Под счастливой звездой, или Во времена моего детства. Валентина Карпицкая

Под счастливой звездой

С интересом прочитал новую книгу В. Карпицкой. Повествование звучит ровно: читаешь – и словно плавно скользишь на лодке по светлой озёрной глади. Вспоминается что-то далёкое, дорогое: книги Осеевой с пионерской роман- тикой, рассказы Эмилияна Станева, греющие «солнечными зайчиками», рассказы о ребятах и зверятах Ольги Перовской. И вот книга В. Карпицкой (всего же их у писательницы около десяти) со всей правдой, со всей крепостью духа о жизни «пре- красной и яростной» и о том, как детская душа, сталкиваясь с несправедливостью, защищает самоё себя. Для отстаивания жизни требуется прочный характер от первых шагов до отроче- ства, каким, несомненно, обладает героиня повести Валя, кото- рой выпало переживать семейные неурядицы, драму в школе, тяжёлые болезни. Но любовь родителей и душевная чуткость многих неравнодушных людей помогают ей веровать в победу добра.
И не только человеческая помощь, но и Сам Бог обере- гает девочку от всяческого зла, ведь только с Божьей помощью можно было выбраться из ледяного рва, морской пучины и спа- стись от шаровой молнии… Валя и сама чувствует эту небесную защиту. О таких, как она, говорят: родилась «под счастливой звездой».
Убеждён в том, что и эта книга родилась «под той же звездой».

Леонид Нечаев,
член Союза писателей, лауреат литературных премий

Землянка

Я была уже взрослой, когда однажды, находясь в гостях у престарелых двоюродных сестёр, спросила:
– А кто из наших родственников жил в землянке?
– Никто… – немного подумав, ответила младшая из се- стёр.

– Странно… – смутилась я. – Я помню эту землянку: с низким потолком, глинобитной печкой, без полов, с мут- ным окошком, в котором видны были только ноги прохожих. Кажется, я сама глядела в это окно, – нерешительно закончи- ла я.

Старшая сестра как-то странно посмотрела на меня, и вдруг я услышала то, что хотела услышать:
– Да… Наша бабушка жила в землянке… Но ты не мо- жешь этого помнить! Тебе было всего три месяца!
Обескураженные сёстры не знали, что сказать.
– Помню и что было дальше, – продолжила я. – Потом был маленький деревянный дом, половину которого занимала печка. Я подолгу сидела на этой печке, наблюдая, как бабушка моет дощатый пол: пола того – два на два метра, а бабушка всё возила и возила по нему тряпкой…
Мне ясно увиделась картинка: крохотная комнатка, при- открытая на улицу низкая тёмная дверь, одно-единственное окошечко, полное солнца, – там, за ним, лето в полном раз- гаре. А я сижу одна на печке, а сухонькая, как стручок фасоли, старушка в тёмной до пола сатиновой юбке и вытянутой кофте, повернувшись спиной ко мне, намывает полы…
Сёстры внимательно выслушали меня, и одна из них за- думчиво сказала:
– Вся родня всегда считала тебя особенным ребёнком. Совсем маленькая, помню, была, а уже читать умела, сказку о царе Салтане наизусть рассказывала, любила её очень… Да, правильно, наша бабушка жила в этом доме, он стоял на ули- це Крылова, возле детского садика «Солнышко». И бабуш- ка, а тебе она доводилась прабабушкой, нянчила тебя. Твоей маме надо было на работу выходить, а тебя девать было не- куда, вот наша бабушка и согласилась присмотреть за тобой. Поразительно, как ты всё это помнишь. Тебе было всего-то де- вять месяцев…

Доктор

Однажды, когда мне не было ещё и года, я подхватила двустороннее воспаление лёгких. Молодая неопытная мед- сестра, делая мне укол, занесла инфекцию. Спустя несколько дней тело моё превратилось в сплошной волдырь. Я заходилась от плача и умерла бы от сепсиса, если бы не главврач больни- цы, в которой я тогда лежала. Он делал обход и в одной из па- лат увидел сидящую на коленках у детской кроватки женщину. Девятимесячная девочка спала на её вытянутых руках. И она сама спала, прислонив голову к ребёнку.

По существующим тогда правилам матерей запреща- лось размещать в больнице вместе с детьми. Мама вырыдала у медсестёр разрешение находиться рядом с тяжелобольной дочкой…
Доктор вышел из палаты на цыпочках и притворил за собой дверь. А через минуту из его кабинета уже доносились громогласные возгласы. Медперсонал порскнул из распахнув- шихся дверей. Лица сестёр были красные.
Маме немедленно поставили кровать. Для меня нашли какое-то приспособление в виде спасательного круга, чтобы не так больно было лежать.
Но надо было меня спасать.
И главврач, сказав маме, что сам лично осмотрит ребён- ка, заперся в своём кабинете. Вскоре больничные коридоры огласились моим криком…
Мама не находила себе места. Она стучала кулачками в запертую дверь, голосила, металась от палаты к палате, призы- вая на помощь. Сбежавшиеся медсёстры успокаивали её, убе- ждая, что ребёнку повезло:
– Сам Усевич, заслуженный врач Белоруссии, взялся за дело, а это значит, что малышка будет здорова.
Когда открылась дверь кабинета и вышел доктор, неся спящую меня на руках, все замолчали. Он широко улыбал- ся, по его лицу струился пот. Моё лицо было мокрое от слёз. Влажными были и мои тёмные кудрявые волосы.
Доктор молча передал меня маме…
Одна из медсестёр, заметив трепетное отношение ко мне главного врача, с ревностью обронила:
– Новая симпатия Михаила Петровича.
С этого момента вся больница меня так и называла:
«Симпатия доктора Усевича».
Первое время медсёстры шушукались между собой, что моя мама «блатная», что кто-то «сверху» хлопочет за неё. Но вскоре разные домыслы развеялись, как дым. Во-первых, доктор никогда ничем не скомпрометировал себя, – это был честнейший человек, беззаветно преданный своей работе. Во- вторых, как только я пошла на поправку, мама стала такой, как всегда: простой, весёлой, общительной, и весь медперсонал по- любил её.
Доктор спас меня. Всю жизнь я была благодарна этому человеку, которого никогда больше не видела, но считала своим крёстным отцом.

Утюжок

Мой неласковый, даже несколько угрюмый характер многим не нравился. Один близкий человек говорил, что в три года я была пренесносной девчонкой. Если что-то было не по мне, я молча брала игрушечный утюжок и тюкала им по голове обидчика, причём тот зачастую даже и не предполагал, что ви- новат.

О, этот чудесный утюжок!!! Я до сих пор помню его! Небольшой, но довольно тяжёлый, с удобной гладкой деревян- ной зелёного цвета ручкой. Не скажу точно, кто мне подарил, мама или папа, но это был замечательный подарок! Все другие игрушки: клоун, выделывающий на турнике разные немысли- мые пируэты, три заводные курочки и такой же заводной петух, юла, голыш и даже большой плюшевый лев – все они отошли на второй план! С утюжком я не расставалась.
Помню, приехала издалека, с Азовского моря, в гости Тамара с мужем. В красивом бело-розовом платье, белокурая, загорелая, стройная, улыбчивая, она мне показалась настоя- щей красавицей!
– Это твоя сестра, – сказала мне мама и добавила: – Родная.
– Сестра! Родная! – наполнилось счастьем моё сердеч- ко, и я сразу же всей душой потянулась к родному человеку.
– Ну, давай знакомиться. Я муж твоей сестры, Миша, – протянул мне руку невысокий, худощавый, с мужественным ли- цом и чуть горбатым тонким носом муж Тамары. Синие глаза его смотрели исподлобья, пристально, но в них сверкали искор- ки смеха.

Я внимательно посмотрела на него, не спеша вручить ему свою ладонь, а он сам добродушно схватил её. И я тюкнула его по голове утюжком, который всегда был при мне. Мишкино лицо стало таким, будто он хлебнул уксуса. Выпустив мою руку, он схватился за тут же выросшую лилово-красную шишку. А я поняла, что в руках у меня грозное оружие.
Пользовалась я им крайне редко: например, когда брат Юрка донимал меня, щекотал или дёргал за косы и тем самым ужасно сердил нетерпеливую меня. Тюкну тогда его, а он трёт голову, слёзы стоят в глазах, а сам смеётся, не показывает вида, что больно. Но я-то знала… Или однажды Мишка «приставал» к Тамаре, и она, изображая недовольство, «отбивалась», а мне показалось, что он обижает мою сестру и она нуждается в моей защите. Я подошла сзади и тихонько тюк «обидчика»! Потом выяснилось, что эти «приставания» очень даже нрави- лись Томке. И Мишка зря получил по маковке. Но тогда я так не считала! Нужно было заигрывать с женой наедине, ночью, в спальне…
Домочадцы стали меня опасаться. Мой утюжок приводил всех в трепет. В конце концов он вывел родню из себя и вско- ре куда-то бесследно исчез. Я долго, надувшись, искала его, а все делали вид, что тоже ищут, пожимали плечами: мол, кто его знает, куда он подевался! А потом я догадалась, что это заго- вор, и ни с кем не разговаривала, даже не смотрела на подарки, посыпавшиеся, как из праздничного мешка: мозаику, калейдо- скоп, прыгалку, чудесный чемоданчик врача скорой помощи с необыкновенными принадлежностями – кукольными шпри- цем, фонендоскопом, пинцетом… Просто взяла альбом с каран- дашами, засела в угол и стала рисовать. Молча. В одиночестве. Мне вдруг не стал никто нужен, потому что все предали меня, потому что невыносимо больно, когда тебя предают. С этого момента я стала дорожить своим одиночеством, как бесценным даром.