АНТАНТА, ВЕРА И ЛЮБОВЬ. Михаил Азариянц

Февраль. В Батуми уже совсем весенний месяц: расцветают
мимозы, плетет белые кружева миндаль, воздух наполняется тон-
ким изящным ароматом. Море – обычно спокойное в это время
года, притягивает к себе ласковым шуршанием слабых волн о при-
брежные камни. Перистые облака там наверху несутся с бешеной
скоростью, обгоняя друг друга; а внизу спокойно, лишь слабое ду-
новение ветра, местами морщинит водную гладь.
Мы с Серым, так звали моего приятеля и соседа по дому, с удоч-
ками и плетеными из лозы садками, в серых парусиновых штанах,
куртках и шляпах, бодро шагали в «Турецкую бухту», так называ-
лось местечко, расположенное недалеко от поселка Хопа, уже на той
стороне грузинско-турецкой границы. Мы шли на рыбалку. Отцы
наши сбежали то ли от большевиков, то ли от турок, оставив свои
семьи на произвол судьбы. Правда еще до того, как отец намере-
вался покинуть дом, говорил нам, что поедет в Грецию, устроится
там, а потом заберет и семью. Вот мы его терпеливо и ждали, хотя,
надо сказать, ожидание затянулось. Поэтому походы за рыбой были
для нас не только удовольствием, но и средством выживания. Кро-
ме меня у матери на руках были еще три девочки, мои сестренки,
и бабушка, которая в молодости закончила петербургскую консер-
ваторию и иногда участвовала в благотворительных концертах, а в
эти тревожные времена ей было не до музыки. Сейчас в доме никто
не работал; и мама, чтобы как-то выжить, продавала имущество,
которого, как мне казалось, было тьма тьмущая: старинная посуда,
картины, ковры, редкое оружие и даже расписные глиняные горшки
и кувшины, в которых раньше хранилось вино, поставленное еще
дедом Панаетом. С начала Первой мировой войны власть в Батуми
менялась в год по два, а то и по три раза. То по улицам ходили сол-
даты османской империи, то грузинские войска, то меньшевики, то
большевики и даже англичане и французы. Мы, мальчишки, этого
ничего не понимали, да и не хотели понимать. Правда, после прихо-
да турок гимназию вообще закрыли, боялись, что турки будут наси-
ловать девочек. Они, сидя на черных элегантных скакунах, гарцева-
ли по главным площадям и проспектам, презрительно расталкивая
гуляющих по приморскому бульвару жителей Батуми. Пешие были
вооружены шашками, играющими никелем на ярком солнце. Улицы
теперь были изрядно замусорены дикими азиатами. Раньше всегда
ухоженный, чистенький город ласкал глаз разноцветными клум-
бами, подстриженными газонами и своеобразными фонтанами. И,
несмотря на то, что каждая власть выдвигала своего генерал-губер-
натора, и тот писал свои приказы и манифесты, прежнего порядка
в городе не было.
Прежде мы никогда и ни в чем не нуждались. Папа приносил в
семью много денег, хотя видели мы его очень редко, потому что он
был ужасный бабник, однако важный чиновник и уважаемый в го-
роде человек, Председатель общества Черноморского пароходства.
Он, всегда сияющий, в кипельно-белой рубашке, темных нагла-
женных брюках, во фраке и тоже черных лакированных ботинках,
иногда неожиданно появлялся в проеме широких парадных две-
рей загородного особняка. Радостный, с искренней, подкупающей
улыбкой, с распростертыми объятиями он входил в свой дом, держа
неизменно в правой руке сумку с ассигнациями. И прежде чем об-
нять нас, небрежно бросал ее на кожаный диван, реабилитируя себя
за очередной блудняк. Мама брала деньги и уходила в свою комнату,
понимая, что нас надо кормить, и что горбатого и могила не испра-
вит. Он шел за ней и всегда долго шепотом что-то объяснял, расска-
зывая какие-то небылицы, и она прощала его. Таким он запомнился
мне пятнадцатилетнему парню на всю жизнь. Вот уже почти как три
года он не подавал, о себе никаких вестей.
Не знаю война, не знаю революция, о которой так много при-
ходилось слышать, превратила нас из вполне благополучных ин-
теллигентов, в нуждающихся пролетариев-люмпенов, – рассуждал
я по пути в бухту, – и вместе с отцом исчезли беззаботные годы
детства. И теперь, казалось, что так надо и так будет всегда. Мы
жили какой-то неопределенной жизнью.
Раньше, когда моих сестренок еще и на свете не было, папа
приходил с работы, брал меня на руки, и мы втроем шли на обед к
нашему родственнику дяде Николаю Игнатиади. Он был главным
архитектором в городе Батуми и являлся автором многих самых
изящных домов и дворцов, которые строили себе местные купцы,
дворяне и важные чиновники.
Дядю Нико знали все, и потому дом его всегда был полон гостей.
Большая по площади усадьба утопала в зелени. Аллея, которая тя-
нулась от ворот до самого дома, была обрамлена подстриженными
кустами буктуса, над которыми сплошным навесом играли гроздья
черного винограда. Сквозь всю усадьбу бежал по камням неболь-
шой горный ручей, наполнявший искусственный бассейн до ужаса
холодной прозрачной водой и стремился дальше к морю. В нем ни-
кто никогда не мочил даже ног, только дядя Нико иногда нагибался,
черпал в ладони воду и обрызгивал гостей. Ему нравилось, как они
визжали, теряя свою важность и степенность под холодными брыз-
гами. Он любил потрепать мою кудрявую голову, приговаривая, те-
плые ласковые слова и пророчил мне будущее архитектора.
Дом у него был большой, с просторными залами и уютными
спальнями, а вот архитектурными изысками не отличался от про-
чих. А потому часто в разговоре с гостями, удивленными просто-
той архитектуры его дома, по этому поводу, тетя Валя, его жена
говорила: Сапожник без сапог, – на что он иронически улыбался и
отвечал: мы же не царской фамилии, проживем и так,– чем порой
смущал бывших у него в гостях купцов-заказчиков.
В нашем же доме наводили порядок две служанки, одна из ко-
торых была молоденькая, прехорошенькая англичанка. Она ско-
рее даже выполняла роль гувернантки, потому что кроме других
обязанностей, она учила меня английскому языку и оставалась
со мной дома, когда мама уходила в какой-то музыкальный кру-
жок, который готовил благотворительные концерты, средства от
которых направлялись в приюты. Я замечал, что отец иногда без
всякого на то повода, отсылал меня куда-нибудь, чтобы остаться
наедине с Керри. Кончились это тем, что у нее вдруг стал расти жи-
вот. Эта была его первая измена. Мать узнала, устроила скандал,
велела дать ей денег и отправить в Англию. Так я и закончил свою
английскую эпопею, хотя кое– чему английскому я у нее набрался.
– Ты это о чем Жоржик? – перебил мои мысли Серый, утом-
ленный долгим молчанием.
– Так о своем, отца вспомнил. Где он сейчас? Один бог знает: то
ли от революции сбежал, то ли новую красотку нашел. Ведь такое
бывало и раньше, но нас он никогда не оставлял без денег и так
долго не отсутствовал, он ведь все-таки маму любил.
– Все хорошее когда-то кончается, – со вздохом сожаления
произнес Серый, – мне ли тебя не понять, мы тоже с нетерпением
ждем своего папу. Кажется, они, как и мы с тобой, не разлей вода,
может на пару и свинтили в какую-нибудь страну лимонию.
– Уж ты скажешь – в страну лимонию, а мы где, по-твоему, в
стране мандаринии? – усмехнулся я, глядя на мандариновые план-
тации, расположенные на склонах невысоких гор, мимо которых
шли к постоянному месту рыбалки. Дошли незаметно. Солнце
осторожно выглядывало из-за горы, бросая длинные тени, касаясь
верхушек раскидистых деревьев, расположенных на самой высоте
прибрежных гор. Было холодно, но парусиновая одежда надежно
защищала нас от морского холодного ветра.
В маленькой бухточке было тихо и таинственно. Мы сбросили
на камни рюкзачки с рыбацкими снастями. Здесь, вдали от люд-
ских глаз, можно было спокойно ставить сетки и вентери, в кото-
рые по своей глупости попадала разная рыба, обманутая нажив-
кой, которую мы искусно крепили в самое горлышко вентеря. Но
такие крупные снасти мы с собой не таскали, а прятали здесь, же
в узкой горной пещере, куда заходила морская вода. Но проход в
нее был настолько узок, что худощавый Серега едва протискивал-
ся вовнутрь сквозь скользкие камни. Мне не приходилось побы-
вать там потому, что мое слегка полноватое мускулистое тело, при
всем старании никак не проходило в узкий проем. Серый расска-
зывал мне, как там сыро и таинственно, и что пещера уходит ку-
да-то вглубь горы, но он боится пройти более пяти шагов и снасти
оставляет почти у входа.
– Знаешь, Жорж, – мне кажется, там кто-то есть, как-то за-
гадочно говорил он всякий раз, торопливо вылезая из пещеры,
оставляя там снасти или забирая их оттуда. – Чертовщина кака-
я-то: здесь я слышу только шум волны, а там шипенье, урчанье и
непонятный вой, и меня немного продирает, каждый раз хочется
скорее вылезти оттуда.
– Трус ты, голубчик, нафантазировал себе черте, что и тря-
сешься.
– Сам полезай, – обиженно сказал он, – тогда и посмотрим, кто
из нас трус?
– Я бы с удовольствием, но мне пузо мешает да грудь широкая,
а тебе только уши, но ты их успешно сворачиваешь в трубочку.
– Меньше жрать надо, тогда и пузо будет не помеха, – огрыз-
нулся Серый.
Мы любили подтрунивать друг над другом, иногда даже руга-
лись, но ласково и беззлобно.
– Замечание учту, – улыбаясь, заметил я, – и весь сегодняшний
улов будет твой.
– С превеликим удовольствием лишил бы тебя твоей доли, но
как же твои сестрички, мама, бабушка? Нет, я не изверг какой-ни-
будь, чтобы из-за какого-то шалопая оставлять голодными целую
семью.
Он был влюблен в мою старшую сестричку Муську, а она изде-
вательски называла его «Пермяк соленые уши», а сама тоже была
к нему небезразлична. Она хотя и была маленькой девчушкой и
не доставала ему головой даже до плеча, красотулька была еще та.
– Как же, о Муське беспокоишься, – улыбаясь одними глазами,
подтрунивал я.
– А хотя бы и о Муске, тебе-то что, может запретишь?
– Я как старший брат, имею право. По нашему закону в отсут-
ствие отца власть и ответственность за семью переходит к стар-
шему сыну, но тебе, другу не буду препятствовать в продвижении
на поприще любви.
– И то хорошо, – заметил Серый, продолжая выбирать из сети
вчерашний мусор.
А я, сидя на большом холодном камне, перевязывал веревки на
крыльях вентеря.
Наконец, установив снасти, и изрядно намокнув в еще совсем
холодной воде, мы стали разводить костер из щепок и разных дро-
вишек, которые море частенько выбрасывало на берег, а солнышко
сушило как бы специально для нашего костра.
У нас была отличная никелированная английская зажигалка
с двумя фитилями, которую я выиграл в карты у одного офице-
ра АНТАНТЫ, а потому мы давно уже не пользовались спичками.
Серый тайком от матери курил английские папиросы, а иногда и
сигары, которые я тоже выигрывал для него в карты. Однажды я
принес ему сразу три сигары, а он ехидно заметил: заботишься о
здоровье друга?
– Давай назад, – спохватился я,
– Но-но не торопись, – отвел он мою руку в сторону, – шутка, а
вообще спасибо, ведь я все равно не брошу: такая зараза!
Мне иногда тоже хотелось сделать хотя бы одну затяжку, но я
дал себе слово не заниматься этой ерундой и не мог его нарушить.
Я рассуждал так: если не сдержу обещания, данные самому
себе хоть раз, кто меня остановит, если я не могу воспитывать сам
себя? Однажды, года два назад, в гимназии один тип дал мне по-
пробовать сигару, я потянул дым в себя и поперхнулся, да так за-
кашлял, что глаза чуть с орбит не повылезали. И тогда я зарекся:
никогда этой гадости в рот не брать. С тех пор только Серого и
снабжал с целью экономии денег.
Мы грелись у костра и сушили намокшую одежду, не станешь
же забрасывать удочки в мокрых брюках и хлюпающих ботинках.
Жаркое пламя от еловых веток, которыми мы укрывали пещеру,
быстро сделало свое дело. Параллельно вскипятили котелок и за-
варили чай. Я достал большой кусок рубленого сахару и англий-
ские галеты, которыми меня часто угощали моряки. Похрустев
нехитрой едой и запив чаем, мы пошли к скале, предварительно
потушив костер.
– Берегись, окунь! Берегись, ставридка, иду на Вы!– кричал Се-
рый, выставляя вперед удочку.
Мы отошли метров двадцать от нашего лагеря, взобрались на
невысокую прибрежную скалу и забросили удочки, с наживкой из
куриных потрашков. Прямо у основания скалы была яма, в кото-
рой вечно крутилась всякая рыба: мелочь питалась мошками и
водорослями, а ставридка и окунь пожирали мелочь. Вот в этой
катавасии мы легко за час набрали полведра рыбы.
– Ну, что, Жоржик, будем варить уху?– спросил Серый
– Да ну, дома мамы наши сами распорядятся уловом; чуешь,
как солнышко пригрело, лучше поспим чуток и потом пойдем, а?
– Можно, – согласился Серый,– но я спал хорошо и больше не
требуется.
– Ну, как знаешь, – отпарировал я и, накрыв парусиновой шля-
пой лицо, закрыл глаза.
Сладкий утренний сон сразу окутал мое сознание.
Но прошло, как мне показалось, всего несколько мгновений, и
тревожный голос приятеля разбудил меня.
– Жоржик, проснись, где твой бинокль? – тряс он меня за пле-
чо. Я вскочил, не понимая, что случилось, и показал на рюкзак.
– Там на самом дне, а в чем дело?
– Вон смотри: английская шлюпка, и турецкая рыбацкая лодка
медленно сходились метрах в пятидесяти от берега.
– Что это вдруг англичане сюда приплыли, что им надо: стре-
ляться будут? я думаю, что неспроста, хотя, что им делить?