими мыслями Ион не заметил, как заснул. А во сне все в его голове переплеталось. События былые и нынешние. Алексей Орлов (брат Григория) приснился, который рассказывал ему о невесте Григория, о Екатерине Второй, которая против мужа своего восстала: «Нам дел поэтому и прибавилось. Делёж начался, гусары пошли – кто за кого. А чего, молодость, терять нечего! Перспектива или риск. Пассека разоблачили, арестовали, на допросе он о Екатерине проболтался. Царицу предупредили. Гусар деньгами одаривала она потом на случай. И переворот в ее пользу получился. Царицей стала Екатерина вторая. А мужа своего она в крепость вскоре заточила». Ион проснулся и собственному сну удивился. Стал его в яви по полочкам раскладывать: «Надо бы мне тогда от Григория имение взять после отставки со двора-то, а не фабрику. А с коих пор я с Орловыми-то знаком? Наверно, с тех пор, как матушка наша царица Екатерина Вторая в охранники нас взяла. И она там меня и многих моих друзей так и держала. Своих незаменимых и неподкупных ребят. Особенно братьев пятерых, Орловых. Из которых Григорий у нее и теперь по двору всем управляет. Поэтому Григорию его Екатерина первому и присвоила княжеское звание». 

ИЗ ПРОШЛОГО ВРЕМЕНИ

Зять смотрит на Иона, улыбается, кладет косу на валок, к нему подходит. Вершками замеряет длину его косовища, намерил восемь. «Длина правильная, – говорит он. – А ручка от пятки косы в четырех вершках должна располагаться, – замеряет эту величину, – тоже на месте. Крепление ручки тоже правильное». Теперь зять показывает Иону, как правильно косу держать при косьбе, показывает ему, как правильно косить траву на лугу:
«Становись прямо, так вот. Отводи лезвие косы до отказа вправо, а черен косы до отказа заводи за правое плечо. И, не нагибаясь, резко делай взмах косой влево, до полного захода за левое плечо. Коса при этом скользить должна горизонтально у корней растений. При таком положении лезвие хорошо подрезает траву, укладывая ее в ровный валок, – Антон показывает это на своем примере. – И учти, тут наука целая будет еще перед этим. А именно: косу умеючи точи, правильно ее отбивай, правильно храни».
Зять своим учеником был доволен, улыбался ему, щурясь на солнце: «И крестьян, Ион, тебе надо понимать, их жизнь и привычки изучать. А лучше с ними время какое-то пожить, узнать через них каждую крестьянскую вещь. А каждая их вещица, если она по правилам сделана, – это загляденье».
«Загляденье!? Слово-то какое красивое, – удивляется Ион. – Да, я давно в деревне не проживаю, многое и подзабыл. Слово это забыл, но говор деревенский не весь забыл. И знаешь, почему?»
«Почему?»
«Потому, что я говор моих родителей люблю. И когда я к вам приезжаю, с селянами на нем стараюсь говорить, на их наречии. А у себя, в Солнцеве, я говорю на другом наречии. И мне в деревне многое нравится. Трудиться мне с тобой, Антон, нравится. На сенокос с тобой мне ездить нравится, например, где за день-деньской мы с тобой косами так на– махаемся, по росе босыми ногами так находимся! Коси, коса – пока роса, роса долой, и ты домой. Пословица гласит не зря так. А потом мы с тобой в тенек под рыдван идем. Травы свежей туда натаскаем, ее там разложим и сидим под рыдваном, разговариваем о делах завершенных и еще не завершенных. А ты сумку уже раскрываешь, а там молоко в бутылках и чашка с лепешками сдобными. На обед нам эту стряпню сеструха наложила».
«Да, я это тоже помню, – соглашается Антон, – поели мы тогда, на траву душистую улеглись. Лежим, отдыхаем, лицами кверху лежим. Жаворонки поют, их слушаем. Задремывать стали, помнишь? Я набок перевернулся, косого рядом увидал».
«Помню, как ты меня за рубаху тормошил. Говоришь: «Ион, гляди на этого смельчака, на косого! Нас не боится. Сам припрыгал к стану». А он сидит себе на пригорке, в двадцати метрах от нас, по сторонам смотрит, любопытничает. А мы лежим зачарованные, на него смотрим. Единение природы и человека в деревне. Хорошо жить в деревне. И вообще жить хорошо на земле. Разумом если это осознаешь».
«А у вас ты зайца не увидишь, – улыбается зять. – Но вопрос тебе один. И ты по – честному ответь на него, Ион. А ты почему из деревни уехал? Радоваться там своими дорогами булыжными, тарантасами, своей фабрикой уехал?.. А еще чего там есть у вас? Там нет скота, нет этих сенокосов, нет зайцев. Там хорошего для человека ничего нет. И скажи мне другое, а молодость твоя, она где лучше проходила? В гусарах или в нашей деревне?»
А Иону чего оставалось делать? Он зятю с улыбкой и тоже по – доброму начал ответы давать разные: о красоте его жизни, о смысле жизни и о том, где жить вообще человеку лучше, а где хуже. Но зять из его философских рассуждений не все понимал и его во многом упрекал. Он так Иону говорил:
«А я, парень, скажу тебе вот чего. Отчуждался ты от своих родителей слишком рано и от своего села. Отца своего и матерь этим загодя в могилку свел. И выходит из того, что сын ты блудный, Ион, и непутевый. Вот ты кто». «И Антон тогда был прав, – вспоминает теперь Ион, лежа на диване в своей уютной и хорошо обставленной квартире. – Но прав не во всем. Были в моей жизни и промахи, и свои прелести. Особенно тогда, когда я ходил в гусарах. Надо было и в них быть кому-то. Антон меня и в этом упрекает. Почему?
А ведь жизнь моя в гусарах была почетной, ответственной и веселой. От службы связи у меня нынешние, друзья нынешние. Один Григорий Орлов и его братья чего стоят. При службе во дворе у меня и от красавиц отбоя не было. Только и было слышно: «Гусар новенький объявился!». И тут же столики появлялись, бутылки с шампанским открывались, фужеры с напитками заморскими, девицы красивые, веселые, с косами по пояс. К себе одна манит, другая. Одна обихаживает, ласкает, другая. Бывало всякое. Рад бы жениться, но получалась закавыка. Образованные, красивые, но подневольные попадались мне девицы. И хотя любовь с ними получалась пылкая, но временная, без продолжения рода. И красивых служанок мне много принадлежало. Анюта особенная из всех: разумная и самая красивая. Ездили мы с ней к ее помещице, уговаривали, просили. Она улыбнулась в ответ. А мне одному потом и говорит: «Вы в своем уме, гусар? Да моя Анюта половину моего имения стоит. Она моя самая лучшая домработница. Она бесценна для меня. Я на ней деньги зарабатываю». Но Антон прав, в молодости у меня было много баловства разного».
И мысли у Иона так бы и роились, как роятся пчёлы в улье. И в он с ними в тенёчке под рыдваном опять очутился, где Антон напомнил ему о его любви к деревенской Насте.
«Сходил бы ты к ней по старой дружбе и поговорил, – посоветовал он Иону – Пока она с дочкой своей Иришкой проживает. И распознал бы ты у Насти про Иришку: твоя она дочь или не твоя? Пока этот сожитель-та ее, башкирин, от них уехал за частями к шерстобитке, говорили их соседи. И повспоминали бы вы там с Настей о былом, поговорили бы, как она охомутала тебя али ты ее.
«Да кто об этом теперь помнит?» – вздохнул глубоко Ион, пытаясь закруглить этот разговор, ему не очень приятный. Но Антон его продолжал:
«По мужику, такому же, как и ты, Настя твоя опять соскучилась. По настоящему мужику. А ты ей тут и подвернись. У ту рощу с ней и сходи».
«Тебе и это известно?» – удивился Ион.
«А как же? Бабам известно, значить, и мне известно. Они скотину утром со дворов выгоняють, о вас и о других молодых разговаривають. Одна слово сказала, а другая ее подхватила, свое добавила. И пошло по деревне, поехало».
Ион и решил зятю под рыдваном о себе и о Насте правду рассказать:
«Она на посиделках мне понравилась, когда мне глазки строила и льнула. Не удержался и я, по – честному. А для чего она шуры – муры строила, это ее спрашивай.
Пошли мы с ней тропою вдоль речки при луне. Идет она и рвет траву, нюхает ее, мне нюхать дает. Я ее нюхаю, а она меня обнимает, ласкает. Стал и я ее ласкать. А груди у Насти упругие, видные. «Эх, Настенька! – говорю я ей, – разглядел я тебя. А девушка-то ты, оказывается, хорошенькая». «Была хорошенькая, да сплыла, – смеется она. – Теперь я уже не та». – А теперь ты какая? – ее спрашиваю.
«Она замуж еще до тебя выходила? – поясняет мне Антон. – Не слыхал? Бабы о ней разное языками тут глаголили».
И это ладно бы. В дереве был такой порядок. Но у Насти и для меня осталось много прелестей. И в тот вечер разбудила она во мне страсти. Признался я ей в этом. И она ко мне еще крепче прильнула. И крыли после этого нас тогда густые травы на лугу душистом.
«Вот и укрыли, – рассмеялся Антон. – А теперь они вас чего же не укрывают? Не твоя теперь Настя, а чужая она стала».
Антон меня об этом спрашивал на полном серьезе уже на возу, когда мы ехали с ним домой. Дорога проселочная была неровная, но на рыдване с сеном нас не трясло. Антон ловко правил лошадью, для него это дело было привычное. И с вопросами ко мне он не унимался:
– Ды я опять про твою Настю, Ион. Это как же выходило-та у вас с ней? Стало быть, она тогда на передок была уже слабой?
А я с ответом не торопился, смотрел на прогон, который нашу дорогу пересекал и уходил к речке. Потом ответил, время потянув: – Зя – а – ть! Не мне Настю судить и ее оценивать. И не тебе. Есть бабы на это, они все знают. Они ее и осудят, и оценят. Ты мне сам об этом только что говорил. Антон улыбнулся мне. И тоже сказал чего-то неопределенное:
«Но ты же приглядывался к ней, и теперь приглядывайся. А то бобылем тебе еще долго прожить. А он как лебедь в небе, как гусь, который от стаи отстал. Пропащий тот мужик, у которого бабы под боком нет. Я всем это говорю. А вдвоем-то жить легче. С мужем ли, с женой ли – один коленкор. А с детьми жить, уже коленкор другой. Но с ними всякое бывает. У кого-то они и не получаются. А вы со своей Настей уже проверенные». – Как это проверенные? – удивился я.
«Узнал только? – Антон весело рассмеялся и стал салыжиной веселее погонять нашу Воробьиху. – И об Иринке своей ты не слыхал? И што она вылитая мать, не слыхал? – Антон хотел чего-то еще добавить, но Воробьиха в это время остановилась, расставила задние ноги, начала прямо в оглоблях мочиться. Пошел резкий запах. – Ну-у, зараза окаянная! Тут тебя и разобрало, – ругал ее Антон. – Подеялось тебе, зараза такая – сякая. Стала под ветер и нам тут мочой своей развоняла».
Запахи мочи и до нас дошли, а брызги попали на оглобли, на ноги лошади, на сено. Это Антона еще больше возмущало. Мол, раздирает ее: «Право слово раздираеть. До дома не дотерпела. Сено все испортила. Куда я с ней теперь, к какой скотине? – не унимался он. – Правильно старики говорили: «Кобыла не лошадь, а мерин не конь». И правильно, впереди обоза они потом быка Синего ставили. Он был у них ведущим, передом теперь ходил у лошадей».
– А почему старики его ведущим ставили? – поинтересовался я у Антона.
«А потому што он был еще и быком заметным, – отвечал он. – Масти бык был необычной, синей. И разумом Синий бык был необычный. Он от лошадей всех еще степенностью своей и спокойствием отличался, дороги полевые и проселочные, луга многие Синий бык хорошо знал и по ним никогда не блукал. И он хорошо знал команды ездового: цоб-цобе. А сам без его команды никуда не сворачивал. За это обозники его и уважали, быка Синего очень любили».