Терапевт. Нина Романова

Глава 1. Спокойствие! Только спокойствие!

Кира, моя жена, называет меня пессимистом и уверяет, что я постоянно преувеличиваю степень своей невезучести, тем самым умножая вероятность развития любого события по неугодному мне сценарию. Я в корне не согласен с подобной точкой зрения. Прежде всего, я не пессимист. Напротив, я твердо уверен, что, несмотря на все мелкие и крупные препятствия, попадающиеся на жизненном пути, я всегда достигаю желаемого результата. Ну или почти всегда… Или почти желаемого… Соответственно, не совсем корректно и понятие невезучести. Если учесть, что ничего мне не дается сразу и легко, что за каждую мелочь приходится биться, то, возможно, именно элемент везения в конце концов предопределяет итог непростого пути к цели. Так что, пожалуй, я самый оптимистичный и везучий человек из всех, кого знаю.

На мои доводы Кира приводит свои аргументы, заявляя, что все у меня случается через определенное место и в качестве специализации мне следовало выбрать проктологию. Она имеет в виду тот факт, что даже к маленьким вершинам, которые без лишних усилий достигают все «нормальные», по ее определению, люди, мне приходится продираться через тернии. Каждый день я попадаю в десятки мелких приключений, давно ставших привычными для меня, но до сих пор раздражающих Киру.

Здесь следует упомянуть, что к пятидесяти годам я выработал потрясающее чувство самообладания. Для меня впасть в панику — это не просто глупо! Это, во-первых, не по-мужски, во-вторых, не по-врачебному, а в-третьих, совершенно бесполезно в смысле нахождения выхода из критической ситуации. «Спокойствие! Только спокойствие!» — говорит мой любимый с детства герой. И если бы в наше время была популярна геральдика, на моем фамильном гербе в качестве девиза красовалась бы именно эта фраза!

Сегодня Кира осталась ночевать у тещи, периодически страдающей гипертоническими кризами. Про мою тещу, так же как про ее гипертонию, можно писать романы. Но я решил расслабиться и не думать ни о жене, ни о ее матушке. И вечер мог бы оказаться вполне замечательным, если бы на меня не оставили Фроську — существо, всей своей сущностью опровергающее утверждение «Собака — друг человека». Фроська, безусловно, является настоящим другом Киры, состоит в приятельских отношениях с тещей, но между нами все пять лет совместного проживания наблюдается полное непонимание и расхождение характеров. Я ничуть не сожалею, что не имею ничего общего с этим созданием, но Кира постоянно упрекает меня в неуживчивости и нелюбви к ее питомцу.

Несмотря на нашу взаимную неприязнь, сегодня один из вечеров, когда приходится терпеть компанию друг друга. Больше всего меня напрягает необходимость вести Фроську на прогулку, и я оттягиваю этот момент как можно дольше, но не настолько, чтобы вздорная собачонка омрачила мое существование внеочередной уборкой квартиры.

С огромным нежеланием оторвав свое солидное тело от уютного дивана и отметив, что за окном уже темно, я присвистнул, приглашая псину на променад. Воспитанная на убеждении Киры, будто в ее жилах течет чистопородная кровь, доморощенная «принцесса» отвернула морду в противоположную сторону, но, понимая, что я не буду долго церемониться, медленно и важно поднялась на свои тонкие, вечно полусогнутые ножки и, осторожно ступая, но так и не глядя на меня, направилась к двери.

При всей нелюбви к вздорному животному не могу не отдать должного чувству собственного достоинства, с которым идет по жизни эта маленькая сучка. Остановившись перед дверью, Фроська наконец удостоила меня взглядом, но вовсе не потому, что решила откликнуться на хозяйский свист, а чтобы напомнить об одном из уроков Киры. Жена выдрессировала всех, начиная с собаки: нельзя покидать квартиру без мешочка. Я, собственно, очень уважительно отношусь к ритуалу уборки за своим питомцем, так что в лишнем напоминании не нуждаюсь. Прошуршав мешочком в кармане и оповестив, что готов к прогулке, я открыл дверь, и мы оказались в темном подъезде.

— Прохиндеи! Снова выкрутили лампочку! — Фроська прижалась к моим ногам, и я, опасаясь, как бы не наступить на хрупкое, трясущееся тельце, взял ее на руки.

Наш вечерний променад занял не более пяти минут, и мы готовы были вернуться: я к своему дивану, Фроська к своей подушке, — но не тут-то было! Попытки найти ключи от подъезда и квартиры не увенчались успехом. В нагрудном кармане обнаружилась связка ключей от гаража, машины и рабочего кабинета. Связки от дома не было!

— И биться сердце перестало! — я с расстройства плюнул, едва не попав на Фроську. — Вытащил вместе с твоим мешочком!

Впервые я пожалел, что Фроська такая маленькая: была бы побольше, можно было пнуть ее под зад от обиды. Но обижаться приходилось только на себя.

Ждать у подъезда запоздавших соседей не имело смысла, так как в квартиру мы все равно не попали бы. Ехать к Кире в двенадцать ночи тоже не хотелось. Оставалось только подобрать собачку и отправиться к гаражу. Провести ночь в машине не представлялось мне чем-то сверхъестественным. Откинув сиденье, я развалился и постарался устроиться поудобнее. Но соизмеримый по размерам с моим авторитетом живот и потерявшие гибкость колени были явно не согласны. А когда через десять минут заломило поясницу, я понял: нужно искать другой выход из сложившейся ситуации.

Фроська все это время, свернувшись клубочком, грелась у меня на животе, чего я никогда не позволял дома, и теперь неприятно удивилась моим решительным переходом из лежачего положения в сидячее, что вынудило ее перекочевать на холодное соседнее сиденье. Раздумывать долго было не о чем. Из всех имеющихся в наличии ключей неиспользованным остался только ключ от рабочего кабинета. Там, к слову сказать, у меня отличная кушетка. Попасть в клинику проблем не составляло, так как с некоторых пор у нас открылся стационар: он хоть и назывался дневным, но больные в нем при необходимости находились круглосуточно. Я попытался вспомнить, кто из докторов сегодня дежурит. Хотя, собственно, какая разница…

Клиника встретила нас темными окнами. Лишь в ординаторской сквозь жалюзи пробивался еле заметный свет. Это вселяло надежду, что дежурный врач еще не спит.

Я позвонил в дверь. На улице похолодало, и, пожалев трясущуюся Фросю, я сунул ее за пазуху. Периодически нажимая на кнопку звонка, я прождал не меньше пяти минут, пока наконец не послышались чьи-то торопливые шаги, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Доктор Теткин, — представился я.

— Никого нет! — ответила женщина. — Пожалуйста, приходите завтра.

— Но вы ведь там! — удивился я. — Что значит — никого нет? Откройте дверь, я здесь работаю. Мне нужно попасть в свой кабинет.

— Пожалуйста, приходите завтра, — повторила доктор. — Я никого здесь не знаю, я просто на дежурстве.

— Мне от вас ничего не нужно, — продолжал убеждать я, — у меня есть ключи от моего кабинета, просто позвольте мне войти.

— Клиника закрыта, — твердым голосом отрезала женщина. — Приходите завтра!

Я услышал ее удаляющиеся шаги, в бешенстве нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока по ту сторону двери снова не раздался возмущенный голос:

— Перестаньте хулиганить! Я сейчас вызову полицию!

— Послушайте, милая девушка, — стараясь сохранять спокойствие, я попытался возобновить диалог, — моя фамилия Теткин, я действительно врач-терапевт, работаю в этой клинике, мне срочно нужно попасть в мой кабинет.

— Я никого здесь не знаю. Если вы хотите войти, позвоните главному врачу: как только она разрешит, я вас впущу.

— Вы серьезно предлагаете мне позвонить главному врачу в час ночи? — я готов был рассмеяться сквозь слезы над бесценным образчиком женской непосредственности.

Ситуация сложилась, мягко говоря, абсурдная. Если бы на дежурстве оказался врач-мужчина, никакой проблемы просто не возникло бы!

И тут я услышал, как буквально в нескольких шагах от меня остановилась машина. Первое, что пришло в голову: она все-таки вызвала полицию. Не услышав предупреждающих выстрелов, я осторожно оглянулся.

Из стоящего прямо перед входом в клинику автомобиля боком выползала молодая женщина. Я ее сразу узнал. Это была Барби, пациентка гинеколога Сирина, наблюдавшаяся у нас много лет сначала по поводу бесплодия, затем по причине невынашиваемости, а сейчас с целью подготовки к родам. Прозвали мы ее Барби за кукольную внешность, увлеченность шопингом и отсутствие какого-либо интеллектуального запаса в красивой головке.

По тому, как она пыталась вылезти из-за руля, я понял: роды не за горами. Захлопнув дверку, Барби утиной походкой направилась ко мне.

— Доктор, я рада, что хоть кто-то здесь есть. Мне срочно нужно в туалет!

— Женщина, клиника закрыта, — ответил я, — вам лучше поехать домой.

— Вообще-то, я еду в больницу рожать, но, видимо, не доеду, потому что сил терпеть уже нет. Или вы хотите, чтобы я здесь лопнула? — она захлопала на меня ресницами.

Повернувшись к двери, я обратился к собеседнице, стоящей по другую сторону двери:

— Доктор, тут внештатная ситуация: наша пациентка просится в туалет, поздний срок беременности, вы не можете отказать в помощи.

После непродолжительного молчания дверь открылась. На пороге возникла девушка, на вид совсем студентка. Я ни разу не видел ее в клинике, но случалось, что на дежурство приглашались врачи из других больниц.

— Мне нужно в туалет, — произнесла Барби и, отодвинув меня локтем, бесцеремонно вошла внутрь.

Я поспешно ринулся за ней, опасаясь, что дежурантка захлопнет дверь перед моим носом. Но она ухватила меня за рукав.

— Вы куда? — незнакомка явно не собиралась меня пропускать.

— Я уже объяснял вам, девушка, что я — доктор, работаю здесь и мне необходимо попасть в свой кабинет. Он находится на третьем этаже, и на нем висит табличка «Терапевт». А вы, собственно говоря, кто?

Девушка смотрела на меня все так же недоверчиво.

— Я врач-стоматолог, нахожусь здесь на дежурстве.

— И что же врач-стоматолог делает здесь на дежурстве? — удивился я.

— Мне сказали, что больных на ночь не осталось, но в клинике должен быть доктор, поэтому я согласилась подежурить.

— Отлично, — улыбнувшись, заметил я, — если у кого-то ночью неожиданно заболят зубы, вы сможете пригодиться.

Оторвав ее цепкие пальцы от своего рукава, я намеревался отправиться в сторону лестницы, но вдруг уловил подозрительные звуки, доносящиеся из женской комнаты. Я подошел к двери и услышал, что Барби явно тужится.

— Ты чего там делаешь? — закричал я.

— Ой, мне так легче, доктор, — отозвалась блондинка, — подождите немного, не уходите.

Я распахнул дверь: она сидела, скрючившись на унитазе, с выпученными глазами. Я схватил ее за локти и потянул на себя, пытаясь поднять.

Из-за пазухи выскользнула Фроська, придавленная навалившейся на меня Барби, и, пискнув, отскочила в сторону.

— Ой, собачка! Доктор, стойте, не могу идти! — кричала дамочка не своим голосом.

У меня за спиной замерла стоматологиня, видимо, гадая, как ей реагировать на происходящее в женском туалете.

Я глянул на живот Барби и с ужасом понял, что времени доехать до больницы нет.

— У тебя ребенок в каком предлежании? — заорал я. — Головном или тазовом?

Но красотка ничего не соображала, она снова начала пучить глаза и тужиться.

— И биться сердце перестало! — воскликнул я, подхватил роженицу под мышки, дотащил волоком до ближайшего кабинета, ногой выбил дверь и буквально бросил ее на кушетку.

Она уже не переставала тужиться, и я отчетливо видел, что прорезается плод попкой.

— Простыни! Пеленки! Все, что найдешь!!! — взревел я так, что доктор-стоматолог вылетела пулей и принялась в панике носиться по соседним кабинетам.

— Звони в скорую! — крикнул я ей вслед. — Говори, что она рожает тазовым!

Пот катился ручьями, заливая глаза, руки тряслись, сердце билось в горле. Я пытался вспомнить хоть что-то о родах в тазовом предлежании и методиках их ведения. Даже головное предлежание я принимал самостоятельно всего пару раз, когда работал участковым в маленьком городе, и с тех пор, вот уже много лет, у меня не было никакой акушерской практики! И вдруг эта Барби решила окончить мою карьеру случаем с летальным исходом лишь потому, что я со своим везением оказался не в то время не в том месте!

Раздумывать было некогда, я навалился всем своим далеко не легким телом на живот роженицы и стал потихонечку выдавливать плод. Стоматологиня стояла с полотенцем, готовая принять ребеночка. Мне показалось, прошла всего пара мгновений, как я услышал крик новорожденного.

— Ножницы! — потребовал я, перехватывая малыша из рук дежурантки. — И спирт! Посмотри в тумбе письменного стола, там должна быть водка. Ну или что-нибудь.

Врачиха бросилась к столу и, достав бутылку коньяка, протянула мне вместе с ножницами.

— Дура, ножницы протри!

Трясущимися руками она облила ножницы коньяком и снова подала мне. Я перерезал пуповину и просто завязал узлом.

В этот момент послышались громкие шаги в коридоре, и на пороге появились представители скорой помощи. У меня даже не было сил им обрадоваться.

— Ну, друзья, вы, похоже, сами разродились? — спросила входящая в кабинет доктор. — Что-то прямо в походных условиях, — глянув на Барби, заметила она.

— Мы тут тазовым рожали, — небрежно бросил я, — а инструментов, кроме носового платка и шариковой ручки, никаких. Так что хорошо, что вообще разродились без вашей не очень скорой помощи.

— Так вы просто герои! — улыбнулась врач, достала неотложный чемоданчик и начала заниматься своими прямыми обязанностями.

Я стянул перчатки, которые не помню даже, когда успел надеть, бросил их в мусорную корзину и на подгибающихся ногах вышел из кабинета.

И в этот момент меня словно током ударило: Фрося! Моей жене все равно, в каком предлежании я принимал роды: если собака потерялась, я пожалею, что сам родился на свет.

Бросившись к входной двери, я неистовым голосом завопил:

— Фрося! Псина безродная! Фрося!

Из кабинета на мой зов появилась стоматологиня, прижимая к груди трясущуюся собачку. Протянув мне Фроську, она, словно оправдываясь, сказала:

— Забилась от страха под стол.

Я сначала не понял, кто из них от страха забился под стол. Глядя на эту молоденькую девочку, я представил, каким испытанием стала для нее эта ночь. Недавняя выпускница, она, конечно, пережила гораздо больший стресс, нежели я, хотя бы имевший представление о происходящем: вряд ли на стоматологическом факультете их обучали принимать роды.

— Вы простите меня, я, конечно, резковато с вами…

Она улыбнулась.

— Спасибо вам, если бы вы не оказались здесь, не знаю, чем бы все обернулось.

И вдруг, заплакав, она развернулась и быстрым шагом пошла по коридору.

Подхватив Фроську, я отправился в свой кабинет, по пути хлебнув оставшегося коньяка прямо из бутылки, предусмотрительно захваченной с собой. Роды мы принимали в кабинете Антонова, нашего геронтолога, у которого всегда в столе хранился подаренный пациентами алкоголь.

Наутро вся клиника только и говорила о моем героическом ночном дежурстве. Стоматологиня покинула пост, отправившись на место постоянной работы, так что единственным участником-героем остался я.

Прикорнув в ординаторской на диване, я с удовольствием подслушивал, как коллеги хвалят меня за находчивость и профессионализм.

— Нет, ты представляешь: принять тазовое, ночью, без помощи, без инструментов! — не переставал удивляться Сиротин, наш патологоанатом. — Я даже теоретически сейчас не вспомню, как это делается!

— Снимите Теткину кардиограмму, — шутила Нина Лето, наша узистка, — вдруг у него инфаркт случился от такого перенапряжения.

— Инфаркт вряд ли, а грыжа запросто, — поддерживал ее Антонов. — Стоматологиня говорит, он тужился сильнее, чем роженица. Она все думала, кто из них родит первым.

В ординаторскую заглянула регистратор Оксана.

— Доктора, передайте, пожалуйста, Марку Давыдовичу, что его собачку я покормила.

Я тихонько прищурил глаза, стараясь не показать коллегам, что вовсе не сплю. Тепло разливалось по всему телу, видимо, коньяк продолжал свое дело. Ни о чем не думалось, просто было спокойно и как-то счастливо. Все-таки не часто в работе терапевта выпадают такие ночи.